2015-01-14 ДИАЛЕКТИЧЕСКОЕ ПРОТИВОРЕЧИЕ В МЕТОДОЛОГИИ ТЕОРИИ СТОИМОСТИ

Предисловие

Кто-то, просмотрев оглавление, возможно, удивится тому, чтодиалектике «Капитала» посвящается еще одна философская работа.                                 

А нужно ли это? Надо ли направлять исследовательскую мысль на уже пройденные этапы в истории марксизма, а не на современную общест­венную практику, на дальнейшее развитие марксистской теории? Такой вопрос возникает из недооценки значения «Капитала» для современного развития обществоведения. Упрек в умозрительности, неактуаль­ности изучения «Капитала» основывается на наивном убеждении в полной распредмеченности современными исследованиями метода «Ка­питала». Между тем и по сей день остаются актуальными словаВ. И. Ленина, который писал, что спустя полвека никто не понялглавного произведения К. Маркса

Предлагаемая читателю книга посвящена историко-философскому аспекту методологии политэкономии капитализма, а именно: методологиитеории стоимости. Особенностью работы является то, что в рамкахисторико-философского контекста переплетаются логический и истори­ческий анализы. Одновременно рассматривается действие диалектическогопротиворечия в логике «Капитала» и классических домарксистских экономических и философских учениях. Такой подход, имеющий в своей основе принцип единства исторического и логического в познании, по­зволяет глубже проникнуть в логику «Капитала» и выявить новые мо­менты, характеризующие механизм диалектической противоречивости вэтом главном труде К. Маркса.

Принцип единства логического и исторического в познании означает, что зрелая теория, отражающая зрелый предмет, в «снятом» видесодержит в себе основные этапы познания, предшествовавшие такойтеории. Очевидно, что если, с одной стороны, логическое неразрывносвязано с историческим, а с другой — марксистская философия диалек­тического материализма представляет собой качественный переворотв методологии мышления, то и в самой логике «Капитала», содержа­щей в свернутом виде всю историю становления политэкономии капи­тализма, должен наблюдаться логический скачок, соответствующий разрыву домарксистской и собственно марксистской политэкономии. Исто­рико-философское исследование методологии политэкономии смыкаетсяздесь и с собственно диалектико-логической проблематикой.

Главная черта логики «Капитала» как теоретической системысостоит в том, что она является отражением диалектики конкретноисторической буржуазной системы отношений, а не логикой вообще, взятой вне социальной обусловленности. Всеобщее, как оно представ­лено в логике «Капитала», не есть нечто, одинаково присущее и физике микромира, и отношениям труда и капитала, и неантагонистическому обществу. Это та форма всеобщего (не путать с еди­ничным и особенным), которая пронизывает все материальные и ду­ховные проявления капиталистического общества. То есть логика това­ровладельца в буржуазном обществе тождественна логике политэко­нома, политика, художника и т. д. Она всеобща именно в этом смысле, а не в смысле одинаковости диалектики всего материального мира.

Специфику логики «Капитала» нужно искать в диалектике бур­жуазного домонополистического общества. В наибольшей степени данная особенность логики главного труда К. Маркса раскрыта В. А. Вазюлиным. Ему первому в советской философской науке удалось показать, что механизм восхождения от абстрактного к конкретному в логике «Капитала» существенно отличается от такового в гегелевской «Ло­гике». Движение мысли К. Маркса не сводится к триаде, оно включает в себя следующие стадии: поверхность (начало теоретической системы,, соответствующее становлению изучаемого предмета), сущность, явление и действительность². Логика К. Маркса поэтому является не простым переворачиванием логики Гегеля с головы на ноги, а качественным ее развитием.

Целостный подход к выявлению основного закона диалектики в логике «Капитала» позволяет показать изменяю щ и й с я характер действия этого закона на разных ступенях восхождения мысли К. Марк­са. В результате становится ясно, что понимание им диалектики тож­дества и различия отличается от гегелевского ее толкования не только своим материалистическим характером и применением ко всей действи­тельности, но и большей глубиной, качественно иным проникновением в суть тождества и различия.

Конечно, рассмотрение действия диалектического противоречия в методологии теории стоимости преимущественно на материале перво­го тома «Капитала» ведет к определенному упрощению. Однако и такой анализ позволяет получить существенно важные результаты в пони­мании марксова закона противоречия и его методологического значения. Так, в работе ставится задача подробно охарактеризовать скачок как в логике тождества и различия, связанный с переходом К. Маркса от товара и денег к капиталу, так и в истории познания от идеалисти­ческой диалектики к марксизму.

Для упрощения понимания работы подчеркнем, что развитие проти­воречия соответствует схеме восхождения от абстрактного к конкретно­му. Противоречие развивается от абстрактного тождества с моментом различия (становление противоречия соответствует в «Капитале» пер­вому отделу, в котором рассматриваются товар и деньги) к конкрет­ному тождеству и различию как внутреннему содержанию абстрактного различия. Конкретное отношение (саморазличающаяся в себе стоимость, а не через потребительную стоимость) развивается сначала как раз­ность. Производство прибавочной стоимости как сущность капиталисти­ческих производственных отношений предстает в некотором смысле равнодушием внутренних противоположных сторон, а именно: прибавочная стоимость характеризуется первоначально как односторонний процесс изменения переменного капитала, постоянный же капитал играет лишь пассивную роль. Далее противоречие переходит в стадию противополож­ности, когда диалектические стороны («противоположности») из равно­душных друг к другу превращаются во взаимопорождающие. Обращение капитала предстает уже движением не только переменного но и всего капитала в целом. Наконец, третья стадия развития внутреннего противо­речия в стоимости — собственно противоречие, когда противоположности взаимоотталкивают друг друга, когда противоречие переходит в стадию постепенного разрешения. Такова стадия капитала в целом. В единстве производства и обращения капитал в полной мере обнаруживает свою историческую ограниченность.

Данная схема движения противоречия проявляется и в рамках первого отдела «Капитала». От потребительной стоимости как станов­ления абстрактного тождества капитала К. Маркс переходит к первой стадии собственно абстрактного тождества — к стоимости самой по себе, в которой абстрактное тождество преобладает, хотя и соседствует с абстрактным различием, так что один товар абстрактно тождествен другому товару и в то же время количественно по стоимости может отличаться от него. Затем следует стадия противоположности абстракт­ного тождества (форма стоимости), на которой товары притягиваются и отталкиваются одновременно, глубже выявляя в отношении друг к другу единую стоимостную природу. На третьей стадии абстрактного тож­дества (анализ денег) возникает отношение взаимоисключения товара и денег, абстрактного тождества и абстрактного различия. Внешне оди­наковый товарный мир окончательно раскалывается на богатство и бед­ность, на деньги и заискивающий перед ними товар. Отчетливо выяв­ляется определяющая роль стоимости в отношении с потребительной стоимостью. Таков механизм развития диалектического противоречия в «Капитале» К. Маркса.

ГЛАВА I

СТАНОВЛЕНИЕ КАПИТАЛА. ПРОТИВОРЕЧИЯ ТОВАРА И ДЕНЕГ. ПРИНЦИП ПРОТИВОРЕЧИЯ В МЕТОДОЛОГИИ ДОМАРКСИСТСКОЙ ТЕОРИИ СТОИМОСТИ

§ 1. Диалектика товара как меновой стоимости.

Отражение противоречий обмена меркантилистской школой.

Товар — «клеточка» капиталистических отношений, элементарная форма богатства в буржуазном обществе, пред­ставляющем собой совокупность рыночных связей индивидов. Нет товара — нет и самих буржуазных отношений. Товар во­площает наиболее простое отношение, из которого вырастают самые разнообразные и сложные формы отношений труда и капитала и отсутствие которого выводит за рамки об­щества, основанного на наемном труде. Товар поэтому есть «тайная душа» капитала, которая не совпадает с самим капиталом, но является его бесконечно возобновляющимся источником, зародышем. Товар тождествен капиталу в той степени, в какой в зрелом капитализме он есть капиталисти­ческий товар, содержащий в себе прибавочную стоимость. Одновременно в нем сохраняется момент простого обраще­ния, когда он не несет в себе прибавочной стоимости или если эта прибавочная стоимость оказывается простым доходом ка­питалиста. Эта двойственность товара — быть и не быть носителем прибавочной стоимости — и делает товар лишь абстрактной предпосылкой капитала. Необходимо поэтому проследить движение противоречий товара, делающих его таковой предпосылкой, которое отражено К. Марксом в первом отделе «Капитала». Другими словами, следует про­следить, как абстрактно тождественная себе товарная «ку­колка», в которой еще не видно самоизменения стоимости, постепенно переходит в такое самоизменение. То есть пред­стоит ответить на вопрос: как абстрактное тождество как первая, начальная, подготовительная, зародышевая сту­пень противоречия приводит к зрелому противоречию, в ко­тором господствует уже различие.

К. Маркс начинает анализ товара с его внешней харак­теристики как предмета, удовлетворяющего своими свой­ствами какие-либо человеческие потребности. Товар есть прежде всего полезная вещь, потребительная стоимость. «Потребительная стоимость осуществляется лишь в пользо­вании или потреблении. Потребительные стоимости образуют вещественное содержание (богатства, какова бы ни была его общественная форма»³. Как потребительные стоимости товары выступают внешними «по отношению друг к другу качествами, не связанными друг с другом определенной со­циальной связью. С этой стороны товары являются природ­ными веществами, равнодушными друг к другу и не об­разующими различные моменты социального целого. По­этому нельзя обосновать единство товарного мира как тож­дество различного, исходя из товара как потребительной стоимости. Диалектика буржуазных производственных от­ношений не может быть выведена из анализа отношений природных тел, каковыми являются потребительные стои­мости, образующие лишь вещественное содержание богат­ства. И неудивительно, что для классической буржуазной политэкономии товары не выступали исключительно природ­ными объектами. Напротив, домарксистская экономическая мысль двигалась в направлении постижения социального со­держания товара. Как известно, вершиной этого движения стала трудовая теория стоимости.

Товар как потребительная стоимость не является еще абстрактно тождественным проявлением капитала. Это оз­начает, что рассмотрение потребительной стоимости еще не вводит читателя в собственно предпосылку (товар) иссле­дуемого предмета (капитал). Такой предпосылкой выступает товар как стоимость. Именно единичная товарная стои­мость, в которой еще не определилась основа изменения, есть абстрактный зародыш самовозрастания капитала. Од­нако если бы потребительная стоимость совсем не имела никакого отношения к исследуемому в «Капитале» предмету, К. Маркс не начал бы свое изложение с выявления данной стороны товара. Действительно, товар — «клеточка» капи­тала со стороны не только стоимости (этой сущностной, главной стороны товара как предпосылки капитала), но и потребительной стоимости. Товар не есть исключительно со­циальный продукт (продукт зрелой социальной связи). В связи с обособленностью товаропроизводителей и как момент простого обращения товара товарное отношение выступает как отношение потребительных стоимостей, а не стоимостей, выражающих общественное единство труда. Потребитель­ная стоимость товара есть как бы абстрактное тождество аб­страктного тождества капитала. Она есть предпосылка стоимости и в этом смысле становление, складывание то­вара как стоимости. Ведь без того, чтобы товар становился доходом для своего владельца, т. е. шел па его личное по­требление, он не может существовать и как носитель ка­питалистического (стоимостного) богатства. Поэтому кате­гория «потребительная стоимость», хотя и отражает такую сторону товара, которая безразлична к социально-экономи­ческой характеристике общества, имеет собственно эконо­мическое содержание в той степени, в какой в самом то­варе присутствует момент, характерный для натурального хозяйства. Этот момент существует в совершенно преобра­зованном виде в зрелом товарном хозяйстве⁴.

К. Маркс не сразу фиксирует главную сторону абстракт­ного тождества (стоимостную сторону товара). В самой внеш­ней, абстрактной предпосылке капитала (товаре) он выде­ляет еще более внешнюю, поверхностную сторону — потреби­тельную стоимость, отражающую момент природной связи, вплетенный в экономические буржуазные отношения. Причем степень этой вплетенности обратно пропорциональна целост­ности, зрелости буржуазного экономического механизма. Следовательно, уже здесь выявляется, что хотя потреби­тельная стоимость и стоимость и являются неразрывными сторонами товара, они вовсе не образуют зрелого диалек­тического противоречия, так как их соотношение, во-первых, относится к сфере абстрактного товара, когда еще не видно самоизменения, самовозрастания стоимости, а во-вторых, в этом абстрактном соотношении потребительная стоимость вы­ступает еще более поверхностной стороной товара. Поэтому нельзя, как это широко распространилось в нашей литера­туре, особенно после работ Э.В. Ильенкова, подходить к противоречию потребительной стоимости и стоимости аб­страктно, вне того места, которое зафиксировано в «Капи­тале» и соответствует объективной диалектике товарных от­ношений ⁵.

Далее К. Маркс переходит, к тому содержанию, которое кроется за внешними различиями потребительных стоимос­тей и образует единство всего товарного мира. Таким со­держанием оказывается стоимостная природа товаров. Одна­ко К. Маркс фиксирует прежде всего не саму стоимость, а меновую стоимость. «Меновая стоимость прежде всего пред­ставляется в виде количественного соотношения, в виде про­порции, в которой потребительные стоимости одного рода обмениваются на потребительные стоимости другого рода,— соотношения, постоянно изменяющегося в зависимости от времени и места. Меновая стоимость кажется поэтому чем- то случайным и чисто относительным, а внутренняя, прису­щая самому товару меновая стоимость (vаleurintrinseque) представляется каким-то соntradictioinadjecto (противо­речием в определении)» (т. 23, с. 44—45).

С переходом к меновой стоимости начинает завершаться становление абстрактного тождества⁶. Впервые нащупано то общее, что свойственно всем товарам, что приводит их в движение и взаимодействие. В этой общей субстанции, род­нящей все товары, обнаруживается и тождество их, и раз­личие. Товары теперь уже не равнодушные друг другу ка­чества потребительных стоимостей, а социальные предме­ты, оцепляющиеся в меновые отношения. В то же время становление абстрактного тождества (товара как «клеточ­ки» капитала) еще не завершено полностью, ибо оконча­тельно не выделено пока главное в товаре — стоимость. Хо­тя в меновом отношении общая стоимостная природа то­варов и выступила, она проявляется пока как нечто слу­чайное и относительное. В результате в меновом отношении тождество товаров пересекается с их различием и одно­временно оказывается вне различия, так что последнее ле­жит за рамками данного менового отношения. В самом деле, если меновое отношение обнаруживает нечто устойчи­вое, то тождество товаров неразрывно связано с их раз­личием, но если это отношение случайное, внешнее, то свой­ство каждого товара быть носителем стоимости либо совпа­дает (тождественно), либо не совпадает (различно) со свой­ством другого такого же товара. Не выявившееся полностью абстрактное тождество имеет своим следствием то, что мо­мент различия то бывает связан с тождеством, то оказы­вается за рамками этого тождества, тогда как окончательно возникшее абстрактное тождество вовсе не означает, что в нем не содержится, хотя и подчиненно, момент различия.

К. Маркс, говоря о меновой стоимости, резюмирует ло­гическую суть тех десятилетий, в течение которых проис­ходило становление буржуазной политэкономии, бравшей

первые рубежи на пути к трудовой теории стоимости. Име­ется в виду меркантилистская школа в домарксистской по­литэкономии, достигшая своей зрелости в XVI—XVII вв. Эко­номическая теория меркантилизма была направлена на выявление закономерностей обращения, а в политике ори­ентировала на всемерное накопление драгоценных металлов в стране. А. В. Аникин справедливо подчеркивает: «Само «богатство нации» меркантилисты, по существу, рассматри­вали через призму интересов торгового капитала. Поэтому они не могли не заниматься такой важнейшей экономической •категорией, как меновая стоимость. Она-то их, в сущности, и интересовала как теоретиков, ибо в чем более ярко вопло­щается меновая стоимость, как не в деньгах, в золоте? Однако даже исходная аристотелева идея уравнения разных благ и разных видов труда в обмене была им чужда. На­против, им представлялось, что обмен по своей природе не­равен, неэквивалентен. (Этот взгляд имел свое историческое основание в том, что они рассматривали прежде всего вне­шнеторговый обмен, который был нередко заведомо неэкви­валентным, особенно в торговле с отсталыми и «дикими» на­родами») ⁷.

Характерны взгляды одного из классиков меркантилиз­ма— Томаса Мэна. Он писал: «... Обычным средством для увеличения нашего богатства и денег является внешняя торговля. При этом мы должны постоянно соблюдать сле­дующее правило: продавать иностранцам ежегодно на боль­шую сумму, чем мы покупаем у них»⁸. Общее здесь даже в абстрактном виде — как стоимость, а не как само изменяющаяся, самовозрастающая стоимость — еще не схватывается. Тождество обмениваемых товаров внезапно оборачивается различием, дающим богатство одним и бедность другим. При этом, естественно, главная роль в отношениях товаро­владельцев отводится не внутренним противоречиям, а внеш­ним, относящимся к противоборству различных государств⁹. Абстрактное тождество капиталистических отношений (товар как стоимость) и ухватывается Т. Мэном, так как речь идет о богатстве, воплощенном в деньгах, и в то же время не осознается, ибо само это богатство случайное, внешнее товар­ным отношениям. В результате получается, что не все товары эквивалентны друг другу, а преобладающую роль играет де­нежный товар ¹⁰. Эта абсолютизация отдельного товара сви­детельствует о непонимании классиками меркантилизма единой и тождественной основы всего товарного мира.

Меркантилистская школа носила характер не столько развитой теории, сколько определенной экономической по­литики. Эта ранняя форма представлений о товаре имела своим методологическим основанием эмпиризм Ф. Бэкона. Как и Т. Мэн, он не стремился к созданию всеохватываю­щей теории: «... Все же мы не предлагаем никакой все­общей и цельной теории. Ибо, кажется, еще не пришло для этого время»¹¹. И как Т. Мэн лишь нащупывает антиномичность меновой стоимости (стоимость схвачена, и в то же время она еще дана непосредственно в денежной форме, т. е. стоимость только проглядывает сквозь потребительные стоимости), так и Ф. Бэкон выражает подобную Двойствен­ность тождества и различия, единичного и общего, изменения и неподвижности. Ф. Бэкон, сделавший громадный шаг впе­ред в сравнении со схоластикой, остается на упрощенной позиции индуктивного эмпиризма. Фиксируя лишь единич­ные предметы и явления, философ в то же время указы­вал, что они подчиняются определенным общим законам, или образуют соответствующую форму. Он писал: «Ибо хотя в природе не существует ничего действительного, поми­мо единичных тел, осуществляющих сообразно с законом отдельные чистые действия, однако в науках этот же (самый закон и его разыскание, открытие и объяснение служат ос­нованием как знанию, так и деятельности. И этот же самый закон и его разделы мы разумеем под названием форм...»¹².

По Ф. Бэкону, с одной стороны, существуют только еди­ничные, отличные друг от друга тела. Если же реально су­ществуют лишь различные предметы и явления, то, с дру­гой стороны, как следствие, их общность, образуемая прос­тыми формально-логическими операциями уподобления и раз­личения (вспомним таблицы Ф. Бэкона, с помощью которых он индуктивно выводил форму тепла), приобретает неко­торую надындивидуальную силу. За различием отдельных явлений нащупывается их единая тождественная основа, но абстрактная замкнутость различающихся единичностей обо­рачивается тем, что их тождество, образованное эмпиричес­ки, приобретает теологический, «идолообразный» оттенок. Тождество совершенно внешне, случайно и, фактически отор­ванное от различия, лежит по другую сторону от него. Эта антиномичность единичного и общего, тождественного и раз­личного нашла у Ф. Бэкона проявление и в разграничении метафизики и физики как наук, которые изучают соответ­ственно неподвижное и изменчивое: «Таким образом, исследование форм, которые (по смыслу и по их закону) вечны и неподвижны, составляют метафизику, а исследование дей­ствующего начала и материи, скрытого процесса и скрытого схематизма (все это касается обычного хода природы, а не основных и вечных законов) составляет физику»¹³. Изменение, различие и неподвижность, тождественность противопостав­ляются друг другу, но при этом делается попытка увязать их друг с другом. По Ф. Бэкону, неверно абсолютизировать как различие реальных предметов, так и их подобие. Он подчеркивал: «Самое большое и как бы коренное различие умов в отношении философии и наук состоит в следующем. Одни умы более сильны и пригодны для того, чтобы заме­чать различия в вещах, другие — для того, чтобы замечать сходство вещей. Твердые и острые умы могут сосредоточить свои размышления, задерживаясь и останавливаясь на каждой тонкости различий. А умы возвышенные и подвиж­ные распознают и сопоставляют тончайшие везде присущие подобия вещей. Но и те и другие умы легко заходят слиш­ком далеко в (погоне либо за подразделениями вещей, либо за тенями»¹⁴. Тем самым сходство вещей, их подобие связаны с их различиями. Односторонний индуктивный метод Ф. Бэ­кона не позволяет ему увидеть тождество в различии, им лишь угадывается внешнее сходство различного. Последнее хотя и провозглашается законом, формой различия -(точ­нее, различных тел), по сути оно оторвано от различий.

Подобная двойственность эмпиризма Ф. Бэкона совпа­дает с двойственностью Т. Мэна, который, с одной стороны, уловил единство товарного мира, а с другой — не понял его, сведя к золотому фетишу. Еще больше эта двойственность в познании проявилась в середине и второй половине XVII в. у поздних меркантилистов—В. (Петти, Н. Барбона, Д. Норса, идеи которых ознаменовали разложение меркантилизма и рождение первых элементов трудовой теории стоимости. Ме­тодологической основой дальнейшей эволюции меркантилизма были философские труды Т. Гоббса, Г. Лейбница, Б. Спинозы.

Сделав существенный шаг вперед в осмыслении стоимос­ти, вышеназванные экономисты, оставаясь еще на поверхност­ной точке зрения обращения, углубили противоречия в мер­кантилистской теории. Особенно близко подошел к трудовой теории стоимости В. Петти. Называя прибавочную стоимость рентой и задавшись вопросом, чем измерить ренту, оставшую­ся у земледельца за вычетом своих издержек, он указывает:      «... Она равна сумме денег, которую другой человек мог бы сберечь в то же самое время, за покрытием своих расходов, если бы он всецело занялся производством денег» ¹⁵. В дру­гом месте он пишет еще определеннее: «Более того, пробным камнем для проверки того, выгодно ли воспользоваться все­ми этими усовершенствованиями или нет, будет сравнение тру­да, необходимого для доставки этих продуктов туда, где они растут в диком состоянии или требуют меньших расходов, с трудом, затрачиваемым на все эти усовершенствования»¹⁶.

     В. Петти вплотную подходит к абстрактному стоимостному тождеству товарного мира. Но сводя ренту к количеству денег, на которые затрачен тот же труд, и улавливая стои­мость, В. Петти остается, однако на поверхностной точке зре­ния обращения, так как опять все сводит к золотому эквива­ленту. Более того, В. Петти прямо стоял на меркантилистской позиции, когда утверждал, что внутренняя торговля не уве­личивает богатства, а потому мелочные торговцы составляют непроизводительную часть общества¹⁷. Богатство создается внешней торговлей, а потому промыслы без иностранных трат, по В. Петти, не уменьшают и не увеличивают богатство.

Улавливая тождество всех товаровладельцев, В. Петти берет его в единстве с количественным различием. Он пишет: «...Оценку всех предметов следовало бы привести к двум есте­ственным знаменателям — к земле и к труду, т. е. нам следова­ло бы говорить: стоимость корабля или сюртука равна стои­мости такого-то и такого-то количества земли, такого-то и та­кого-то количества труда, потому что ведь оба — и корабль и сюртук — произведены землей и человеческим трудом; а раз это так, тонам очень желательно бы найти естественное уравнение между землей и трудом, чтобы быть в состоянии также хорошо или даже лучше выражать стоимость при помощи одного из двух факторов, как и при помощи обоих, и чтобы быть в состоянии так же легко сводить один к другому, как пенсы к фунту»¹⁸. Желание найти закономерность товарного отно­шения остается у Петти нереализованным. Оно и не могло быть реализовано, Ибо задача неразрешима: найти и выразить тождество отчасти социальных и родственных друг другу по их стоимостной природе предметов, отчасти явно нетождест­венных, внешних друг другу предметов (будь то предметы земли или слитки золота). В итоге с позиций гносеологической робинзонады В. Петти преувеличивает внешние противоречия в социальном развитии и внутреннюю гармонию обществен­ного устройства Англии¹⁹.

Так, вплотную подойдя к стоимости как абстрактной «клеточке» капиталистического богатства, В. Петти останав­ливается у самого входа. Абстрактное тождество всех това­ров, заключающееся в их количественной соизмеримости и качественной однородности, одинаковости, окончательно не вычленяется, а в результате и различие в значительной сте­пени оказывается вне тождества. Поэтому не схватывается уравнение товарного отношения. В методологическом отно­шении позиция В. Петти родственна идеям Т. Гоббса²⁰.

Рассматривая тождество и различие, Т. Гоббс оказыва­ется в той же двойственной ситуации, что и В. Петти. С од­ной стороны, тождество и различие для Т. Гоббса есть не­что обратно противоположное, несовместимое, а с другой — он выделяет промежуточные категории сходства и несход­ства, в которых намечается взаимосвязь тождества и раз­личия. Т. Гоббс пишет: «Мы говорим, что два тела различ­ны, когда об одном из них можно высказать нечто, чего нельзя одновременно сказать о другом»²¹. Далее он разви­вает свою мысль: «Те тела, которые различаются не только по величине, называются несходными. С другой стороны, те тела, которые различаются только по величине, называются обычно сходными»²². Сходство оказывается таким отношени­ем, которое может быть различием количественно неодина­ковых предметов и их тождеством. Тем самым здесь, пусть и в рамках чисто механистического противопоставления тож­дества и различия, намечается различие в тождестве, правда, пока в неадекватной форме — как различие в сходстве. Тож­дество и различие количественного отношения обратно про­тивоположны друг другу, но за этой обратностью проступает сходство. Аналогично В. Петти, выявившем, с одной стороны, сходство всех товаров, а с другой — за их различием не уви­девшем их внутреннее тождество, Т. Гоббс оказывается не­способным проникнуть в диалектику тождества и различия. Так же, как у В. Петти, социальные определения (труд, стои­мость) перемешиваются отчасти с природными, внешними определениями (земля, внешняя торговля разных стран), так и у Т. Гоббса категории тождества и различия пере­мешиваются с категориями сходства и несходства.

Подобная двойственность в еще более заметной форме проявляется у Н. Барбона. Делая шаг вперед но пути об­наружения единой тождественной основы товарного мира, Н. Барбон подчеркивает близость золота и серебра к ос­тальным товарам: «Некоторые люди так высоко ценят золото и серебро, что считают, что они имеют ценность сами по себе, и высчитывают стоимость каждой вещи по ним. Ошиб­ка их заключается в том, что сделанные из золота и сереб­ра деньги они не отличают от золота и серебра вообще»²³. По Н. Барбону, стоимость золота и серебра изменяется так же, как и цена меди, свинца и других металлов. Стоимостная тождественность всех товаров создает единый рынок: «Но лучшим судьей ценности товаров является рынок, так как при стечении покупателей и продавцов лучше всего узнается количество товаров и потребность в них»²⁴. Н. Барбон глуб­же, чем В. Петти, схватывает диалектическую изюминку ме­новых отношений, состоявшую в том, что единая тождест­венная природа товаров все время проявляется различно: «В заключение скажем, что ничто не имеет постоянной стои­мости, одна вещь стоит столько же, сколько и другая. Только время и место придают различие стоимости всех ве­щей»²⁵. В отличие от В. Петти Н. Барбон выражает антиномичность меновых отношений. Однако и он, несмотря на оп­ределенную противоположность В. Петти и Т. Гоббсу, оста­ется на уровне анализа внешней меновой стоимости. В ре­зультате и у него в значительной степени различие оказы­вается вне тождества. Само тождество (речь идет пока об абстрактном тождестве, т. е. о товарной стоимости как «клеточке» капитала) не выделено Н. Барбоном до конца. Более того, он делает шаг назад в сравнении с В. Петти, ког­да настойчиво подчеркивает, что вещи не имеют постоянной стоимости, что стоимость определяется полезностью вещей, что деньги — это стоимость, созданная законом. Неудиви­тельно поэтому, что и различие оказывается чем-то внеш­ним и случайным при переходе от одного менового отно­шения к другому. Различия не суть моменты одной тож­дественной субстанции стоимости (она пока не выделена окончательно), а суть, скорее, проявления различных товар­ных монад, каждая из которых постоянно изменяется и в этом изменении сохраняет себя.

Мышление Н. Барбона отличается в сравнении с мыш­лением В. Петти своими диалектическими особенностями столь же, сколь и диалектика      Г. Лейбница в XVII в. была противоположностью методу Т. Гоббса и в то же время составляла лишь другое направление единого механисти­ческого миропонимания своего времени.

У Г. Лейбница тождество связано с различием. По не­му, если нет постоянного изменения вещи, то не будет иее самотождественности и, следовательно, отличия от всех других тел. Он пишет: «Но в действительности всякое тело способно изменяться и даже фактически постоянно изменя­ется, так что оно в себе самом отличается от всякого дру­гого тела»²⁶. Однако у Г. Лейбница диалектика изменчивос­ти и устойчивости, тождества и различия в значительной степени внешняя, ибо тождественным в вещи остается ее духовная сущность — монада, а изменяется телесная сторо­на. «Что касается существа дела, то тождество одной и той же индивидуальной субстанции может осуществляться лишь благодаря сохранению той же самой души, так как тело находится в постоянном изменении, а душа не помещается ни в каких-то предназначенных для нее атомах, ни в какой- то неуничтожимой косточке вроде люц ... раввинов»²⁷. У Г. Лейбница в тождестве, с одной стороны, выступает раз­личие, а с другой — это различие остается вне тождества, ибо изменяется не само тождество. Тем самым в различных состояниях проступает некоторая тождественная целостность, но, не выделенная окончательно, она превращается во мно­жество таинственных духовных монад, управляющих изме­нениями отдельных вещей. Как у Н. Барбона стоимость от­дельного товара постоянно изменяется, но в этом изменении проступает устойчивая и непреходящая сила, заставляющая вещь вступать в новое товарное отношение, так и у Г. Лейбница неизменная монада является законом постоянного изменения вещи. В результате отношения вещей, различия которых внешне, предстают, по Г. Лейбницу, «системой предустанов­ленной гармонии». Гегель, характеризуя положение Г. Лейб­ница о том, «нет двух вещей, которые были |бы совершенно одинаковы», писал: «... Различие следует понимать не толь­ко как внешнюю и равнодушную разность, но и как раз­личие в себе, и что, следовательно, вещам самим по себе свойственно быть различными»²⁸.

Таким образом, несмотря на противоположность Г. Лейб­ница и Н. Барбона Т. Гоббсу и В. Петти, и у тех и у других различие оказывается в значительной степени за рамками тождества, ибо тождество (абстрактное) еще не выделено окончательно. Причиной этому было механистическо-плюра­листическое миропонимание, согласно которому общество есть лишь простая совокупность многих Робинзонов. Эта антиномия складывания тождества, содержащего в себе раз­личие, вполитэкономии (выделение стоимости как тождест­варазличного) достигла своего Пикав экономическихвзгля­дах Д. Норса и философском учении Б. Спинозы.

Д. Норс вплотную подступает к тождеству субстанции стоимости. Он подчеркивает единство всего товарного мира: «... Весь мир в отношении торговли является лишь одним народом или страной, в котором нации все равно, что от­дельные люди»²⁹. Отсюда им делался вывод, что богатство определяется не деньгами, не обращением, а внутренней стоимостью и что никакие законы не должны вмешиваться в этот естественный порядок экономических отношений. Он пишет: «... Понижение ценности денег является надуватель­ством друг друга, и общество не получает никакой пользы от этого, так как значение имеет не цифра или название монеты, но ее внутренняя стоимость (курсив наш. — С. Р.)³⁰. В этих словах Д. Норс почти окончательно схватывает и выражает субстанцию стоимости, и все же она еще сохра­няет в себе неуловимость, ибо не ясно, что же такое «внут­ренняя стоимость». Субстанция вычленена и в то же время таинственна, так же, как у Б. Спинозы, субстанция есть и единая материальная основа всех явлений, и нечто божест­венное, загадочное. Эта субстанция едина и материальна (мысль, восходящая к В. Петти и Т. Гоббсу) и постоянно изменчива, различна в своих проявлениях — модусах (как у Н. Барбона и Г. Лейбница). Отвечая на вопрос, как рас­тет богатство, т. е. как внутренняя стоимость приводит к бо­гатству, Д. Норс пишет: «Я отвечаю, что то, что обычно по­нимается под богатством, а именно изобилие, великолепие, изысканность и т. п., не может существовать без внешней торговли. Но и внешняя торговля не может существовать без внутренней, так как обе связаны друг с другом»³¹. В другом месте он подчеркивает: «Ни один народ никогда еще не разбогател с помощью политики; лишь мир, труд и сво­бода приносят торговлю и богатство, и больше ничего» ³². Субстанция стоимости у Д. Норса движется, изменяется, богатство растет, но опять-таки ее внутренние факторы ос­таются не раскрытыми. Тождество стоимости сохраняется и изменяется, но как это одновременно происходит непо­нятно.

Подобная двойственность была присуща и методу Б. Спинозы³³. Философ утверждал, что субстанция неизмен­на, а единичные модусы и атрибуты ее изменчивы. Чувствуя трудности в толковании этой антиномии, он прибегал к гно­сеологическим уловкам: «Это будет достаточно ясно всем, кто научился делать различие между воображением ... и ра­зумом ...;  в особенности, если обратить также внимание на то, что материя повсюду одна и та же и что части могут различаться в ней лишь, поскольку мы представляем ее в различных состояниях. Следовательно, части ее различаются только модально, а не реально. Так, например, мы пред­ставляем, что вода, поскольку она есть вода, делится и ее части отделяются друг от друга. Но это невозможно для нее, поскольку она есть телесная субстанция, ибо как та­ковая она не способна ни к делению, ни к разделению. Да­лее вода как вода возникает и исчезает, а как субстанция она не возникает и не исчезает»³⁴.

Так, Д. Норс и Б. Спиноза, пытаясь синтезировать ма­териалистическую и диалектическую линии в анализе стои­мости и тождества субстанции и наследуя положительные моменты их обоих, вместе с тем доводят и антиномичность рождения тождества в различии, и наоборот, до предель­ной формы. У них так же, как и у В. Петти и Н. Барбона, Т. Гоббса и Г. Лейбница, происходит лишь вычленение тождества (стоимости) в различии (товаров), которое не приобретает завершенного вида. Экономическая и философ­ская мысль XVII в. отчетливо нащупала внутреннее един­ство, тождество, складывающееся за отдельными товарами и вещами и однако не смогла в обобщенной и положитель­ной форме зафиксировать это тождество. В результате и различия отдельных вещей и товаров в таком представлении оказывались различиями механических единичностей, которые были внешне друг другу и их тождеству. Эта историчес­кая ступень познания, заключающаяся в переходе от по­верхностной стороны товарных отношений, отражаемой ка­тегорией потребительная стоимость, к их главной, стоимост­ной стороне представляла собой логическое движение мысли к тождеству (пока абстрактному) товара как «клеточки» капиталистических отношений. Мысль К. Маркса в «Капи­тале», последовательно начиная развиваться от категории потребительной стоимости к категории стоимости, не могла миновать этой переходной стадии и не воспроизвести те особенности познания экономических явлений, которые бы­ли характерны для науки XVI—XVII вв.³⁵ Однако К. Маркс не просто копирует исторические ступени познания, но вос­производит их последовательность и закономерность с по­зиций уже познанной сущности. А значит, мысль К. Маркса и соответствует и не соответствует истории познания одно­временно. Если мыслители XVII в., двигаясь в направлении трудовой теории стоимости, не осознавали ясно переходный характер своих исследований, в которых уже была полуот­крыта внутренняя стоимость, то К. Маркс подчеркивает, что меновая стоимость объективно кажется чем-то случайным и чисто относительным и что необходимо положительно вы­разить то неуловимое общее, которое скрывается за случай­ными меновыми соотношениями. Причем прежде чем зафик­сировать саму стоимость как абстрактно тождественную «кле­точку» капитала, необходимо, отталкиваясь от потребительной стоимости, зафиксировать само становление этого абстракт­ного тождества, выразившегося в случайной и повторяющей­ся форме меновой стоимости. Тем самым К. Маркс, изучая развивающийся через противоречия объект, не сразу фик­сирует его как первоначальное абстрактное тождество то­варных стоимостей, а логически прослеживает становление этого абстрактного тождества. Следовательно, если проти­воречие в логике «Капитала» начинается с абстрактного тождества, то последнее само представляет собой некоторый процесс и потому имеет свою собственную историю.

Категория меновой стоимости, как видим, отражает определенный слой экономических отношений и этап в по­следовательности их изучения. Она не есть то же самое, что «стоимость» или «форма стоимости». Это часто упус­калось в советской философской и экономической литера­туре, особенно в 20—30-е гг. Например, И. Я. Вайнштейн писал: «Товарное обращение, например, заключает уже возможность кризиса, который становится понятным в свете присущих ему противоречий, которые являются противоре­чиями капиталистической системы в целом, противоречиями меновой и потребительной стоимости...» (курсив наш.—

С.  Р.)³⁶. Философ О. Розенблюм подчеркивал: «На этой основе (имеется в виду необходимость понять исходное про­тиворечие капитализма между общественным и частным трудом. — С. Р.) только и может быть правильно понят про­цесс обособления меновой стоимости товара от его потре­бительной стоимости и превращения его в деньги, во «внеш­нее мерило» товарного мира»³⁷. На самом деле противоре­чие потребительной стоимости и меновой стоимости рождает не деньги, а прежде всего стоимость как то устойчивое и тождественное, которое скрывается за различными случай­ными меновыми отношениями. От поверхностного уровня случайных меновых отношений, когда за множеством потре­бительных стоимостей лишь намечаются контуры стоимости, когда становление стоимости из формы потребительной стои­мости имеет переходный характер меновой стоимости, К. Маркс приходит к собственно стоимости.

§2. Товар как стоимость, взятая сама по себе.

Метафизика физиократов.

Впервые абстрактное тождество капитала выступает, когда обнаруживается внутреннее содержание, скрываю­щееся за меновым отношением. За случайным соотношением отдельных товаров выявляется нечто общее и устойчивое «Этим общим не могут быть геометрические, химические или какие-либо иные природные свойства товаров. Их телесные свойства принимаются во внимание вообще лишь постольку... поскольку они делают товары потребительными стоимостя­ми». Таким общим свойством всех товаров является то, что они — продукты труда. Товары—простые сгустки лишенного различий человеческого труда. Всем товарам свойственна одинаковая предметность, в основе которой лежит затрата человеческой рабочей силы безотносительно к форме этой затраты. «Как кристаллизация этой общей им всем общест­венной субстанции, — пишет К. Маркс, — они суть стоимос­ти— товарные стоимости» (т. 23, с. 45—46).

Выделенная субстанция товаров предстает как первое проявление абстрактного тождества капитала. Стоимость здесь есть абстрактное тождество, потому что с качественной стороны предстает, во-первых, простой одинаковостью всех товаров, во-вторых, она характеризуется не как внутренне самоизменяющаяся субстанция, а как нечто неизменное. Бо­лее того, это первое обнаружение стоимости не только не является конкретным тождеством, оказывающимся одновре­менно и (различием, но и не содержит в себе абстрактного различия. Последнее впоследствии выявится как внешнее количественное несовпадение товарных стоимостей. Пока же первое проявление субстанции товаров дано как одно аб­страктное тождество. Момент различия, присутствующий здесь, не есть момент абстрактного различия, в качестве другой стороны абстрактного тождества исследуемого пред­мета, а присущ сущности менее глубокого порядка. Стои­мость в себе не расчленена, она дана сквозь призму потре­бительной стоимости. Соответственно этому единство това­ров дано отрицательно, существует лишь через отвлечение от потребительной стоимости (со знаком минус).

Следующий шаг в раскрытии К. Марксом диалектики товара состоит в переходе «к положительному рассмотрению стоимости. Стоимость, взятая не просто в отрыве от потре­бительной стоимости, а сама по себе, выступает как общест­венно необходимый труд. Тем самым в абстрактном тождестве появляется абстрактное различие: товарные стоимости, тож­дественные качественно, различаются по величине. Абстракт­но как тождество, так и различие: с одной стороны, общест­венный процесс труда дан непосредственно, как нечто сум­марное одинаковых товаров и их владельцев, с другой то­вары по стоимости различаются лишь «количественно, гак как различны издержки производства каждого из них. Появив­шееся в стоимости различие здесь неразрывно от тождества, тем не менее абстрактное тождество находится как бы вне абстрактного различия, так как тождество товарных стои­мостей (рассматривается с качественной стороны (все они сгустки труда), а различие — с количественной (все това­ры различны по своим издержкам и могут не совпадать с общественно необходимым трудом). Тождество и различие предстают соответственно качественной одинаковостью и количественной неодинаковостью, совпадением и несовпаде­нием. Поэтому абстрактное различие, хотя и связано с аб­страктным тождеством, но лежит в определенном смысле вне качества, составляющего это тождество, не есть внутрен­нее изменение стоимости. В. А. Вазюлин пишет в связи с этим: «Изменяется не стоимость в целом, а стоимость, прихо­дящаяся на определенный товар, на часть товарного мира»³⁸. В соотношении абстрактного тождества и абстрактного раз­личия первое играет определяющую роль, так как все товары по своей качественной природе суть стоимости, а то, что они отличаются количеством стоимости, или тем более потреби­тельной стоимостью, является лишь внешним, подчиненным тождеству различием.

Вообще внутреннее различие в самой стоимости, как и в любой целостной развивающейся системе, если оно уже выявилось, обнаруживает одновременно и свой исторически преходящий характер, намечая переход в противоположное состояние. Когда же стоимость понята как качественное тож­дество единичных товаров, которому рядоположены их ко­личественные различия, еще не видно внутреннего различия в самом качестве, а значит, и сущность изучаемого предмета в ее историзме пока не выражена.

Выявившееся абстрактное различие играет пока под­чиненную роль по отношению к абстрактному тождеству.

Это характерно для всего первого отдела «Капитала», где рассматривается товар как предпосылка капитала. При ха­рактеристике товара как абстрактного бытия капитала пре­обладает идея качественной одинаковости всех товаров, так как различие хотя и выявилось, но кажется еще случайным и как бы поглощенным тождеством, которое лишь количест­венно. Объективно, несмотря на различие индивидуальных стоимостей товаров, все они признаются рынком.

Выявление момента абстрактного различия свидетель­ствует о первом проявлении зрелости в развитии абстракт­ного тождества, его природы. Оно, несмотря на то, что свя­зано с различием, есть нечто противоположное ему. Отно­шение тождества и различия предстает на данной ступени отражения товара обратным. Так как качественная и коли­чественная стороны реального предмета товара неразрыв­но связаны, то два товара либо тождественны (если одина­ковы не только с качественной стороны, будучи стоимос­тями вообще, но и с количественной), либо различны (если их величины не совпадают). Общественная субстанция стои­мости не настолько еще определилась (в ней не выявилось еще внутреннего качественного различия), чтобы тождество товарного мира выступало как тождество различного. Ка­чество стоимости дано пока непосредственно, неразвернуто, в слитности с количеством товарных стоимостей, т. е. оди­наковость товаров есть совпадение их величин стоимос­тей (и качественной и количественной сторон), а неодина­ковость— несовпадение. Субстанция стоимости зафиксиро­вана пока абстрактно, без внутреннего качественного разли­чия, как простая одинаковость товарного мира, и именно по­этому в эту характеристику субстанции вплетается количе­ственная определенность.

Поскольку речь идет пока об абстрактном тождестве капитала (т. е. о простом капиталистическом товаровладении, когда преобладающую роль играет момент тождества), то объективно возникает иллюзия, будто тождество (одинако­вость) товаров и их владельцев будет усиливаться и укреп­ляться, а различие (хотя оно и сопровождает тождество) будет уменьшаться, так как в целом оно случайно, внешне, количественно в сравнении с одинаковой природой товаров³⁹. В зрелом капиталистическом обществе иллюзия укрепления тождества товаровладельцев также воспроизводится в рам­ках простого капиталистического обращения. К. Маркс, ото­бражая в первом отделе простое капиталистическое обра­щение⁴⁰, еще не выявляет определяющую роль различия над тождеством в стоимости, что соответствовало объектив­ному положению вещей в современном ему буржуазном об­ществе. Причем проявление абстрактного различия в аб­страктном товарном отношении не означает ослабления абстрактного тождества. Напротив, стоимостная природа то­варов предстает более зрелой и именно поэтому в отношении фиксируется различие. В то же время преобладающая роль абстрактного тождества над различием свидетельствует о том, что предмет (капитал) отражается в стадии своего воз­никновения.

Здесь возникает вопрос. Если на данной стадии логики абстрактное тождество преобладает над абстрактным разли­чием, то верно ли общее положение материалистической ди­алектики о преобладающей роли различия над тождеством, об относительности единства и абсолютности борьбы? Ге­незис товарно-капиталистических отношений и логика К. Маркса подтверждают это положение. Изображая стои­мость как общественно необходимый труд (абстрактное тож­дество) и выявляя абстрактное различие (несовпадение от­дельных товарных стоимостей), К. Маркс, кроме того, рас­крывает усиливающийся отрыв стоимости от потребительной стоимости. Развитие предпосылки (товара как стоимости) предмета есть углубление различия стоимости и потреби­тельной стоимости. Именно это различие и образует сущ­ность процесса становления капитала, когда предмет высту­пает в виде своей предпосылки. Если на стадии меновой стоимости стоимость еще не отделена в чистом виде от об­менивающихся потребительных стоимостей (она лишь угады­вается), то теперь К. Маркс фиксирует стоимость именно как то общее, которое относится не к потребительной стоимости, а является социальным содержанием товаров.

Пока процесс все более глубокого отделения стоимост­ных дефиниций от потребительной стоимости не приобретает завершенной формы, сама стоимость не будет зафиксирова­на в ее сущностной противоречивости и историческом из­менении. А это является оборотной стороной того самого природного момента, фиксируемого категорией «потребитель­ная стоимость», которая, несмотря на свою отрицаемость, а точнее, благодаря тому, что эта отрицаемость проходит лишь первоначальную стадию, вплетается в стоимостные от­ношения. Субстанция стоимости, в которой тождество каче­ственной стороны не совпадает с количественным различием отдельных товаров, не свободна от внешней, и в этом смыс­ле еще более абстрактной качественности, каковой являет­ся природность, лежащая вне стоимости. Проще говоря, если два товара одинаковы по величине как стоимости, и тем не менее это различные товары, которые принадлежат разным владельцам, отличающим свой товар от чужого, то это и есть внешнее стоимости различие их от потребитель­ной стоимости.

Познание предмета в его абстрактной тождественности самому себе (капитала как стоимости) необходимо фиксирует сознательно или бессознательно те первоначальные кор­ни, из которых возникает само это абстрактное тождество. Это отчетливо проявляется в особенностях того историчес­кого этапа познания стоимости, которому соответствует ло­гика стоимости, выделенной в чистом виде автором «Капи­тала». Такой этап в домарксистской политэкономии связан с «отцами современной политэкономии», как называл К. Маркс физиократов. Они впервые заложили основы бур­жуазной теории стоимости и прибавочной стоимости, пере­неся вопрос о создании прибавочной стоимости из сферы обращения в сферу производства. В то же время их ис­торически начальное понимание товара и стоимости было противоречивым.

Физиократы считали, что главной сферой производства является земледелие, где продукт производства всегда боль­ше того, что сам производитель может потребить. Ф. Кенэ, один из основоположников данного направления, писал: «Го­сударь и народ никогда не должны упускать из виду, что земля есть единственный источник богатства, и что одно только земледелие умножает последние...»⁴¹. Далее делался вывод о том, что главной формой богатства является рента. Стремление физиократов выявить материальную, веществен­ную основу богатства было связано с методологией мета­физического материализма, развившегося во Франции в XVIII в.⁴² Положение Д. Дидро о том, что «невозможно предположить существование чего-либо вне материальной вселенной»⁴³, ориентировало экономистов на поиск матери­альной основы экономических отношений⁴⁴. Подчеркивая роль земли, физиократы, однако, не сводили богатство к простой природной основе. Оно для них есть результат воздействия человеческого труда на землю и отношений людей друг с другом. Так, Ф. Кенэ подчеркивал: "Какова продажная ценность ... таков и доход: изобилие и низкие цены не создают богатства. Неурожай при дороговизне цен является бедствием. Изобилие же, сопутствуемое высокими ценами, создает громадные богатства» ⁴⁵.

Несмотря на натуралистический характер своего учения- физиократы занимали, по сути, уже позицию теории стои­мости. Это особенно наглядно проявилось в теории другого видного представителя физиократов А. Тюрго, бывшего еще ближе в отличие от Ф. Кенэ к французскому мате­риализму. Не называя вещи своими именами, А. Тюрго фак­тически формулирует положение о стоимости, развивая те­зис Д. Норса о внутренней стоимости: «Но следует разли­чать две цены: текущую цену, которая устанавливается от­ношением предложения и спроса, и основную цену, которая в применении к товару есть то, чего данная вещь стоит ра­ботнику. Что касается заработной платы рабочего, то ос­новная цена—это та, чего стоит рабочему его пропитание»⁴⁶. Торговая сделка двух товаровладельцев, считал А. Тюрго, сродни первоначальному отношению человека и природы, когда человек за определенную плату (т. е. за свой труд) получает равный ей продукт и плюс еще чистый дар сверх этой платы. Причем этот прибавочный продукт составляет ренту, которая принадлежит земельному собственнику, тогда как прибыль земледельца, арендующего у первого землю, входит в издержки производства, которые должен оплачи­вать земельный собственник. Другой категорией у А. Тюрго, в которой неадекватно выражается стоимость, является кате­гория ценности, отличаемая им от цены. Две вещи в обмене являются ценами друг друга, если имеют одинаковую цен­ность⁴⁷. Ценность есть как бы единство текущей и основной цены, т. е. она включает в себя и внутренние затраты на то­вар, и момент рыночной конъюнктуры и субъективной заин­тересованности в товаре продавца и покупателя.

Единая стоимостная субстанция всех товаров выводится А. Тюрго на том основании, что в процессе обмена оба то­вара имеют одинаковую ценность, а если субъективная оценка расходится с действительными ценами на рынке, то через некоторое время это несоответствие устраняется. На этой же основе А. Тюрго, преодолевая поверхностную точку зрения обращения, сводившую богатство лишь к денежному товару, подчеркивает родство золота и серебра со всеми другими товарами: «Золото и серебро — два таких же то­вара, как и другие, [даже] менее пенные, чем многие дру­гие, ибо они никак не служат удовлетворению действительных потребностей жизни»⁴⁸. Отсюда делался вывод, что «... все виды товаров, могущие быть предметом торговли, взаимно, так сказать, измеряют друг друга»⁴⁹.

Таковы основные моменты физиократовской теории стои­мости, которая зафиксировала качественное тождество всего товарного мира, образующего отношения ценности, или от­ношения текущей и основной цены. Но общественная суб­станция стоимости, тождественная в себе (ибо каждый то­вар имеет ценность), в себе же и не различна. То есть раз­личие не носит качественного, внутреннего для стоимости характера. В результате получается, что, с одной стороны, присутствует различие, хотя и связанное с тождеством и имеющее отношение к стоимости, но лишь количественное (много или мало затрат вложил в свой продукт земледелец, велика или мала основная цена товара). Пропорционально этому отношения всех товаровладельцев предстают качест­венно одинаковыми отношениями равенства и свободы, хотя количественные несоответствия и способны приводить к оп­ределенным конфликтам в обществе. С другой стороны, суб­станция стоимости связана и с качественным различием, ко­торое, однако, внешне стоимости, ибо коренится в особен­ностях потребительных стоимостей товаров. Невыявленность внутреннего качественного различия в стоимостной природе товаров ведет в итоге к переплетению социальных и природ­ных определений товара. Богатство поэтому одновременно является социальным феноменом, причем капиталистическим по существу, и несет в себе элемент природности, как будто это явление рождено самой природой. Зафиксировав феномен богатства как факт неоплаченного труда (следовательно, как результат неэквивалентных отношений), физиократы, одна­ко, связали его с природной стихией земли. К. Маркс под­черкивал эту двойственность физиократов, говоря, что их теория по видимости феодальна, а по сущности буржуазна (см. т. 26, ч. I, с. 20—25).

Таким образом, исторически первое зрелое выявление абстрактной тождественной сущности, которая в себе раз­лична лишь количественно, связано с тем, что в изобра­жение сущности вплетается внешний для нее момент. По­скольку изучаемая сущность не предстала еще во внутрен­нем качественном различии и не обнаружила тем самым своего истинного характера, она дана тюка неадекватно, в обрамлении внешних, привходящих связей, создающих види­мость вневременного характера этой сущности.

К. Маркс же, излагая впервые стоимость в чистом виде, саму по себе, до того, как она проявится в товарном отно­шении, уже знал механизм превращения абстрактного тож­дества в зрелое конкретное тождество, абстрактного зароды­ша сущности (товара) в собственно сущность (капитал). Поэтому логическое здесь не может не отличаться от ис­торического, и, более того, это различие столь существенно, что именно в этом месте К. Маркс делает одно из своих крупнейших открытий. Рассмотреть стоимость в чистом ви­де, т. е. последовательно отделить ее от потребительной стоимости, нельзя, не раскрыв двойственного характера труда. Не случайно поэтому К. Маркс излагает свое учение о двой­ственном характере труда в отдельном параграфе первой гла­вы. По своему содержанию данный параграф «Капитала» есть углубление понимания товара как абстрактного тождества на первой стадии своего развития (абстрактное тождество с впервые выявившимся количественным моментом различия, или разность, по Гегелю). Вскрыв за различием потребитель­ной стоимости и стоимости различие конкретного и абстракт­ного труда, соответственно как целесообразной полезной де­ятельности и затраты человеческой рабочей силы вообще, К. Маркс углубляет свою прежнюю характеристику стоимос­ти. При этом усиливается отвлечение исследователя от по­требительной стоимости. Одновременно развивается момент количественного различия в стоимости, особенно когда ха­рактеризуется простой и сложный труд. С точки зрения стоимости эти два вида труда различаются лишь количест­венно. Абстрактное тождество еще более разворачивается как одинаковость, с которой различие либо связано, но но­сит только количественный характер, либо полностью внеш­не с качественной стороны, т. е. со стороны потребительной стоимости.

Тем самым на стадии анализа стоимости самой по себе и логически, и исторически выявляется противоречивость двоя­кого рода. С одной стороны, стоимость как таковая разли­чается от потребительной стоимости и потому может не совпадать с ней. В самом деле, если стоимость — это об­щественно необходимый труд, то продукт может иметь по­требительную стоимость, но не иметь стоимости, или, как писал Ф. Кенэ, может быть изобилие потребительных стои­мостей, которое тем не менее будет доставлять мало богат­ства. С другой стороны, имеется количественная противоре­чивость отдельных товарных стоимостей, не совпадающих друг с другом по величине. Главной является, естественно, качественная противоречивость стоимости и потребительной стоимости, ибо качество является определяющей стороной в его отношении с количеством. В самом деле, пока капи­тал характеризуется абстрактно, как неизменная в себе стоимость на первом плане стоит ее отделение от потреби­тельной стоимости.

Точно так же в истории познания сути капитала перво­начально осуществлялось вычленение стоимости через раз­личение ее от внешности потребительной стоимости. Следо­вательно, ведущую роль на данном этапе познания играет внешнее противоречие стоимости и потребительной стои­мости⁵⁰, являющееся стержнем движения от внешнего к внутреннему. Противоречия же в самой стоимости остают­ся еще в значительной степени внешними, несущественными, ибо носят чисто количественный характер. Поэтому и про­тиворечивость буржуазного общества с этой позиции вос­принимается либо как нечто внешнее по отношению к от­живающим феодальным порядкам и их носителям, либо как нечто случайное, преходящее, что имеет место между самими товаровладельцами.

Отсюда физиократы, во-первых, последовательно вы­ступают против всех феодальных ограничений свободы то­варных отношений. Так, А. Тюрго писал: «.. Г. де Гурнэ заключал, что там, где интерес частных лиц совпадает с общим интересом, самое лучшее — предоставить каждому че­ловеку делать то, что он хочет. Ведь невозможно, чтобы в коммерции, предоставленной самой себе, частный интерес не совпадал с общим»⁵¹. Во-вторых, они нащупывают про­тиворечия в самом капиталистическом товаровладении. Тот же А. Тюрго замечает: то, что рабочий продает свой труд дороже или дешевле, не зависит от него, а определяется соглашением с тем, кто оплачивает труд. А раз так — мо­гут быть противоречия интересов. Однако, не видя качест­венной противоречивости, присущей буржуазным отноше­ниям, классик домарксистской политэкономии тут же заме­чает, что обмен между рабочим и хозяином носит вполне за­кономерный и справедливый характер: «Во всех отраслях труда должен иметь место, и действительно имеет место, тот факт, что заработная плата рабочего ограничивается тем, что ему безусловно необходимо для поддержания жизни»⁵².

В целом товарное капиталистическое общество представ­лялось физиократами гармонией классов: земледельческого, промышленного и земельных собственников. Отдельные про­тиворечия между ними рассматривались как случайности товарного рынка, которые были вполне устранимы. Товар­ное общество предстает такой системой, где один богаче, другой беднее, но все имеют свое богатство от этой системы, которая постепенно развивается, богатство которой растет, но которая в целом остается сама собой. Эта метафизическая трактовка товарных отношений была внутренне связана с методом французского метафизического материализма. На­пример, П. Гольбах считал, что развитие того или иного объекта, явления и т. д. есть поддержание порядка: «Мы говорим, что человеческое тело находится в порядке, когда различные составляющие его части действуют так, что из этого проистекает сохранение целого, являющееся щелью человеческого существования»⁵³. Лишь переход объекта к иному состоянию приводит к беспорядку, который возникает как следствие внешних воздействий. Но в природе, по П. Голь­баху, беспорядка нет. Такое метафизическое мышление по­нимает развитие не через внутренние качественные противо­речия, а через внешние. Понимаемое «как уменьшение и увеличение, как повторение»⁵⁴ развитие рассматриваемого объекта есть как бы его неизменность, сменяющаяся другой качественной неизменностью, для которой разные количест­венные состояния не меняют ее сути.

Классиком метафизического метода был Д. Локк⁵⁵. Хо­тя творческая деятельность Д. Локка и пришлась на конец XVII в., он сформулировал идеи, которые лишь в XVIII в. стали широко распространенными и получили воплощение в целой школе французского материализма.

Д. Локк понимал тождество как простую качественную одинаковость, качественное равенство предмета самому се­бе. В доказательство он приводил такой пример: «Предпо­ложим, например, атом, т. е. непрерывное тело с одной неизменяющейся поверхностью, существующее в определен­ное время и в определенном месте; в какой бы момент его существования мы ни рассматривали его, в каждый ... мо­мент он, очевидно, тождествен себе самому. Ведь будучи в данный момент тем, что он есть, и не чем иным, он ос­тается тем же самым и должен оставаться таким все время, пока длится его существование, ибо все это время он будет тем же самым, а не другим». Различие для такого тождества, по Д. Локку, внешне. Оно носит либо качественный характер (например, различие дуба и жеребенка, когда никакого тождества нет), либо количественный («Дуб, выросший из саженца в большое дерево, а затем подрезанный, все время остается тем же самым дубом; жеребенок, ставший лошадью, которая бывает то откормленной, то тощей, все время ос­тается той же самой лошадью, хотя в обоих случаях может быть явное изменение частей»⁵⁶). Различие здесь, хотя и связано с тождеством, однако носит лишь внешний, коли­чественный характер. Тем не менее такой подход был ша­гом вперед по сравнению с представлениями XVII в.

Для Т. Гоббса, например, как уже было сказано выше, свойственно более механистическое и плюралистическое про­тивопоставление тождества и различия, которые находятся вне друг друга. Лишь категория сходства, которая отражала общность тел, различающихся только количественно, «наво­дила мосты» между тождеством и различием. В сходстве Гоббс улавливал взаимосвязь тождества и различия, но в то же время считал их несовместимыми.

У Д. Локка же различие фактически начинает проникать в само тождество. Однако оно остается тем не менее внеш­ним ему, так как играет подчиненную роль. Предмет, суще­ствующий как таковой, тождествен себе в главном. С этой точки зрения развитие понимается как простая количествен­ная постепенность, как уменьшение или увеличение, где сами количественные изменения полностью подчинены качественно неизменной, тождественной себе основе. Так, сводя тождество человека к особому устройству организма, Д. Локк писал: «Кто будет усматривать тождество человека, сходное с тож­деством других животных, в чем-нибудь другом, а не в над­лежащим образом устроенном организме, который с опреде­ленного момента сохраняется как единая жизненная органи­зация, причем частицы материи, соединенные в нем, сменя­ются беспрестанно, тому будет трудно признавать одним и тем же человеком зародыш и взрослого, сумасшедшего и здравомыслящего на основании любого предположения, ко­торое вместе с тем не допускало бы возможности того, чтобы одним и тем же человеком были Сиф, Измаил, Со­крат, Пилат, св. Августин и Чезаре Борджиа»⁵⁷.

Сложнее сравнение Д. Локка с Г. Лейбницем. Послед­ний был выдающимся представителем диалектического мыш­ления XVII в. Подчеркивая, что вещь лишь в своем постоян­ном изменении остается сама собой и тем отличается от других вещей, Г. Лейбниц предвосхитил зрелую диалектику Гегеля. Поэтому Д. Локк делает шаг назад по сравнению с Г. Лейбницем в понимании диалектики тождества. И тем не менее его подход, несмотря на свою метафизичность, в не­котором отношении был более зрелым, чем у Г. Лейбница, и представлял собой более высокую логическую ступень в ис­тории познания. У Г. Лейбница постоянно изменяется факти­чески неизменная в себе духовная субстанция — монада. Раз­личие же, хотя и переплетается с тождеством, по сути, как и у Т. Гоббса, лежит вне тождества. Напротив, Д. Локк пусть и отстаивает неизменность каждой вещи самой себе, однако все-таки признает количественную, постепенную изменяемость самой этой тождественной вещи. Хотя изменяемость лишь количественна, но она уже соседствует рядом с качественной тождественностью реального предмета: именно данное ка­чество количественно изменяется. Различие материального субстрата находится не вне тождественной и неизменной ду­ховной монады, а теснее увязывается с ней. Рассматривая идею человека, Д. Локк писал: «... В его тождество наравне с тем же самым бестелесным духом входит то самое тело, которое изменяется не сразу, но постепенно»⁵⁸. Количествен­ная постепенность не меняет тождества как такового, но это уже постепенность того же тождества, а не другого вне его. Скрыто полемизируя с Г. Лейбницем, Д. Локк нащупывает идеалистическую слабость его позиции: «Ибо если тождест­во одной только души делает человека одним и тем же, а в природе материи нет ничего такого, что мешало бы одному и тому же отдельному духу соединиться с различными тела­ми, то возможно, что эти люди, жившие в разные эпохи и разного характера, были одним и тем же человеком»⁵⁹. Иде­алистическая монадология Г. Лейбница по сути своей, как и вообще мышление XVII в., плюралистична. Д. Локк же делает шаг в направлении последовательного понимания единства мира. И хотя у него тождество и внешне разли­чию, но это тождество материального предмета, постепенно из­меняясь, переходит в другое тождество. В этом взгляде на­щупывается уже зрелое конкретное тождество материальной субстанции (точно так же, как в политэкономии XVIII в. была схвачена, пусть и в неадекватной форме, субстанция стоимости).

В целом монизм домарксистского материализма в фи­лософии и политэкономии оставался незрелым. Даже у самых последовательных материалистов XVIII в., какими были энциклопедисты, материальная субстанция выступает не как абстрактное и различающееся в себе единство всего сущего, а в значительной степени как бесконечный живой организм. Материя характеризуется не как объективная субстанция, противоположная своему идеальному свойству сознания, а как качественная тождественность всех материальных пред­метов, различающихся лишь количественно. Отсюда вытекал, например, гилозоизм Д. Дидро.

Материальная субстанция в метафизическом материа­лизме предстает абстрактной одинаковостью, которая не су­ществует наряду со своими единичными проявлениями, а есть та одинаковость предметов, которая фиксируется мыш­лением. В крайней форме этот взгляд получил выражение у Э. Кондильяка: «Но какова, в сущности, та реальность, которую имеет общая и абстрактная идея в нашем уме? Эта идея есть лишь имя ... а если она представляет со­бой нечто иное, она с необходимостью перестает быть аб­страктной и общей»⁰⁰. При этом «... абстрактные понятия образуются, когда мы перестаем думать о свойствах, кото­рыми вещи различаются, а думаем только о качествах, в которых они сходны»⁶¹. Выражаемое тождество материаль­ного мира в философии метафизического материализма и то­варного мира в учении физиократов есть лишь простая качественная одинаковость, качественно же в себе не разли­ченная. Но такое отрицание реальности общего по сути оборачивается тем, что у материалистов Природа маячит как субстанция, существующая наряду с отдельными материаль­ными телами, а у физиократов экономическая связь това­ропроизводителей получает непосредственную форму излиш­ка, создаваемого землей. Сама одинаковость субстанции, сво­димая только к существованию в мышлении, рядоположенно соседствует с отдельными предметами (как если бы она и вправду существовала обособленно от этих предметов). Чем больше эмпирическое мышление метафизического материа­лизма старается свести общее к простой одинаковости, тем сильнее это общее грозит противопоставить себя единичному миру.

Итак, Д. Локк философски обосновал те идеи, которые затем были реализованы в конкретном познании буржуаз­ных отношений физиократами. Делая шаг назад от диалек­тических идеи Г. Лейбница, Д. Локк, как ни парадоксально, благодаря своей материалистической позиции теснее увя­зывает тождество и различие. Он выделяет то абстрактное количественное различие, которое является количеством дан­ного тождества, а не лежит вне его. За таким качественным тождеством, находящимся в единстве с количественным раз­личием, уже проглядывает преходящий характер каждой конкретной вещи, переход ее в другую, а за этим — единая материальная субстанция вообще. Субстанциональный уро­вень методологии мышления у Д. Локка, а затем и у фран­цузских материалистов, позволил и экономистам нащупать общественную субстанцию стоимости.

Однако не следует переоценивать метафизический этап домарксистского философского и экономического познания. Несмотря на взаимосвязь, тождество и различие оказыва­ются по сути обратными друг другу, т. е. чем меньше тож­дество, тем больше различие, и наоборот. Причем эта обратность может быть двоякого рода, соответственно двум ти­пам различия, о которых говорилось выше. Имеется в виду качественное различие, лежащее за рамками данного тож­дества (например, стоимость, или цена, ценность по терми­нологии физиократов, которая качественно отличается от другого товара своей внешней формой потребительной стои­мости), и количественное различие тождества. Если срав­нивать два товара как качественно тождественные стоимос­ти (тождественные не по величине, а по своему качеству быть носителями богатства, стоимости), то их различие по потребительной стоимости не есть их тождество, оно вне тождества. Если же сравнивать два товара как качественно тождественные стоимости, а их различие видеть в количест­вах стоимости, воплощенных в обоих товарах, то различие здесь, хотя и связано с тождеством (не находится вне тож­дества как различие стоимости и потребительной стоимос­ти), оказывается обратно пропорциональным тождеству. Разная количественная способность товаров воплощать бо­гатство обратна их общему качеству быть таковыми, т. е. чем менее товары различаются по количеству стоимости, тем более они тождественны как носители богатства.

Толкование обратности отношения тождества и различия в определенной степени проявилось и в советской философ­ской литературе, особенно с конца 30-х по 50-е гг., когда господствовала так называемая концепция диалектического противоречия в разных отношениях. Утверждалось, что если противоположности в одном отношении тождественны, то различны они могут быть только в другом отношении. Един­ство противоположностей понималось при этом как единство положительной и отрицательной, «хорошей» и «дурной» про­тивоположностей. Развитие противоречия характеризовалось как механическое расхождение противоположностей: усили­вается «хорошая» — ослабляется «дурная» противополож­ность. По сути в таком подходе, несмотря на признание всеобщности борьбы противоположностей как внутреннего источника развития, делается серьезная уступка метафизи­ческому мышлению. Последнее проявляется в отрыве тож­дества от различия, что критиковал еще Гегель.

В интерпретации диалектики «Капитала» различие меж­ду идеями 20-х, 40-х и 50-х гг. состояло в том, что если раньше исходное противоречие в «Капитале» рассматрива­лось как противоречие потребительной стоимости и меновой стоимости, что и отмечалось в §1, то впоследствии таким противоречием стало рассматриваться отношение потреби­тельной стоимости и стоимости. Особенно заметный вклад в популяризацию логики «Капитала», в ее интерпретацию внес М. М. Розенталь. Если учесть, что в сталинский период внимание к диалектике «Капитала», как и вообще к диалек­тике, было совершенно незначительным, то значение работ М. М. Розенталя трудно переоценить.

По мнению М. М. Розенталя, вся диалектика катего­рий в «Капитале» производна от исходного противоречия потребительной стоимости и стоимости. Внутренняя анти­номия товара, развиваясь, приводит к другим более слож­ным противоречиям — между товаром и деньгами, между трудом и капиталом и т. д. Выделение противоречия стои­мости и потребительной стоимости как «клеточки», из ко­торой разворачивается логика К. Маркса, было чрезвы­чайно важно в осмыслении метода «Капитала». Без созна­тельного отделения социальных характеристик товара, во­площенных в его стоимостной стороне, от его природных свойств, представленных потребительной стоимостью, невоз­можно понять исторический характер стоимостных отноше­ний. Поэтому работы М. М. Розенталя положили начало су­щественно важному этапу исследований логики «Капитала»        К. Маркса в советской философской литературе.

Однако розенталевское толкование диалектики товара допускает заметную уступку абстрактному количественному пониманию стоимости. Это наглядно проявляется в его ана­лизе стоимостного отношения. М. М. Розенталь полагал (во­преки марксовым словам о том, что товар, -находящийся в относительной форме стоимости, не может одновременно в том же отношении находиться в эквивалентной форме стои­мости), будто одновременное нахождение товара в эквива­лентной и относительной форме стоимости все-таки косвенно осуществляется. Так, он писал: «Следовательно, как это ни звучит парадоксально, товар, находящийся в эквивалентной форме, может выполнять эту роль потому, что он сам вы­ражает относительно свою стоимость з товаре, на который он обменивается. А это значит, что товар, находящийся в относительной ферме, выполняет одновременно роль эквива­лента, выполняет эту роль косвенно, не непосредственно, но тем не менее без этого он не сможет в противостоящем ему товаре найти своего партнера но обмену»⁶². С помощью сло­ва «косвенно» М. М. Розенталь так вольно толкует К. Марк­са, что классическое положение теряет свой однозначный смысл. Ниже при рассмотрении формы стоимости мы подробнее остановимся на этом положении К. Маркса и его интерпретациях в советской философской литературе. Здесь же отметим, что подобное понимание стоимостного отноше­ния сводится к тому, что тождество соотносящихся товаров усматривается в их качестве быть стоимостями, а различие — либо во внешности потребительных стоимостей, либо в ко­личественном несоответствии друг другу. Следовательно, сто­имость интерпретируется как абстрактная количественная одинаковость или — неодинаковость. При этом не выделя­ется качественное различие, внутренне присущее самой стои­мости. Тем самым интерпретация диалектики «Капитала» в данном случае осуществляется с заметным креном в сто­рону вполне определенного витка логики «Капитала», сов­падающего с рассмотрением стоимости в чистом виде, стои­мости как абстрактной одинаковости всех товаров. Конеч­но, работы советских философов, выполненные с этих по­зиции, и в частности работы М. М. Розенталя, принципиаль­но отличаются от работ домарксистских материалистов и использовавших метафизическую методологию физиократов, ибо первые, хотя и трактуют стоимость с налетом абстракт­ной количественности, как последователи К. Маркса, исходят из раскрытой сущности капитала, его исторически преходя­щего характера. Однако то, что в таких работах делается уступка идеям домарксистского метафизического материализ­ма, является заметным. Поэтому вовсе не случайно, что в 40-х—50-х гг. в советской философской литературе преобла­дала проблематика философского материализма с подчерк­нутой симпатией к философии французского материализма, тогда как гегелевская философия третировалась как реакция прусской монархии на французскую резолюцию. При первоначальном выделении стоимости в чистом виде, которое осуществляет К. Маркс, рассматривая обще­ственно необходимый труд, распадающийся на труд простой и труд сложный, стоимость действительно предстает аб­страктной качественностью, столь же абстрактно количест­венно различенной в себе. Предмет, фиксируемый сначала как абстрактное тождество, содержит в себе лишь внешнее количественное различие. Качественно же он отличается от не-предмета,    т. е. от того предыдущего состояния, из кото­рого он возникает. Стоимость отчленяется в анализе от по­требительной стоимости так же, как в реальности капита­лизм отделялся от феодализма, в котором господствовали натуральные отношения. Если абсолютизировать это исход­ное, хотя и внутри товара находящееся, но относительно сути капитала внешнее противоречие и непосредственно из него выводить противоречие товара и денег, и главное труда и капитала, то может показаться, что труд совпадает с потребительной стоимостью, а капитал — со стоимостью. Первый полюс воплощает естественные человеческие свой­ства, а второй — богатство. Так, по сути и считали в 40-е — 50-е гг., когда все положительное однозначно связывали с пролетариатом, а отрицательное — с буржуазией. Отсюда де­лался вывод: «Ведущим полюсом товара в условиях ка­питализма является стоимость. Товары производятся не ради их потребительной стоимости, а ради их стоимости, вклю­чающей и прибавочную стоимость.

В условиях социализма отношение сторон товара ко­ренным образом изменяется. Здесь ведущей стороной явля­ется не стоимость, а потребительная стоимость. Здесь, преж­де всего, решается задача — обеспечить расширенное воспро­изводство народного хозяйства средствами производства и трудящихся — средствами потребления»⁶³. Сказать, что при социализме главное — потребительная стоимость, равнознач­но тому, будто в природе человека, его родовой сущности из­начально заложено свойство жить без эксплуатации. Как в домарксистском обществоведении капитализм рассматривал­ся как реализация естественной, свободной сущности чело­века, так и социализм и коммунизм преподносятся как нечто абсолютное и святое. Между тем подлинное материалисти­ческое понимание истории утверждает мысль об естественно историческом ходе общественного развития, которому чужды предзаложенные цели. Кроме того, непосредственное выведение диалектики категорий в «Капитале» из противоре­чия потребительной стоимости и стоимости рождает упрощен­ное понимание механизма эксплуатации. Кажется, будто ка­питалист просто забирает богатство у рабочего. В итоге не­дооценивается тождество всей капиталистической системы.

При абстрактном подходе к стоимости, когда различие либо внешнее (по потребительной стоимости), либо количест­венное (другой уровень внешности), тождество стоимости противопоставляется ее различию, так как чем больше в каждом из товаров проявляется свойство быть носителем стоимостного богатства, тем меньше должно быть их ко­личественное различие, и наоборот. Тождество обратно раз­личию, что и рождает представление о развитии противо­речия как уменьшении тождества и усилении различия. Од­нако следует иметь в виду, что противоречие потребитель­ной стоимости и стоимости есть основное противоречие именно становления предмета (товара), а не самого пред­мета (капитала). Поэтому нельзя механизм противоречи­вости потребительной стоимости и стоимости непосредствен­но распространять и на другие более сложные отношения. На уровне стоимости, взятой в отвлечении от потребительной стоимости, тождество абстрактно и преобладает над раз­личием. Так как субстанция стоимости выражена пока лишь как простая одинаковость, не различенная в себе качест­венно и потому качественно не изменяющаяся, то сам мо­мент отрыва от потребительной стоимости проникает в ха­рактеристику стоимости. Вследствие этого стоимость харак­теризуется, с одной стороны, как общественная субстанция, а с другой—она неизменна в себе, неисторична, а следо­вательно, в ней сохраняется момент социальной вневременности, присущий прежде всего товару как потребительной стоимости. В той степени, в какой мысль исследователя за­фиксировала абстрактное тождество изучаемого предме­та, в нем намечается момент конкретного тождества. Если все товары — стоимости, а капиталистическое богатство, изучаемое К. Марксом, совпадает со стоимостью, то следует, очевидно, в самой стоимости, которая теперь последовательно отделена от потребительной стоимости, обнаружить основу самоизменения. Стоимость должна качественно сама себя из­менять, чтобы получился собственно капитал. Однако, по­скольку выделено абстрактное тождество предмета, то это — лишь наметившийся момент, ибо субстанция стои­мости пока зафиксирована абстрактно, как простая коли­чественная одинаковость. А потому, пока внутренняя основа самоизменения стоимости не выделена, сохраняется иллюзия возникновения богатства (добавочной стоимости) не из стои­мости же, а из потребительной стоимости. Это причудливое переплетение истины и иллюзии и наблюдается в концепции физиократов. В той степени, в какой факт прибавочной стоимости уже отмечен физиократами, в их понимании то­вара содержится зародыш конкретного тождества, ибо от­даленно улавливается факт самоизменения богатства в са­мом производстве. Но то — лишь зародыш, а преобладает метафизическое понимание товара как чего-то непосредствен­но вещественного, в котором труд слит с веществом природы, в результате чего кажется, будто отношения по производ­ству товарного богатства вечны и справедливы.

Итак, мысль К. Маркса, двигаясь от потребительной стоимости к стоимости, зафиксировала стоимость саму по себе как абстрактную одинаковость человеческого труда во­обще. Стоимость при этом есть объективно другой полюс то­вара по отношению к потребительной стоимости. Хотя по­требительная стоимость и стоимость являются сторонами од­ного товара и образуют диалектическое противоречие, они внешне друг к другу, как внешне социальное и природное. Этот момент внешности органически вплетается в ткань буржуазных отношений, которые представляют собой ста­новление зрелой социальности. Одновременно стоимость, взятая сама по себе, впервые обнаруживает в себе момент абстрактного различия, играющий пока подчиненную роль по отношению к тождеству и внешний тождеству, что сви­детельствует о нахождении предмета (капитала) в стадии своего становления.

Рассмотрение стоимости самой по себе подводит к по­ниманию того, что меновое отношение случайно лишь на поверхности. Поэтому К. Маркс возвращается к меновой стоимости. Он переходит к анализу новой стадии абстракт­ного тождества.

§3. Противоречия формы стоимости.

Классическая домарксистская диалектика и трудовая теория стоимости.

Абстрактно тождество переходит из стадии, когда стои­мость, будучи внешней к потребительной стоимости, отталки­вает ее от себя, в новую стадию, на которой начинается вза­имное притяжение противоположностей. Говоря гегелевским языком, стадия разности абстрактного тождества сменяется стадией противоположности. При характеристике стоимости самой по себе стоимость и потребительная стоимость в своей внешности равнодушны друг к другу. Стоимость рас­сматривается вне связи с потребительной стоимостью. Без­различие друг к другу противоположных сторон товара про­является и в самой стоимости как абстрактном отношении. Стоимость как общественно необходимый труд равнодушна, внешне количественным различиям товарных стоимостей.

С переходом к форме стоимости все эти противополож­ные моменты начинают как бы переходить друг в друга, взаимообусловливать, взаимопорождать друг друга. Если стоимость сама по себе характеризовалась К. Марксом че­рез безразличие к потребительным стоимостям, то теперь такое безразличие отрицается. В самом деле, если стои­мость есть общественно необходимый груд, то общественное единство товаров может проявиться только через отношение товаров, различающихся по своей потребительной стоимости. Абстрактное тождество в зрелом виде выявляет свои внеш­ние и внутренние различия.

Когда К. Маркс характеризует стоимость саму по себе, субстанция стоимости, казалось бы, непосредственно совла­дает с единичным товаром, и представляется, будто всякий товар является непосредственным выразителем общественной субстанции. Однако, с другой стороны, субстанция понята как общественно необходимый труд, из чего следует, что не­обязательно совпадение общественного и индивидуального труда. Эта двойственность стоимости есть в то же время единство, противоположное природной стороне товара, во­площенной в потребительной стоимости. Чем больше проис­ходит отвлечение от потребительной стоимости, тем отчет­ливее проявляется подобная двойственность.

Логика К. Маркса, соответствующая историческому раз­витию товара, такова, что отвлечение стоимости от потреби­тельной стоимости углубляется, когда происходит якобы воз­вращение к меновой стоимости. «Якобы» потому, что если пер­воначальное меновое отношение казалось чем-то случайным, то теперь в нем исследователь просматривает общественную субстанцию труда. Такое возвращение к меновой стоимос­ти является отрицанием анализа стоимости самой по себе, вытекающим из самого этого анализа. Рассмотрение стои­мости самой по себе закономерно превращается в антино­мию: субстанция есть то, что есть в отдельном товаре и у отдельного товаровладельца, и в то же время она не сов­падает с отдельным товаром. Она оказывается неуловимой общественной силой. Переходя к форме стоимости, К. Маркс пишет: «Стоимость ... товаров тем отличается от вдовицы Куикли, что не знаешь, как за нее взяться. В прямую про­тивоположность чувственно грубой предметности товарных тел, в стоимость ... не входит ни одного атома вещества природы. Вы можете ощупывать и разглядывать каждый от­дельный товар, делать с ним что вам угодно, он как стои­мость ... остается неуловимым» (т. 23, с. 56).

Это предварительное вступление К. Маркса к анализу формы стоимости является тем логическим витком его мыс­ли, который соответствует определенному историческому эта­пу домарксистской политэкономии и диалектики, связан­ному с именами А. Смита, Д. Беркли, Д. Юма, И. Канта, т. е. с направлением классического субъективного идеализ­ма. Если для Д. Локка и физиократов с их метафизической методологией субстанциональное единство мира, в том чис­ле товарного мира, было простой качественной одинаковостью всех предметов и явлений, то методология субъективного иде­ализма, делая шаг вперед в осмыслении этого субстанцио­нального взгляда, выявляет его глубокую антиномичность.

А. Смит совершает скачок по сравнению с физиократами в осмыслении диалектики товара. Критикуя физиократовскую идею об исключительной избранности земледельческого тру­да, он верно подчеркивал, что даже ремесленник, производя товара на 10 фунтов стерл., на столько же и потребляет хлеба за данный промежуток времени (общий продукт в стоимост­ном выражении будет равен 20 фунтам стерл.), а потому не­правомерно говорить о непроизводительности промышленного труда. Для А. Смита все товары родственны, какую бы они не имели потребительную стоимость, все являются затратами человеческого труда. Он писал: «Таким образом, труд пред­ставляет собою действительное мерило меновой стоимости всех товаров»⁶⁴. А. Смит был первым экономистом, кто столь от­четливо сформулировал положение о труде как общественной субстанции стоимости. Тем самым качественное тождество всех товаров было выражено несравненно глубже, чем это было сделано физиократами. К. Маркс, характеризуя отличие А. Смита от физиократов, подчеркивал: «Напротив, у А. Сми­та стоимость создается всеобщим общественным трудом, — в каких бы потребительных стоимостях он ни был представлен,— создается исключительно только количеством необходимого труда» (т. 26, ч. 1, с. 60).

Однако субстанцию стоимости А. Смит выделял все с тех же абстрактных позиций, что привело его к свое­образному теоретическому дуализму. С одной стороны, стои­мость товара есть для него количество труда, затраченного на его производство, а с другой, — «стоимость всякого то­вара для лица, которое обладает им и имеет в виду не использовать его или лично потребить, а обменять на дру­гие предметы, равна количеству труда, которое он может ку­пить на него или получить в свое распоряжение»⁶⁵. Стоимость товара для шотландского экономиста оказывается антиномичной вещью в себе: она и равна определенным затратам труда, и в то же время в реальных торговых сделках постоянно моди­фицируется в номинальную цену, несовпадающую с ней. Стои­мость есть нечто объективное для товаровладельцев, и одновре­менно она дана субъективно через отдельные акты купли-про­дажи. Качественное тождество товарного рынка, мирно со­седствующее с количественными различиями отдельных то­варов в метафизической методологии физиократов, превра­щается в неразрешимую антиномию тождества стоимости, ускользающего в постоянно изменчивых стоимостях у Л. Сми­та. Если стоимость товара равна вполне определенному ко­личеству труда, то почему она воплощается то и одной цене, то в другой и т. д.? Стоимость оказывается чем-то постоянным и в то же время изменчивым. Все товары и их владельцы тождественны, и все-таки общество предстает двумя полю­сами богатства и бедности.

Д. Юм выразил ту же антиномичность тождества и различия в общей философской форме. Хотя Д. Юм был близок к французскому материализму, как и Л. Смит к физиократам, он тем не менее уловил тесную взаимосвязь тождества и различия: «Отношение противоположности на первый взгляд может показаться исключением из того пра­вила, что ни одно отношение какого-либо рода не может существовать без некоторой степени сходства. Но примем во внимание, что никакие две идеи не являются сами по себе противоположными, за исключением идей существова­ния и несуществования, но последние явно сходны, так как обе заключают в себе некоторую идею объекта, хотя вторая исключает объект из всех времен и мест, в которых, как полагают, он не существует»⁶⁶. Если Т. Гоббс выносил сходство за рамки отношения тождество — различие, то Д. Юм увязывает сходство не просто с различием, а с от­ношением противоположности. Он считал, что тождествен­ный в каждый данный момент времени и места себе объект в следующий момент времени настолько меняется, что ведет к парадоксу: один м тот же объект есть разный объект. В еще более заостренной форме подобная противоречивость была открыта другим классиком субъективного идеализма — И. Кантом, в его космологических антиномиях. И. Кант фор­мулировал противоположные друг другу тезис и антитезис: «Мир имеет начало во времени и ограничен также в про­странстве» и «Мир не имеет начала во времени и границ в пространстве; он 'бесконечен и во времени, и в простран­стве»⁶⁷. В таком тесном единстве тождество и различие, прерывность и непрерывность, конечное и бесконечное еще никем в истории философии не рассматривались.

Но и Д. Юм, и И. Кант стояли на одной метафизической позиции, полагая, что тождество и различие находятся все-таки вне друг друга. Как разрешаются в субъективном идеа­лизме диалектические антиномии? Диалектические затрудне­ния объясняются не объективным совпадением тождества и различия в предмете, а особенностями человеческого позна­ния. Для И. Канта мир в целом — это идея разума, в рамках которой и тезис, и антитезис одинаково ложны. Мир не дан субъекту таким, каким он есть на самом деле и тем более в качестве безусловного целого, а потому и утверж­дать о нем противоположные положения 'бессмысленно. И. Кант писал: «... Мир вовсе не дан как вещь в себе и, стало быть, не дан ни как конечный, ни как бесконечный по своей величине»⁶⁸. Аналогично и Д. Юм сводил антиномичность к специфике мышления и познания. Для объяснения парадоксальности в мышлении он приводил такие аргумен­ты: «Предположим для этой цели, что перед нами налицо некоторая масса материи, части которой смежны и связаны друг с другом; очевидно, что раз все части этой массы ос­таются непрерывно и неизменно тождественными, то мы должны приписать ей полное тождество, какое бы движе­ние или перемену места мы ни наблюдали в целом или в любой его части. Но предположим, что к этой массе будет прибавлена или же от нее будет убавлена очень малая, или незначительная, часть материи: строго говоря, это, безусловно, нарушит тождество целого; однако, редко придерживаясь такой точности в своем мышлении, мы обычно не колеблясь признаем тождественной массу, в которой находим такое незначительное изменение. Переход мысли от объекта, еще не подвергавшегося изменению, к объекту, уже претерпев­шему изменение, совершается так беспрепятственно и легко, что мы едва замечаем его и бываем склонны воображать, будто продолжаем непрерывно рассматривать один и тот же объект»⁶⁹. Логика Д. Юма такова, что согласно ей объект в каждый момент времени и места, оставаясь самим собой, в другой момент меняется, следовательно, нет одновремен­ного наложения тождества на различие, а потому и антиномичность есть лишь особое свойство процесса познания. Более того, сам объект остается непознаваемым, ибо его разные состояния есть лишь наши впечатления, переживания этого объекта, по Д. Юму. Постепенность изменения в ме­тафизическом материализме сменяется усилением взаимосвя­зи тождества и различия, устойчивости и изменчивости, дви­жения и покоя у Д. Юма и И. Канта. По и они в целом занимают метафизические позиции, сводя антиномнчность лишь к трудностям мышления. Диалектика оказывается лишь «логикой видимости», по словам И. Канта. Разреше­ние же противоречия тождества и различия оказывается ил­люзорным, ибо противоречие объясняется субъективными особенностями. И именно поэтому мышление застревает в по­добном дуализме, обращаясь то к одной стороне предмета, то к другой. Э. В. Ильенков в свое время точно подчеркивал: «... Метафизика толкует противоречие как лишь субъектив­ный фантом, к сожалению, вновь и вновь появляющийся в мышлении в силу его несовершенства, а диалектика рас­сматривает его как необходимую логическую форму...»⁷⁰.

Такая же двойственность пронизывает теорию А. Смита. Стоимость у него оказывается идеей, в которой схватывается объективная противоречивость товарного мира, где отклоне­ние цены вытекает из природы самой стоимости. Почему так происходит — остается для познающего субъекта загадкой. Вместо положительного движения в глубь этой антиомии А. Смит субъективизирует субстанцию стоимости, сводя ее к труду отдельного человека (вновь принцип гносеологи­ческой робинзонады). Сам рабочий с его потоком субъек­тивных ощущений д л я А. Смита есть лишь определенное ко­личество труда, которое во все времена имеет одинаковую стоимость, воплощающуюся тем не менее в разных количест­вах потребительных стоимостей. А. Смит писал: «... Товар, который сам постоянно подвергается колебаниям в своей стоимости, никоим образом не может быть точным мерилом стоимости других товаров. Можно сказать, что во все вре­мена и во всех местах одинаковые количества труда имели всегда одинаковую стоимость для рабочего. При обычном состоянии своего здоровья, силы и способностей, при обыч­ной степени искусства и ловкости он всегда должен по­жертвовать той же самой долей своего досуга, своей сво­боды и спокойствия. Цена, которую он уплачивает, всегда остается неизменной, каково бы ни было количество това­ров, которое он получает в обмен за свой труд. Правда, он может иногда купить большее количество этих товаров, иногда меньшее, но в данном случае изменяется стоимость этих товаров, а не стоимость труда, на который они поку­паются» ⁷¹.

Так А. Смит попадает в нелепый круг, определяя, с од­ной стороны, стоимость товаров трудом, а с другой — стои­мость самого труда. Субстанцию стоимости — общественный труд — он представляет как нечто единично вещественное, что делает из товара своеобразную вещь-в-себе, которая, хо­тя и есть определенное количество труда, в то же время равна труду, на который его можно обменять. Сам труд отдельного товаропроизводителя понят как единичная вещь, замкнутая в себе и предстающая то объективной своей стороной, то субъективной, то постоянством, то изменчивостью. Труд является своеобразным абстрактным товаром наряду с другими товарами, а не в них проявляющейся субстан­цией. Фетишизм земли у физиократов, которые сводили суб­станцию стоимости к труду, вложенному в землю, превра­щается в фетишизм единичного продукта труда, в какой бы потребительной стоимости он ни воплощался. А. Смит по сути занимает эмпирическую позицию, растворяя общую субстанцию в единичных товарах⁷². Но товар теперь не есть простое и спокойное качественное тождество и количествен­ное различие, он предстает антиномией целостности, которая угадывается за всем товарным миром и все-таки остается не­постижимой. Стоимость оказывается не общим законом, со­единяющим отдельные товары в единое целое, а простой совокупностью единичных товарных стоимостей, каждая из которых есть единство двух моментов: стоимость в-себе и стоимость в-ином. Какой труд заложен в товаре и какое богатство он может принести (т. е. каким он в конце кон­цов окажется для своего владельца)—это те одно и то же.

За такой двойственностью, во-первых, видится усиление качественного тождества товаров, притягивающих друг дру­га, ибо принцип стоимости распространяется А. Смитом на все вилы труда. Во-вторых, четче обозначается количествен­ное различие, соседствующее рядом с качественной одинако­востью товаров. В-третьих, углубляющееся отделение стои­мостных определений от определений потребительной стои­мости, или внешнее различие стоимости и потребительной стоимости, сохраняет момент непосредственной сращенности этих противоположных сторон товара. Такая сращенность сохраняется во всей домарксистской политэкономии, не знав­шей разделения абстрактного и конкретного труда. У А. Сми­та данная особенность диалектики познания буржуазных экономических отношений проявилась в сведении субстанции стоимости к единичной товарной стоимости, в результате чего сам труд, рассматриваемый как определенная затрата, и не отделяемый сознательно от потребительной стоимости, оказывается таинственной вещью в-себе, выражающей на­столько же целостность товарного рынка, насколько и его разобщенность. К. Маркс, подчеркивая, что А. Смит непо­следовательно отделяет стоимость от потребительной стои­мости в товаре, писал, что      «... Смит смешивает «труд другого человека» с «продуктом этого труда» (т. 26,    ч. 1, с. 49) ⁷³. Тем самым здесь вновь обнаруживается, что, пока не вы­явлено внутренне качественное различие в самой стоимос­ти, качественная тождественность стоимости переплетается с качественным различием товаров по потребительным стои­мостям. Наконец, в-четвертых, чем последовательнее А. Смит проводит принцип качественного стоимостного тождества всех продуктов деятельности человека в буржуазном обще­стве, тем ближе он подступает к внутреннему качественному различию, проявляющемуся в коренной противоположности труда и капитала, богатства и бедности. Он впервые от­разил факт создания прибавочной стоимости трудом рабо­чих: «... Стоимость, которую рабочие прибавляют к стои­мости материалов, распадается в этом случае (имеется в виду капиталистическое производство. — С. Р.) на двечасти, из которых одна идет на оплату их заработанной платы, а другая—на оплату прибыли их предпринимателя на весь капитал, который он авансировал в виде материалов и за­работной платы»⁷⁴.

В вопросе об отношениях труда и капитала двойствен­ность Смита .была кричащей. Верно подчеркивая, что при­быль капиталиста возникает из труда и что чем больше зар­плата, тем меньше прибыль⁷⁵, А. Смит тем не менее не счи­тал несправедливым, эксплуататорским отношение между трудом и капиталом, полагая, будто прибыль есть плата ка­питалисту за его риск предпринимательства, использование его капиталов. То, что между капиталистом и рабочим на­рушается принцип эквивалентного обмена стоимостей, А. Смит объяснял просто. В первобытном обществе данный принцип действовал в чистом виде — там обменивались эк­вивалентные количества труда. При капитализме, когда воз­никает рынок, действительная и номинальная цена всех то­варов точно соответствуют одна другой лишь в данном месте и в данное время. Продукт производства измеряется поэтому не только внутренними затратами, необходимыми для его про­изводства, но и количеством продуктов, или количеством тру­да, которое можно купить в обмен на данный продукт. Ка­питалист в результате покупает на свои капиталы больше труда, чем оплачивает. Прибыль, следовательно, с одной стороны, создается трудом, возникает в производстве, а с другой — есть результат обращения, хитрости товарного рын­ка⁷⁶. Товар для его владельца есть таинственная вещь в себе: он насколько дан (и стоит) его владельцу как нечто объ­ективное, настолько же и не дан (не стоит) ему, ибо товар способен преподносить волшебные подарки либо, наоборот, смертельное разочарование. За каждым таким товаром про­ступает целостность товарного мира, не данная, однако, индивиду объективно. Момент качественногоразличия в стоимости (стоимость как самоизменение, самовозрастание) лишь намечается у А. Смита; в целом же он стоит на аб­страктной количественной точке зрения, когда количество труда, затрачиваемого рабочим, больше количества труда, оплачиваемого капиталистом. «Почему же так?» — возмущен­но спросит ‘человек, стоящий на позиции пролетариата и его теоретической платформе — диалектическом материализме. Но для А. Смита, идеолога восходящей буржуазии, такого вопроса не существует. По А. Смиту, у капиталиста «не было бы никакого интереса нанимать этих рабочих, если -бы он не мог рассчитывать получить от продажи изготовленных им произведений что-нибудь сверх суммы, достаточной лишь на возмещение его капитала»⁷⁷. Как Д. Юм и И. Кант объясняли природу антиномий тождества и различия, дви­жения и покоя лишь субъективными особенностями мышле­ния, так и А. Смит произвольно разрешает возникающую антиномию обмена между трудом и капиталом по стоимос­ти и не по стоимости лишь субъективным интересом капи­талиста. Тем самым объективное рассмотрение противоречия дополняется субъективным произволом исследователя, выда­ваемого за специфику индивида вообще, где бы она ни проявлялась — в экономике или познании.

В советской философский литературе существует подход к диалектическому противоречию и логике «Капитала», кото­рым, на наш взгляд, делает заметную уступку подобному дуалистическому мышлению. Мы имеем в виду подход, раз­виваемый И. С. Нарским. Концепция И. С. Нарского направленна на раскрытие антиномии диалектического характера действительности и формально-логического, непротиворечивого характера мышления. Философ пошел по пути максималь­ного сближения диалектической логики с гносеологией. Он считает, что формально-логическое непротиворечивое мышле­ние в то же время имеет диалектический характер, ибо все глубже пытается проникнуть в действительность, переходя от одного типа непротиворечивости к другому (как у Д. Юма, когда одно тождественное себе состояние объекта сменя­ется на другое тождественное себе состояние). Противоречи­вый характер связи мышления и объективной действительности, по И. С. Нарскому, состоит в том, что мышление не­избежно упрощает действительность на данном уровне по­знания. Поэтому «подлинные диалектические зависимости в виде формально-логических соотношений (а значит в символикеформально-логического противоречия) адекватно и нацело невыразимы»⁷⁸. В процессе познания возникают спе­цифические противоречия-антиномии, которыми и занимает­ся прежде всего диалектическая логика. Они занимают как бы промежуточное положение между диалектическими и обычными формально-логическими противоречиями, что однако не означает существования некой единой формально-диалектической логики. Диалектические противоречия ре­альности как бы просвечивают сквозь формальную логику познания, что и обусловливает асимптотический характер бесконечного приближения познания к действительности. Разрешение антиномии-проблемы заключается в содержа­тельном (а не вербальном) уточнении понятий, входящих в нее. И. С. Нарекли, критикуя гегелевскую трактовку про­тиворечия и его разрешения, подчеркивает положительную сторону методологии И. Канта: «В плане нашего рассмотре­ния важно, что И. Кант поставил в теоретичес­кой форме проблему синтеза суждении именно как проблему о способе выхода из познавательной ситуации, в которой противоположные друг другу суждения «сталкиваются» в том или ином смысле друг с другом»⁷⁹. Содержание уточнения понятий направлено на раскрытие взаимосвязанных, но фор­мально-логических разных отношений. Такое уточнение про­ходит как бы две стадии: формально-логическую и диалек­тико-материалистическую. Формально-логический анализ по­зволяет увидеть, что обе стороны могут быть истинными. Дальнейшее диалектическое рассмотрение означает обраще­ние к реальной действительности и вскрытие тех реальных отношений, которые делают тезис и антитезис истинными. Подобным образом И. С. Царский решает известную Марк­сову антиномию о возникновении и невозникновении капи­тала в обращении. С помощью формально-логических опе­раций он превращает суждение «капитал не возникает из обращения» в суждение «капитал возникает в производстве». Изучение реальной действительности показывает, что капи­тал возникает в производстве, но при посредстве обращения. «Образовавшаяся истинная конъюнкция, — писал И. С. Цар­ский,— выглядит примерно гак: «капитал возникает не в об­ращении, т. е. в производстве, и капитал возникает при по­средстве обращения рабочей силы как товара»⁸⁰.

В такой формулировке И. С. Нарского явственно разли­чие между предикатом «возникать в...» и «возникать при по­средстве». О некорректности подобной интерпретации анти­номии возникновения капитала мы подробно скажем ниже. Здесь же отметим, что позиция И. С. Нарского фактичес­ки примыкает к взглядам, господствовавшим в 40-е— 50-е гг., согласно которым тождество понималось как простая оди­наковость и, как следствие, объективная противоречивость соседствовала с непротиворечивостью мышления. И. С. Нар­ский сделал заметный шаг вперед в осмыслении диалекти­ческого характера действительности и ее познания, допус­кая тем не менее в своей концепции существенное упроще­ние диалектики противоречия. В полемике с философами, исследовавшими противоречие как тождество противополож­ностей в одном отношении, И. С. Нареки и упрекал их в чрезмерном сближении гегелевской и марксистской тракто­вок противоречия. Однако тс, и в первую очередь Э. В. Ильенков, справедливо обратили внимание на преувеличение И. С. Нарским значения методологии И. Канта.

Для К. Маркса антиномичность с ее дуализмом противо­положностей необходимо присуща движению мысли, которая сначала фиксирует объект в его самотождественности, а затем выявляет парадоксальность этой самотождественности. Так, К. Маркс сначала обнаруживает субстанцию стоимости как простое одинаковое содержание всех товаров, а затем раскрывает антиномичность этой одинаковости. Общее со­держание товаров предстает уже не простой суммой, коли­чественно разложимой на свои составные части, а целост­ностью, таинственно скрывающейся за товарным отноше­нием и не разложимой. Стоимость и совпадает с отдельным товаром, и не совпадает, существует объективно и остается неуловимой. Но разрешение антиномии К. Маркс видит не в простом формально-логическом уточнении понятий, а в дальнейшем проникновении в противоречивую сущность то­вара и выявлении дальнейшего движения обозначившихся противоположностей. Зафиксировав антиномичность и неуло­вимость стоимости, К. Маркс добавляет: «Но если мы при­помним, что товары обладают стоимостью ... лишь постоль­ку, поскольку они суть выражение одного и того же общест­венного единства — человеческого труда, что их стоимость ... имеет поэтому чисто общественный характер, то для нас ста­нет само собой понятно, что и проявляться она может лишь в общественном отношении одного товара к другому» (т. 23, с. 56).

Так усиление отрицания стоимостью потребительной стоимости приводит к спиралевидному возвращению все к то­му же единству стоимости и потребительной стоимости. Те­перь, однако, встает задача отличить натуральную форму товара от формы стоимости.

Тайна всякой формы стоимости, подчеркивает К. Маркс, заключается в простой форме стоимости: х товара А = у то­вара В. Первый товар находится в относительной, второй — в эквивалентной форме стоимости. Товар при выходе на рынок, чтобы доказать свою общественную природу, должен быть признан таковым другим товаром, уже получившим общественный статус и потому способным выполнять роль эквивалента.

     В отличие от стоимости самой по себе, когда товары предстают внешне связанными друг с другом, форма стои­мости есть такое взаимополагание двух товаров, каждый из которых в себе есть другой и в другом есть сам. Товар­ное отношение перестает быть равнодушием одинаковости и неодинаковости и превращается в их взаимопорождение, противоположность. Оба полюса стоимости (относительная и эквивалентная форма стоимости) одновременно образуют и одинаковость, и неодинаковость соотносящихся товаров. Другими словами, одинаковость и неодинаковость товаров берутся теперь не как внешнее соотношение общественно не­обходимого и индивидуального труда, а как такое их со­отношение, которое проявляется через индивидуальное же стоимостное отношение.

Тем самым стоимость как абстрактное тождество ка­питала в форме стоимости переходит в фазу противополож­ности. Соответственно этому отвлечение стоимости от потре­бительной стоимости, составляющее стержень всего первого отдела «Капитала» и существующее при изображении стои­мости самой по себе как отношение разности, теперь превра­щается в отношение противоположности⁸¹. Стоимость изобра­жается не как что-то отрицательное по отношению к по­требительной стоимости, а как нечто положительное, кото­рое саму эту негативность делает своим моментом. Как та­ковая стоимость получает свою форму, становится формой стоимости ⁸².

Стоимость предстает субстанцией, различающейся в са­мой себе через соотнесение со своим иным—с потребитель­ной стоимостью. Стоимость как абстрактное тождество вы­ступает теперь такой количественной антиномией (противо­положностью) одинаковости и неодинаковости товаров, ко­торая оттеняется качественной стороной, воплощенной в потребительной стоимости. Те различия, которые выявились при рассмотрении стоимости самой по себе, в анализе фор­мы стоимости углубляются, приобретая характер воспроиз­водящейся и укореняющейся антиномии. Форма стоимости есть прежде всего положительная антиномия стоимости и потребительной стоимости — ведь каждый из полюсов стои­мостного отношения, будучи стоимостью (или потребительной стоимостью), тянется к другому как потребительной стои­мости (или стоимости). Тем не менее отношение потребитель­ной стоимости и стоимости—это внешнее различие, которое теперь еще более усилилось, несмотря на возвращение к по­требительной стоимости, так как речь идет о форме стои­мости.

Главное, что придает форме стоимости диалектический ха­рактер,— это количественная антиномичность стоимостного отношения. Оба полюса формы стоимости суть тождество и различие одновременно, они оба — проявление субстанции стоимости, а значит, тождественны, но они и различны, так как представляют разные единичные воплощения этой субстанции. Причем качественная стоимостная тождественность товаров дополняется и их количественной эквивалентностью. Но с количественной стороны стоимостное отношение активно внутри себя. Количественная эквивалентность соотносящихся товаров постоянно нарушается и постоянно восстанавливается. Количественная антиномичность не затухает. Однако в такой антиномичности еще больше обнаруживается, что в стоимос­ти отсутствует внутреннее качественное различие стоимости от самой 'себя, что качественное различие есть пока лишь от­личие стоимости от потребительной стоимости. В эквивалент­ном стоимостном отношении, когда затраты труда, воплощен­ные в одном товаре, точно соответствуют затратам труда, во­площенным в другом товаре, оба товара, будучи тождествен­ными по своему качеству (оба суть субстанция стоимости), тождественны н по своему количеству. Но внутреннее качест­венное различие их по стоимости (а не по внешней форме потребительной стоимости) пока не выявлено. Поэтому внеш­нее различие по потребительной стоимости продолжает иметь существенное значение для определенности товара. Два эк­вивалентных друг другу по количеству товара предстают именно двумя разными полюсами, так как это — разные то­вары по своему внешнему качеству, по потребительной стои­мости.

На данной стадии логики и истории познания товара объективно создается представление о стоимостном отноше­нии как диалектическом противоречии в одном отношении, как зрелом диалектическом тождестве противоположностей. И товар-эквивалент, и товар, находящийся в относительной форме стоимости, есть два неразрывных полюса одной суб­станции. Стоимость — вот то единое отношение, которое в то, же время противоречиво в себе, так как стороны его, хотя и тождественны по своей субстанции, и даже по величине этой субстанции, есть тем не менее два разных количества этой субстанции. Тождество предстает как различие, а раз­личие как тождество. Но так ли уж зрела форма стоимости в диалектическом отношении? Не отвечая пока на этот воп­рос прямо, обратимся к истории познания.

Форма стоимости — это та логическая ступень в осмыс­лении товарно-капиталистических отношений, на которую под­нялись крупнейшие представители буржуазного обществове­дения— Г. В. Ф. Гегель и              Д. Рикардо. Если Гегель в клас­сической буржуазной философии создал противоположную метафизическому материализму XVIII з. систему, то главный представитель трудовой теории стоимости Д. Рикардо резко отличался в понимании природы буржуазных экономических отношений от своих предшественников — физиократов. Обо­их мыслителей роднит количественная трактовка тождест­ва (у Гегеля) и стоимости (у Д. Рикардо). Остановимся на этом несколько подробнее.

Если физиократы — метафизические материалисты бур­жуазной политэкономии, то Д. Рикардо — ее Гегель. Трудо­вая теория стоимости Д. Рикардо является высшим дости­жением экономической домарксистской мысли. Она раскры­вает стоимость как неразрывное общественное единство, то­варов, на создание которых затрачен человеческий труд. Товар у Д. Рикардо выступает носителем отношения с дру­гим товаром. Однако Д. Рикардо, пытаясь непосредственно из закономерностей стоимостного отношения вывести все осо­бенности капиталистической экономики, не смог подняться выше того логического уровня, которому соответствует фор­ма стоимости, и одновременно не понял до конца саму стои­мость и ее форму. Им не был выявлен абстрактный харак­тер товара как предпосылки капитала.

Субстанцию товаров Д. Рикардо не сводит к золоту (как было у меркантилистов), земле (которой поклонялись физиократы) либо к хлебу (к чему приходил А. Смит, от­талкиваясь от труда отдельного товаропроизводителя). Тем самым стоимость не понимается им метафизически, как не­что непосредственное, вещественное данное. Товар для Д. Ри­кардо есть процесс труда, угасший в своем результате. Ус­траняя непоследовательность А. Смита, Д. Рикардо подчер­кивает, что субстанция всех товаров одна: несмотря на раз­личные виды труда, все они суть труд вообще. Д. Рикардо указывал: «Стоимость товара, или количество всякого дру­гого товара, на которое он обменивается, зависит от относи­тельного количества труда, которое необходимо для его про­изводства, а не большего или меньшего вознаграждения, ко­торое уплачивается за этот труд»⁸³. Каждый товар есть тож­дество различного: он — и труд как таковой и в то же время труд количественно особенный. Поэтому стоимость есть общественный процесс, разворачивающийся в конкретных единичных товарах. Все товары как формы проявления еди­ной субстанции равноправны и поэтому, с точки зрения Д. Рикардо, неправомерно возвышать какой-то один товар как абсолютную меру стоимости. Он с воодушевлением ут­верждал, что золото как деньги — такой же товар, как и все остальные. «Но почему золото, хлеб или труд представ­ляют более точную единицу — меру стоимости, чем уголь или железо, чем одежда, мы/ш, свечи и другие предметы необ­ходимости рабочего? Или, короче говоря, почему какой-ни­будь один товар или все товары вместе должны быть мас­штабом, если этот масштаб сам подвергается изменениям в своей стоимости? Стоимость хлеба, точно так же, как и стоимость золота, вследствие трудности или легкости произ­водства может колебаться в сравнении с другими предме­тами на 10, 20 или 30%»⁸⁴.

Гениальность Д. Рикардо проявилась в его методологии целостного подхода к товарным отношениям, которые он свел к фундаментальному теоретическому принципу. Как Гегель все выводит и сводит в конечном счете к абсолютной идее, так Д. Рикардо все формы экономической жизни рас­сматривает как проявление субстанции человеческого труда. Труд берется им не в его единичности и сращенности с по­требительной формой, как у А. Смита (что ведет к взгляду, будто стоимость труда как особого товара не изменяется и потому выступает истинной мерой стоимости), а как общест­венное единство товарного мира, которое, хотя и проявля­ется в товарах, далеко не совпадает с ними и даже про­тивостоит им. Диалектический подход Д. Рикардо к бур­жуазным производственным отношениям проявился в том, что товарные отношения предстают в его изображении по­стоянно пульсирующей антиномией, которую он не пытается субъективно устранить, а, напротив, относится к ней как к объективному факту. Изменение стоимости отдельного това­ра (т. е. количества труда, необходимого для производства товара), по Д. Рикардо, ведет к изменению стоимостного отношения и, следовательно, как бы к изменению стоимости другого товара. Кроме того, изменение стоимости товара в определенной сфере производства, через конкуренцию капи­талов ведет к изменению товарных стоимостей в других от­раслях. Тем самым Д. Рикардо, как никто другой до К. Маркса, показал изменяющийся характер товарных от­ношений.

Именно с этих позиций Д. Рикардо удалось выявить ряд существенных закономерностей буржуазной экономики. Так, он верно подчеркивал, что увеличение зарплаты рабочего само по себе не ведет к увеличению стоимости товаров. Оно лишь уменьшает прибыль капиталиста. Д. Рикардо, как объективный идеолог восходящей буржуазии, фиксировал антагонизм буржуазии и пролетариата, намечая при этом перспективу разоблачения «догмы Смита» о том, что стои­мость товара складывается из прибыли, зарплаты и ренты.

В той степени, в какой Д. Рикардо говорил о классо­вом антагонизме капитализма, он уловил момент историзма капиталистических отношений. В логическом плане это оз­начало, что он нащупал момент зрелой связи тождества и различия в капитале как источник его развития. Однако в целом и главномД. Рикардо остался на позициях буржу­азной абстрактной диалектики, которая не смогла проник­нуть в капитал глубже его внешней, абстрактно тождествен­ной стороны.

Абстрактность подхода Д. Рикардо проявилась в его количественном толковании стоимости. К. Маркс писал: «... Он (Д. Рикардо. — С. Р.) вообще рассматривает лишь количественное определение меновой стоимости, а именно, то, что она равна определенному количеству рабочего времени, и забывает, напротив, о качественном определении ее, а именно, о том, что индивидуальный труд выражает себя как абстрактно всеобщий, общественный труд только путем сво­его отчуждения...» (т. 26, 4.2, с. 560). Количественное по­нимание стоимости предполагает, что всякий товар в идеале должен быть общественно необходимым, ибо он тождествен всем другим товарам и различается от них лишь количест­венно. Количественная трактовка стоимости привела Д. Ри­кардо к отождествлению стоимостей и, цен производства, при­бавочной стоимости и прибыли, к отрицанию кризисов при капитализме, к непониманию роли денег в товарном произ­водстве, Стоимость у Д. Рикардо, хотя и предстает об­щественно целым, связью отдельных товаров, по сути не­посредственна, ибо непосредственно сливается с отдельным товаром. Стоимость оказывается все той же одинаковостью, которая дана в двух разных внешних качествах. Но эта данность субстанции в двух одинаковых количествах есть антиномия: эквивалентность постоянно изменяется, чтобы восстановиться вновь, а субстанция постоянно не совпадает со своими единичными полюсами, действуя за спинами их владельцев. Стоимость раздвоена в себе, но само это раз­двоение внешне, так как состоит в количественном совпаде­нии-несовпадении двух товарных стоимостей, либо в несоот­ветствии их по потребительной стоимости. Общественный про­цесс при этом представляется как процесс складывания гар­монии, который, правда, неизвестно когда должен завершиться, ибо конкуренция и количественное несоответствие товаров есть свое иное их качественной одинаковости как стоимостей.

Теория Д. Рикардо абстрактна потому, что обществен­ное целое, с его точки зрения, есть сумма, в значительной степени механическое соединение обособленных производите­лей. Оно как бы замыкается на отдельный товар. Другими словами, для товаровладельца это целое есть его товар, взаимодействующий с другими товарами, а не само един­ство товаров, не совпадающее непосредственно ни с одним из них. Чем более собственник сводит целостный процесс к его составной части (в конечном счете к самому себе как частному собственнику), тем сильнее проявляется разруши­тельная сила этого процесса по отношению к таким час­тям. Соответственно общественный процесс в головах част­ных собственников представляется «хитростью мирового ра­зума». Если у А. Смита эта «хитрость» упрятана в отдель­ный товар как в вещь-в-себе, которая, с одной стороны, равна определенному количеству труда, а с другой — количе­ству продуктов, которые можно получить в обмен на нее, то у Д. Рикардо это — «хитрость» целостного общественного процесса, который столь же проявляется в своих составных элементах, сколь остается и неуловимым.

Абстрактное количественное понимание стоимости Д. Рикардо делает для него неразрешимой проблему воз­никновения прибавочной стоимости. Он не мог объяснить, как эквивалентные стоимостные отношения приводят к нера­венству труда и капитала или почему труд обменивается на товары, стоимость которых меньше его собственной, и какова в таком случае стоимость труда. Более того, Д. Рикардо да­же не чувствовал здесь проблемы неэквивалентного обмена. В целом же чем настойчивее он пытался утвердить исход­ный принцип своей трудовой теории стоимости, тем отчетли­вее становилась его непоследовательность и заметнее зна­чение конкуренции в его теории. В результате стоимость труда Д. Рикардо, с одной стороны, определяется стоимостью жизненных средств, необходимых рабочему, а с другой — спро­сом и предложением труда. Стоимость труда у Д. Рикардо, как и стоимость любого другого товара, включена в общест­венный поток, «хитрость» которого насколько и закономер­на, настолько же и не подвластна. Стоимость всякого товара настолько же объективна и равна определенным за­тратам труда, насколько и субъективна в силу конкурен­ции. Только теперь эта антиномичность косит, в отличие от         А. Смита, положительный характер и имеет развернутый вид. Характеризуя колебания в стоимости труда, Д. Рикардо пишет: «Когда рыночная цена труда превышает его естест­венную цену, рабочий достигает цветущего и счастливого положения, он располагает большим количеством предметов необходимости и житейского удобства и может поэтому вскормить здоровое и многочисленное потомство. Но когда, вследствие поощрения к размножению, которое дает высо­кая заработная плата, число рабочих возрастает, заработная плата опять понизится до своей естественной цены. Она мо­жет даже иногда, в силу реакции, упасть ниже ее»⁸⁵.

Двойственность А. Смита, с одной стороны, преодолева­ется Д. Рикардо, а с другой — она возводится в абсолют. Только таким абсолютом является теперь не отдельная то­варная единичность, вещь-в-себе, способная нежданно-негаданно приносить большее число продуктов при обмене, чем если это возможно было бы, будь обмен эквивалентным, а труд как общественное единство. Поэтому именно этот аб­солют, а не единичный товар, каким бы он ни был, и при­знается истинной мерой стоимости. «Такая мера, по моему мнению, существует, так как обе они (франк как мера стои­мости и соотносящийся с ним товар как другая мера стои­мости.— С. Р.) являются результатом труда. Следовательно, труд есть общая мера, с помощью которой могут быть опре­делены как действительная, так и относительная стоимость предметов»⁸⁶. У Гегеля высшей мерой является сам абсо­лют: «Можно также рассматривать меру как дефиницию абсолюта, и, согласно этому способу рассмотрения, было ска­зано, что бог есть мера всех вещей»⁸⁷. У Д. Рикардо же, который рассматривает предмет как менее возвышенный, такой высшей мерой оказывается также нечто общее, что проявляется в различных товарах. Труд у Д. Рикардо — это духовный и материальный абсолют, сущность товаров, кото­рая связывает их в одно целое и которая настолько же сов­падает с отдельным товаром (и его издержками производ­ства), насколько и не совпадает с ним. Последний момент, связанный с идеалистическим выведением труда как все­общего за пределы единичных товаров ведет к тому, что Д. Рикардо, допуская непоследовательность в своей трудо­вой теории стоимости (ведь труд с капиталом обменивается неэквивалентно), совершенно не замечает этой непоследо­вательности, в отличие от А. Смита. «Рикардо просто-на­просто отвечает, что так уж обстоит дело в капиталистичес­ком производстве»,     (т. 26, ч. 2, с. 439), — подчеркивает К. Маркс. Так же Д. “Рикардо допускает среднюю норму прибыли, не понимая противоречия между ней и законом стоимости.

Субстанция стоимости у Д. Рикардо одновременно есть «хитрый» субъект, (который по своему разумению и желанию то вдруг в большей количественной степени проявляющийся в какой-то (потребительной стоимости (конечно же, принад­лежащей капиталисту), то нежданно становящийся скудным и недоступным. Субстанция стоимости у Д. Рикардо — это количественная антиномия, движущаяся через постоянные отклонения и восстановления соответствия, притяжение и отталкивание, противоречия и гармонию, но именно потому, что это — лишь количественная антиномия, он не за­мечает качественной неустранимости антагонизма между тру­дом и капиталом. В плоскости лишь количественного ана­лиза противоречие между трудом и капиталом формулиру­ется как вопрос, почему соотношение труда и товаров, на которые он обменивается, не подчиняется закону стоимости. «Вопрос, так поставленный, по самой сути своей неразре­шим,— подчеркивает К. Маркс, — поскольку предпосылкой признается закон стоимости, — и неразрешим он по той при­чине, что здесь труд, как таковой, противопоставляется то­вару, определенное количество непосредственного труда, как такового, противопоставляется определенному количеству овеществленного труда» (т. 26, ч. 2, с. 440). Пока не вы­явлено внутреннее качественное различие в самой стоимос­ти, нельзя сказать, почему стоимость самовозрастает и дела­ет одних беднее, а других богаче. Но, с другой стороны, при этом и сам вопрос о неравенстве не возникает, ибо кажется, что товар каждого владельца делает его совла­дельцем богатства. В результате Д. Рикардо даже углубляет непоследовательность А. Смита. Как Гегель, постоянно критиковавший дуализм И. Канта и вышедший из него, при­дал этому дуализму положительный характер и возвел его в абсолют, так и Д. Рикардо двойственность А. Смита в толковании единичного товара распространил на товарность вообще. Антиномичность не столько была разрешена, сколь­ко углублена⁸⁸.

В результате оказывается двойственным рикардовское понимание стоимости отдельного товара. Стоимость товара для Д. Рикардо абсолютна (это действительная стоимость), так как равна вполне определенному количеству затрачен­ного на производство товара труда, и в то же время отно­сительна (относительная стоимость в терминологии Д. Ри­кардо), потому что способность данного товара обменивать­ся на большее количество другого товара зависит, и от стоимости другого товара. Стоимость оказывается количест­венной антиномией. Она — и одинаковость и неодинаковость; нечто, совпадающее с отдельным товаром и не совпадающее с ним. Стоимость есть постоянно различенное в себе тож­дество, но лишь количественно, а потому Д. Рикардо и не мог последовательно провести свой абстрактный принцип стоимости, не объяснив парадокса обмена между трудом и капиталом, сбившись, сам того не ведая и не желая, на поверхностную точку зрения, согласно которой прибыль возникает из обращения.

Лишь количественное различие, зафиксированное Д. Ри­кардо в стоимости, рождает два существенных недостатка его теории. Во-первых, форма меновой стоимости есть для него лишь нечто мимолетное, а не исторически специфичес­кая форма 'продукта. Видение лишь внешних количествен­ных противоречий в товарных отношениях приводит Д. Ри­кардо к абсолютизации капиталистического общества. «Ес­ли Рикардо полагает, что форма товара безразлична для продукта, — пишет К. Маркс, — и, далее, что товарное обра­щение лишь формально отличается от меновой торговли, что меновая стоимость является здесь лишь мимолетной формой обмена веществ, а деньги поэтому представляют собой лишь формальное средство обращения, то все это в сущности вытекает из его предпосылки о том, что буржуазный способ производства есть абсолютный способ производства...» (т. 26, ч. 2, с. 586).

Выйдя на логический уровень понимания стоимости как отношения, как противоречия, в котором один товар отра­жает другой товар и отражается сам в нем, Д. Рикардо тем не менее не понял форму стоимости во всей ее глубине. И именно потому, что, с одной стороны, он вышел на этот уровень, а с другой — не раскрыл всей его глубины, Д. Ри­кардо «вообще, подобно остальным политико-экономам, гру­бо и без понимания обращается с определениями формы» (там же, с. 233). Впервые сведя стоимость к труду и рас­сматривая все остальные экономические отношения как формы проявления стоимости, Д. Рикардо существенно упростил и огрубил диалектику содержания и формы. Во- вторых, отсутствие внутреннего качественного различия в стоимости оборачивается вплетенностью внешнего качествен­ного различия товаров по потребительным стоимостям в ткань анализа у Д. Рикардо. Хотя он упрекает Сэя, который «все время не замечает существенной разницы между по­требительной стоимостью и меновою стоимостью»⁸⁹, сам ока­зывается в этом вопросе непоследовательным. Так, он не­верно считал, что «богатство не зависит от стоимости»⁶⁰. По­этому же Д. Рикардо, как подчеркнул К. Маркс, не мог понять «специфическое различие между товаром и капита­лом, между обменом товара на товар и обменом капитала на товар — соответственно закону товарного обмена» (т. 26, ч. 2, с. 445). В итоге капитал для Д. Рикардо — лишь на­копленный труд, а не общественное отношение (см. там же, с. 442).

В целом теория Д. Рикардо выразила диалектически антиномичную целостность капиталистической товарности. С буржуазных позиций им была отражена диалектика стои­мости как тождества противоположностей. Стоимостное от­ношение у Д. Рикардо, если его интерпретировать философ­ски, есть одновременно и тождество соотносящихся товарных полюсов, поскольку оба суть стоимость, и различие, так как одна и та же субстанция проявляется в двух разных товарах. Позиция Д. Рикардо диалектична, но диалектика эта не­зрела, абстрактна. С методологической стороны мышление Д. Рикардо родственно диалектике Гегеля.

В философской литературе широко распространено пред­ставление (особенно среди сторонников Э. В. Ильенкова), что непоследовательность Д. Рикардо в понимании стои­мости объясняется отсутствием у него гегелевского диалек­тического метода. К. Маркс же, как утверждается, разрешил все парадоксы стоимости благодаря тому, что унаследовал достижения Гегеля. Например, Э. В. Ильенков писал, что «... классическая политическая экономия в своих сознатель­ных методологических убеждениях примыкала к философии Локка...». И хотя «взгляд Рикардо на природу научного ис­следования гораздо больше напоминает метод Спинозы, чем гносеологический эмпиризм Локка»⁹¹, «Рикардо сознательно оставался на позициях метафизического метода мышления»⁹². По мнению Э. В. Ильенкова, Д. Рикардо не имел диалек­тического понимания конкретного как тождества противопо­ложностей, а стремился лишь к формальной дедукции ка­тегорий из исходного принципа. Э. В. Ильенков критикует, правда, и Гегеля, взгляд которого на экономические кате­гории как на абстрактные модусы разумной воли, как на что-то неразвитое в диалектическом отношении в конечном счете оправдывает метафизический характер мышления клас­сиков буржуазной политэкономии. Однако, с его точки зре­ния, Гегель верно выражает общий дух диалектики, в том числе идею тождества противоположностей, что лишь замут­нено у него идеализмом. Мам же представляется, - что су­щественные недостатки гегелевской диалектики проявляют­ся не только в ее идеалистическом обрамлении, но и в ней самой. Более того, если мы говорим о домарксистской по­литэкономии как о буржуазной классической науке, то ге­гелевская диалектика так же является буржуазной класси­ческой диалектикой. Кого-то, наверное, определение «бур­жуазная» 'применительно к гегелевской диалектике покоро­бит. Но в данной работе ставится задача показать именно общность метода мышления Д. Рикардо и Гегеля.

Следует попутно отметить, что упрощенному взгляду на преемственность диалектики К. Маркса и Гегеля способ­ствовал в некоторой степени сам К. Маркс, который так характеризовал противоположность своей диалектики геге­левской: «Мистификация, которую претерпела диалектика в руках Гегеля, отнюдь не помешала тому, что именно Ге­гель первый дал всеобъемлющее и сознательное изображение ее всеобщих форм движения. У Гегеля диалектика стоит па голове. Надо ее поставить на ноги, чтобы вскрыть под мистической оболочкой рациональное зерно» (т. 23,   с. 22). Это замечание К. Маркса о перевертывании диалектики Ге­геля с головы на ноги создает облегченное представление о различии материалистической и идеалистической диалектики. Попутно высказанное, оно не должно восприниматься некри­тически, хотя, с другой стороны, необходимо особое исто­рико-философское изучение того, что стоит у       К. Маркса за этой внешней оболочкой. Нынешнее развитие советской философской науки подвело к необходимости вскрытия су­щественных недостатков в самой диалектике Гегеля. Чрез­мерное сближение гегелевской и марксистской диалектики авторами, составляющими определенное направление в со­ветской философской литературе, отмечалось многими фи­лософами. Так, А. С. Арсеньев писал: «Построение матери­алистической диалектики как логики остается проблемой. В ее решении невозможно обойтись без критического ана­лиза диалектики Гегеля. Обычно, критикуя Гегеля, мы вы­ступаем против его идеалистической системы и вскрываем противоречие между этой системой и его диалектическим методом. Между тем метод Гегеля и его система, несмотря на указанное противоречие, глубоко генетически связаны и представляют собой некоторое целое. Можно показать, что идея абсолютного духа — необходимая и даже единственно возможная, хотя и исторически ограниченная форма разви­тия диалектики»⁹³. А. С. Арсеньев верно подчеркивает за­крытый характер диалектики Гегеля: «Гегелевская диалекти­ческая логика в конечном счете необходимо оказывается системой закрытой, из которой нет выхода вперед, в кото­рой нет потенций для ее дальнейшего развития, нет вообще времени как такового, ибо она, в конце концов, оказыва­ется логикой структуры, а не логикой процесса»⁹⁴. В самом деле, если бы диалектика Гегеля была однопорядковой с марксистской диалектикой, то было бы по меньшей мере неясно, как столь глубокая диалектика могла ужиться с идеализмом. Преувеличение преемственности Гегеля и К. Маркса ведет, очевидно, к упрощенному взгляду на марксизм как на материализм, дополненный диалектикой (против этого выступают и сами защитники гегелевского метода).

Последовательное раскрытие глубоких различий марк­систской диалектики и диалектики Гегеля (предполагает та­кой содержательный анализ его логики, который вскрывал бы общность его диалектики с буржуазным домарксистским мышлением. В этой работе не ставится задача системати­ческого рассмотрения гегелевской логики. Но здесь уместно подчеркнуть ряд существенных особенностей гегелевского толкования тождества и различия, показывающих абстракт­ный (и, следовательно, не только идеалистический, но и не­последовательно диалектический) характер самой развитой домарксистской системы диалектических категорий.

Вообще непоследовательность той или иной теории в диалектическом отношении проявляется в том, что на опре­деленном витке построения такой теории мышление перестает как бы качественно углубляться в предмет. Обосновываемые в дальнейшем выводы носят характер формально-логических следствий из доказанного. Так, К. Маркс отмечал, что вся теория Д. Рикардо изложена в (первых двух главах его «Начал...». Все последующее изложение есть непосред­ственное (применение полученных при рассмотрении прин­ципа стоимости результатов к более сложным вопросам. «Но в целом изложение вызывает утомление и скуку. Дальней­ший ход изложения уже не является дальнейшим разви­тием мысли. Там, где изложение не заключается в моно­тонном формальном применении одних и тех же принципов к разнородному, по внешним признакам притянутому мате­риалу или в полемическом отстаивании этих принципов, оно только содержит либо повторения, либо дополнения; в луч­шем случае в последних частях книги там и сям делается тот или иной поразительный вывод» (т. 26, ч. 2, с. 182). В противоположность Д. Рикардо мысль К. Маркса дви­жется так, что она с каждым новым витком качественно уг­лубляется, принимая новые формы, часто противоречащие исходным посылкам. К. Маркс, приступая в III томе к рас­смотрению капиталистического (процесса производства в целом, отмечал: «Что касается того, о чем идет речь в этой третьей книге, то оно не может сводиться к общим рассуж­дениям относительно этого единства. Напротив, здесь не­обходимо найти и показать те конкретные формы, которые возникают из процесса движения капитала, рассматриваемого как целое» (т. 25, ч. 1, с. 29).

Аналогично Д. Рикардо Гегель «выговаривает» весь свой механизм диалектики тождества и различия уже в первых двух разделах I тома «Науки логики», в которых рас­сматривается качество и количество. И так же, как рикардовская теория стоимости, гегелевская теория тождества и раз­личия является количественной по своей сути.

Гегелевский механизм логики категорий обнаруживается уже в разделе о качестве. Таковым механизмом выступает гегелевская универсальная триада: в-себе, в-ином, в-себе-и- для-себя; или: непосредственность, отрицательность, единство непосредственности и отрицательности. Качество как на­личное бытие предстает у Гегеля внешним в-себе бытием и бытием в-ином. Качество непосредственно, и поэтому как качество предмет замкнут на самого себя. Но насколько он замкнут на самого себя, настолько же он и ограничен дру­гим предметом. Непосредственность, предел наличного бы­тия определяется его бытием в-ином. Напротив, внутреннее бытие в-себе одного наличного бытия совпадает с бытием в-себе другого наличного бытия. Переход одного конечного в другое конечное (слияние бесконечного с самим собой) выражает единую, тождественную основу всех непосредствен­ных в своем качестве вещей. Поэтому все вещи, несмотря на отталкивание друг от друга, притягиваются, ибо все они «суть». Это общее внутреннее содержание вещей в проти­воположность их внешней непосредственности делает каж­дую из них бытием в-себе-п-для-себя.

Количество в трактовке Гегеля фактически оказывается тем общим, которое присуще многим «одним» и заставляет последние притягиваться друг к другу. Определенное ко­личество высвечивает в себе единство со всем бесконечным миром и потому выражает безразличие к границе. Он 'пишет: «Само это соотношение также есть некоторая величина. Оп­ределенное количество не только находится в отношении, но оно само положено как отношение; оно некоторое определен­ное количество вообще, имеющее указанную качественную определенность внутри себя. Таким образом, как отно­шение оно выражает себя как замкнутую в себе цело- купность и свое безразличие к границе выражает тем, что внешность своей определенности оно имеет внутри самого себя и в этой внешности соотнесено лишь с собой и, следова­тельно, бесконечно самом себе»⁹⁵. Количество для Гегеля есть чистое бытие, в котором определенность положена как снятая. Количество поэтому есть некоторое общее начало, которое проявляется и разных определенных нечто. Оно уже предстает тождеством различного: «Количество как бли­жайший результат для-себя-бытия содержит в себе как иде­альные моменты обе стороны своего процесса: отталкивание и притяжение; оно поэтому столь же непрерывно, сколь и ди­скретно» ⁹⁶.

Тем самым количественное для-себя-бытие одного нечто оказывается моментом единства, и, более того, именно как момент этого единства нечто и может быть для-себя-бытием. Опосредствование данного нечто иным лишь высвечивает, по Гегелю, что оба они суть и потому что опосредствование есть опосредствованно каждого внутри самого себя. Причем то, что оба они суть, выражается в их отношении как третьем, существующем наряду с ними и в них. Оба нечто тождествен­ны в своем отношении друг другу, и одновременно тождество проявляется различно. Последнее выступает бесконечностью, скрывающейся за полюсами отношения.

Трактовка Гегелем количественного отношения отчетли­во обнаруживает ее родство с рикардовским пониманием стоимости. Д. Рикардо толковал стоимость в абсолютном и относительном смысле: как определенную затрату на про­изводство того или иного товара и как соотношение затрат двух обменивающихся товаров. Аналогично Гегель, с одной стороны, в количественном отношении называет один полюс отношения единицей, а другой — численностью этой единицы. Одно нечто измеряется в другом нечто. С другой стороны, в количественном отношении множественность определяется не единицей, а неким третьим. Численность и единица сни­маются в тождестве количественного отношения. Каждый полюс есть и численность и единица, в нем непосредственно совпадают и не совпадают оно само и его отношение с дру­гим нечто. Количественное отношение выступает не нега­тивной антиномией, от которой следует избавиться как от гносеологического затруднения, а как логическая особен­ность самого бытия. Д. Рикардо не устраняет двойственнос­ти А. Смита, а делает ее абсолютным двигателем товарных отношений, Гегель же диалектически противоположные по­нятиям прерывности и непрерывности, устойчивости и из­менчивости, тождества и различия и т. д. рассматривает как положительную антиномичность, своего рода ритм и пульс материальной и духовной действительности.

Категории тождества и различия следуют у Гегеля за категориями качества, количества, меры. Однако качест­венного различия интерпретаций качества и количества, с одной стороны, и тождества и различия — с другой, у Ге­геля нет. Более того, именно на уровне сущности, к кото­рому Гегель относит тождество и различие, обнаруживается, что определения тождества и различия как рефлективные определения сущности имеют в своей основе количественное истолкование. Сущность у Гегеля предстает в-себе-и-для-себя-бытием, опосредствованием себя с самой собой. Сущность по­этому рефлективна. Это значит, что сущность отличает себя от самой себя, и потому она тождественна в различии и различна в тождестве. Различие не есть теперь различие от иного и через иное, оно — в самой сущности. В то же время сущность определяет себя через не-сущность, т. е. че­рез непосредственность, наличное бытие, которое в сфере сущности стало лишь видимостью. «...Она (сущность. — С. Р.) само бытие, — пишет Гегель, — но не только определенное как нечто иное, а бытие, которое сняло себя и как непосред­ственное бытие, и как непосредственное отрицание, как от­рицание, обремененное некоторым инобытием. Бытие или наличное бытие тем самым сохранилось не как иное, не­жели сущность, и то непосредственное, которое еще отли­чается от сущности, есть не просто несущественное наличное бытие, но и само по себе ничтожное непосредственное; оно лишь не-сущность, видимость»⁹⁷. Чтобы понять, что на уров­не сущности Гегель не углубляет диалектики тождества про­тивоположностей, а лишь придает уже открытому при рас­смотрении качества и количества механизму опосредство­вания другой вид, следует посмотреть, как вообще Гегель определяет тождество и различие и как такие определения соотносятся с определениями сферы бытия. Вот как поясняет он, что есть тождество: «Тождество есть прежде всего то же самое, что мы рассматривали раньше как бытие, но это — бытие как ставшее через снятие непосредственной опреде­ленности и, следовательно, бытие как идеальность». Тем са­мым множество качественных нечто, притягивающих и от­талкивающих количественно друг друга, в сущности своей есть тождество. Другой стороной сущности является различие: «Сущность есть лишь чистое тождество и видимость в са­мой себе, поскольку она есть относящаяся с собой отри­цательность и, следовательно, отталкивание себя от самой себя; она, следовательно, существенно содержит в себе оп­ределение различия»⁹⁸. Сущность есть тождество различного и различие тождественного. Эта гениальная идея является пиком домарксистской диалектики. Однако присмотримся вни­мательнее к такой диалектике. Категории тождества и разли­чия не отражают у Гегеля более глубокую сторону реального бытия, не углубляют диалектику качественно-количественного притяжения-отталкивания. Они лишь набрасывают на эту антиномичность (количественного притяжения и отталкивания двух разных по качеству нечто покрывало идеальности, все­общности. Та идеальность, которая в бытии присутствует лишь в себе⁹⁹, в сущности предстает в собственном развер­нутом виде. Между категориями качество — количество и тож­дество— различие нет логического развития, а есть лишь иде­алистическая абсолютизация количественной антиномнчнос- ти, выявившейся уже при анализе бытия.

Исходное противоречие между качеством и количеством как противоречие непосредственности и опосредствования перешло на новый уровень, когда сама непосредственность стала моментом опосредствования. Нечто, первоначально вы­ступившее лишь как наличное бытие, обнаружило свою суть быть количеством, но теперь уже не просто в-себе нечто, но положенное в-себе-и-для-себя, т. е. количество как целое, совпадающее непосредственно с каждым нечто и не сов­падающее одновременно. Как таковое нечто уже и не количество, и не мера, оно — сущность. Сущность есть то же противоречие непосредственности и опосредованности, что и в бытии, но теперь непосредственность обнаружила свои подчиненный характер, свою роль быть лишь моментом опосредствования. То, что в бытии было в-себе (количествен­ное отношение как опосредствование), становится в сущ­ности положенным во-вне. Развитие этой положенности и со­ставляет последовательность второго раздела гегелевской логики. В бытии количественное отношение предстало как отношение двух нечто, каждое из которых есть и единица и множественность. В сущности такое отношение характе­ризуется как различие в тождестве. Отношение опосредова­ния не есть теперь просто численное отношение, оно высту­пает существенным самоопределением. Но сам механизм опо­средования через противоположности присутствует уже на уровне категорий бытия.

Поэтому логика Гегеля отличается своеобразным пре­формизмом. Он выстраивает такую диалектическую спираль категории, что всякая последующая категория по своему ло­гическому содержанию есть лишь формальное следствие из исходных категорий бытия. В этом проявляется в конеч­ном счете черта буржуазного мировоззрения, заключающаяся в рассмотрении капитализма как общественного строя, наи­более полно соответствующего изначальной природе чело­века. Не случайно поэтому Гегель создает абсолютную ло­гику, которая хотя и развивается, но лишь для того, чтобы достичь абсолюта, означающего конец всякого развития. Сами принципы такой логики предполагают ее завершен­ность. Другими словами, сама диалектика Гегеля в себе недиалектична, что и позволяет ей уживаться с идеализмом.

Стремление Гегеля выработать универсальную логику осуществляется благодаря приданию логическим соотноше­ниям идеального характера, что усиливается в «Науке ло­гики» с переходом к каждому последующему разделу. Если соотношение качества и количества идеально в-себе, то в сущности эта идеальность полагается во-вне. Сущность есть идеальное отношение одинаковой неодинаковости и неодина­ковой одинаковости. По Гегелю, получается, что антиномич­ность, взятая не в ее непосредственной опосредствоваиности, т. е. не как количественная антиномия разных качеств, а вообще, п есть сущность. Но что такое «вообще»? Фактически оно означает, что антиномия количественного отношения возводится в степень вечного и абсолютного идеального соотношения, которое в скрытом состоянии проявляется на уровне бытия. Нет углубления в логике, потому что проис­ходит простое удвоение картинки: то, что сказано в мире чувственных вещей, затем повторяется, так сказать, в чис­том виде. Такое тавтологическое удвоение, когда одна и та же логическая идея воспроизводится без существенного ее развития, возникает именно в силу идеализма Гегеля. Но, с другой стороны, идеализм позволяет Гегелю 'придать абстрактному в своей основе пониманию категорий всеоб­щего тождества, различия вид последовательной диалекти­ки и, более того, научно нащупать, «угадать» в этом аб­страктном понимании зрелую диалектику. Гегель анализи­рует не тождество и различие реального предмета, а со­отношение категорий «тождество» и «различие», взятое в конечном счете безотносительно к предмету. При этом создается видимость действительного конкретного тождества как тождества в различии и различия в тождест­ве. На самом же деле, восходя ко все более сложным духов­ным образованиям, Гегель все время отталкивается от той же количественной антиномии качественных нечто.

Поэтому за тождеством и различием как идеальным со­отношением, управляющим бытием и находящимся с ним в отношении диалектического снятия, оказывается все то же количество и качество. И здесь сходство с рикардовской кон­цепцией разительно. У Гегеля, как и у Д. Рикардо, тождест­во восходит к количеству, которое предстает внутренним бо­рением с собой, ибо количественное отношение, в котором оно реализуется, постоянно нарушается и восстанавливается. Здесь различие есть либо количественное временное несо­ответствие, либо качественное различие двух наличных бы­тия. Казалось бы, что в том плохого, разве не свидетель­ствует это о диалектически противоречивом понимании Ге­гелем единства качества и количества? На самом деле тож­дество и различие в такой трактовке, несмотря на антино­мичность качественно-количественного соотношения, оказы­ваются внешними друг другу. У Гегеля не выделяется внут­реннее качественное различие в тождестве. Ведь если ка­чественные различия многих нечто внешни и свидетель­ствуют о замкнутости каждого нечто в самом себе, то в чем же тогда состоит качественное различие в самом тождестве бесконечности этих нечто как таковых?

С одной стороны, Гегель вынужден прибегать опять-таки к этому внешнему различию наличного бытия, а с другой — он фиксирует лишь абстрактное различие в тождестве. Со стороны внешних качественных различий многие нечто суть те же монады Г. Лейбница, неизменные по своей духовной сущности и изменяющиеся лишь со стороны непосредствен­ного бытия. Однако со стороны количественных различий многих нечто, притягивающихся друг к другу и составляю­щих единство, в котором тождественная сущность дана как различие, сущность есть уже единая субстанция, проявляю­щаяся везде и во всем. Так как момент непосредственного наличного бытия внешен субстанции и в ней не выделено внутреннее качественное различие, то свою качественную основу она получает в образе духа, понятия, бога. При этом духовная субстанция, для которой чувственные различия есть инобытие, антагонистична своим единичным проявлени­ям, как если бы всеобщее содержание, воплощенное в ней, существовало не исключительно через свои единичные фор­мы, но и самостоятельно, наряду с ними. Всеобщее как тож­дество различного, понятое в его количественной антиномичности, с необходимостью ведет к тому, что, с одной сторо­ны, духовная субстанция возвышается над миром чувствен­ных вещей, а с другой — единичные чувственные вещи яв­ляются лишь непосредственными частицами, кусочками всеобщего, ибо различаются они от всеобщего лишь количественно, если не считать внешнего, чувственного мо­мента инобытия. У Гегеля всеобщее как тождество различ­ного по сути есть сверхъединичность, непосредственно аб­страгированная от единичного количественного отношения в реальности. Между тем с марксистской точки зрения все­общее есть изменяющееся в самом себе соотношение единичных форм, которое не есть сверхъединичность, и имен­но потому, что оно не есть лишь абстрактная количествен­ная одинаковость-неодинаковость и связано не только с внешним качественным различием, но и с внутренним ка­чественным различием в самом тождестве субстанции. Все­общее как закон единичных форм изменчиво в себе, так как бесконечны проявления материи не только количествен­но, но и качественно. Поэтому и материалистическая диалек­тика, отражающая это всеобщее, должна выражать момент изменчивости самих всеобщих форм. Гегелевская же логика претендует на абсолют, она консервативна в себе и лишь поэтому мирно уживается с идеализмом.

     Гегелевское различие по степени идеальности сфер бытия, сущности, понятия свидетельствует не только об идеализме его учения. Это обстоятельство обнаруживает не­преодоленные моменты онтологизма в логике. Логика как паука о мышлении строится таким образом, что одновре­менно является схемой мироздания, как будто может быть иная схема, чем та, которую вырабатывают конкретные на­уки, непосредственно изучающие природу. Философия со­храняет черты метафизики XVII в. И чем менее развито естествознание (а во времена Гегеля оно не отличалось вы­соким уровнем развития), чем менее оно само в себе ди­алектично, тем наукоподобнее претензии философии на роль науки о всем мироздании.

Итак, количественная трактовка тождества и различия у Гегеля глубоко антиномична. Сущность, во-первых, пред­стает различием внутри самой себя. Она есть тождество различного и различие тождественного. Во-вторых, сущность отличает себя от наличного бытия, превратившегося в не­сущность, в видимость. Оба эти момента у Гегеля взаимо­связаны. Развивая идею тождества в различии, и наобо­рот, Гегель шел в направлении научной диалектики. Однако внутреннее различие в тождестве ограничивается у него лишь количеством. Гегель не знал качественного различия внутри тождества. Поэтому в его идее конкретного тождест­ва лишь нащупывается действительная конкретность. Геге­левскому пониманию связи тождества и различия присущ момент кругообразности, поскольку полюсы отношения оди­наковы в своей количественной неодинаковости. Такое по­нимание тождества выявляет постепенность, процессуальность, длительность одинаковости. Но если только и ограничиться этим аспектом, то такая антиномичность вечна и никогда не приведет к возникновению нового. Поэтому важнейшей «подпоркой» различия сущности в самой себе является от­личие сущности от видимости, момент непосредственности, проникающий в ткань самоопосредствования сущности. Не­посредственность обусловливает саму сущность. Но эта обус­ловленность чисто негативная. Тождество и различие яв­ляются поэтому характеристиками не определенного пред­мета, а количества вообще, так что качественный момент существует лишь в своей угнетенной снятости. Своей нега­тивностью он служит опорой всей количественной конструк­ции Гегеля. Развитие предстает уже не кругом, а бесконечной прямой скачкообразных качественных превращений.

Единство обоих аспектов позволяет Гегелю выразить спиралевидный характер развития. Однако само это единство не является конкретным тождеством. Второй аспект (ка­чественное различие в сущности, сущность как видимость) играет лишь подчиненную, второстепенную роль по сравне­нию с различием внутри сущности самой по себе. По тож­дество и различие, оторванные от качества, превращаются в тавтологичную кругообразность, или дурную антиномич­ность. И именно эта сторона у Гегеля играет определяющую роль. Негативной антиномичности И. Канта он придал все­общий и положительный смысл. В целом же гегелевская спираль выступает то своей кругообразностью, то вдруг об­наруживает прямолинейность, врагом которой был сам Ге­гель. Соответственно диалектическое понимание противопо­ложностей предстает, с одной стороны, бесконечным взаимо­проникновением одинаковости и неодинаковости, а с другой — равнодушием их друг к другу. Как таковое, противоречие есть бесконечная антиномия, снятие которой есть она же сама.

Абстрактный характер идеалистической диалектики тож­дества и различия проявляется в интерпретации развития противоречия. В той степени, в какой Гегелю удается на­щупать конкретное тождество, т. е. тождество как различие, ему трудно обосновать разрешение противоречия и преобла­дающую роль различия в отношении противоположностей. В самом деле, если тождество есть само же различие, и на­оборот, то очевидно, непросто обосновать, что возможно существование одного без другого и что различие абсолютно, а тождество относительно. Однако именно потому, что само тождество различается в себе лишь внешне, количественно, оно предстает своей другой стороной, заключающейся то в постоянной качественной скачкообразности, то в унылой ко­личественной постепенности. Подобная двойственность Ге­геля ведет, с одной стороны, к гениальному развитию мысли через противоречия, что соответствует диалектической спи­рали, а с другой — к совершенно необоснованным переходам от одних категорий к другим ¹⁰⁰.

Непоследовательность Гегеля с развитием логики ка­тегорий углубляется и достигает законченного вида в сфере понятия. Значение непосредственности вырастает до объек­тивности. Объективность понимается теперь как момент пол­ного опосредствования идеи самой себя. Логика связи тож­дества и различия, общего и единичного остается той же са­мой, она приобретает лишь вид абсолютной универсальности, так что сам метод становится системой. Абсолютная идея, достигаемая самой себя, представляет собой не качественно иной уровень диалектики тождества и различия, а лишь весь пройденный путь самоопосредствования. И ей ничего не остается более, как снова пуститься в инобытие (приро­ду), т. е. в движение к себе. Диалектика Гегеля в этой высшей точке прямо обнаруживает в себе момент круга, топтания на месте.

Таким образом, гегелевская теория тождества и различия так же раздираема противоречиями, несоответствиями, как и теория стоимости    Д. Рикардо. Эти противоречия стали оче­видными в процессе разложения гегелевской и рикардиансской школ, о чем будет речь ниже. Главное же ясно: тео­ретический принцип, диалектический по сути и составляю­щий стержень мышления и Рикардо, и Гегеля, противоречил их же теоретическим системам, потому что был еще аб­страктным диалектическим принципом. Вернемся, однако, к «Капиталу» К. Маркса.

В чем состоит объективная антиномичность того уров­ня буржуазных отношений, который отражается в форме стоимости (стоимостном отношении) и на котором останови­лись крупнейшие домарксистские обществоведы? Д. Рикар­до зафиксировал антиномию количественной одинаковости и неодинаковости товаров, образующих меновое отношение. Однако на самом деле антиномия глубже, ибо носит не толь­ко количественный, но и качественный характер. К. Маркс пишет: «Те немногие экономисты, которые, как, например, С. Бейли, занимались анализом формы стоимости, не могли прийти ни к какому результату, с одной стороны, потому, что они смешивают форму стоимости и самую стоимость, с другой стороны, потому, что, находясь под влиянием грубого практичного буржуа, они с самого начала обращают внима­ние исключительно на количественную определенность ме­нового отношения» (т. 23, с. 59). С количественной стороны товар есть и не есть стоимость, потому что в нем опредмечена частица общественного труда, которая в то же время отличается по величине от других товарных стоимостей и от стоимости в целом. С качественной стороны товар так­же и есть, и не есть стоимость. Как стоимость, товар не­обходимо является участником стоимостного товарного от­ношения. Как не-стоимость товар не может одновременно находиться в обеих формах — относительной и эквивалент­ной. Последнее означает уже не количественную одинако­вость и неодинаковость, а качественную: два товара, обра­зующие отношение, являются качественно и одним (стои­мостью), и различным, поскольку один полюс выражает свою стоимость, а другой является материалом этого выражения. Здесь отчетливо выступает отличие стоимости самой по се­бе от формы стоимости. При анализе стоимости самой по се­бе товары предстают либо одинаковостью, либо неодинако­востью но своей субстанции (по своему качеству и количест­ву). В стоимостном же отношении, в котором стоимость од­ного товара выражается в потребительной стоимости дру­гого товара, сама одинаковость (и качественная и количест­венная) есть одновременно неодинаковость. Соответственно насколько товарное отношение при характеристике стои­мости самой по себе представляется противоречием в раз­ных отношениях, настолько же кажется, будто форма стои­мости есть диалектическое противоречие в одном отношении.

Однако обнаружение К. Марксом качественной сторо­ны в стоимостном отношении приводит к выводу об абстракт­но тождественном характере формы стоимости и соответ­ственно об абстрактно тождественном характере понимания формы стоимости как противоречия в одном отношении. Субстанция (стоимость) хотя и выступает отношением, сов­падает как бы с одним из полюсов отношения. Несмотря на то что относительная форма стоимости и эквивалентная форма стоимости есть именно формы одного — стоимости, то­вар, находящийся в одной форме, не может находиться в другой форме. К. Маркс подчеркивает: «Следовательно, один и тот же товар в одном и том же выражении стоимости не может принимать одновременно обе формы. Более того: по­следние полярно исключают друг друга» (там же, с. 58). Тем самым товары качественно отличаются друг от друга в стои­мостном отношении. В результате стоимостное отношение предстает как выражение стоимости одного из них в потре­бительной стоимости другого. Форма стоимости поэтому не есть подлинное конкретное тождество. Стоимость отра­жается не в стоимостиже, а в потребительной стои­мости. Качественное различие не носит еще внутреннего, конкретного характера. Для Гегеля же, который говорит о предмете вообще, такое отношение было бы тождеством в различии и различием в тождестве, поскольку сущность, тол­куемая идеалистически, как момент содержит в себе непо­средственность наличного бытия, ставшую видимостью. Ос­таваясь на ;почве антагонистического общества, когда природ­ный момент не полностью преобразован, «снят» социальной сис­темой, Гегель, как и Д. Рикардо, фактически внешнее при­родное различие привносит в субстанциональное, социальное тождество.

Недооценка качественной противоположности гегелев­ской и марксистской диалектики ведет к преувеличению зрелости и одновременно упрощению формы стоимости. Так, Э. В. Ильенков рассматривал диалектику относительной и эквивалентной форм стоимости как пример диалектического противоречия в одном отношении. Он писал: «Каждый из двух взаимно соотносящихся в нем (стоимостном отноше­нии.— С. Р.) товаров принимает на себя сразу обе эконо­мические формы обнаружения стоимости: он и измеряет свою стоимость, и служит материалом для выражения стои­мости другого товара... Каждый из товаров одновременно и притом внутри одного и того же отношения находится в обеих взаимоисключающих формах выражения стоимости. Если два товара взаимно не признали друг друга эквивалентами, то обмена попросту не происходит. Если же обмен произошел, то, значит, в каждом из двух товаров совмести­лись обе полярные исключающие формы стоимости» ¹⁰¹. При­веденные же выше слова К. Маркса о том, что товар не может находиться в одном и том же выражении стоимости одновременно в обеих формах, Э. В. Ильенков связывал с эмпирическим отношением товара и денег как реальных вещей. В условиях стихийного прямого товарообмена от­дельный товар может оказаться не признанным обществом, так как его относительная форма стоимости не совпадает с эквивалентной формой стоимости. Но то — лишь эмпиричес­кое проявление товарной формы. Что же касается поня­тия стоимости, то каждый товар, по мнению философа, яв­ляется носителем и эквивалентной, и относительной форм стоимости, что и делает возможным стоимостное отношение. «В понятии стоимости,—писал Э. В. Ильенков, — выражается не внешнее отношение одного товара к другому товару (здесь внутреннее противоречие непосредственно не выступает, а расщеплено на противоречия «в разных отношениях»: «в од­ном отношении» — к своему владельцу — товар выступает только как меновая стоимость, а в «другом отношении» — к владельцу другого товара — только как потребительная, хотя объективно здесь не два отношения, а одно), но внутреннее отношение товарной формы. Иными словами, то­вар здесь рассматривается уже не в отношении к другому товару, а в отношении «к самому себе», рефлектированномчерез отношение к другому товару»¹⁰². Товарная форма в итоге оказывается антиномией внешнего и внутреннего, сущ­ности н видимости. Товары н оказываются оба одинаковы­ми носителями эквивалентной и относительной форм стоимос­ти, и могут не быть таковыми. Внешнее проявление противо­речит внутренней сущности товарной формы, которая вы­ступает только как стоимостное отношение. «Эго и есть тео­ретическое выражение того факта, что прямой товарный об­мен не может служить такой формой общественного обмена веществ, в которой он мог бы совершаться гладко, без трений, без препятствий, без конфликтов и противоречий»¹⁰³,— пи­сал Э. В. Ильенков. Антиномия стоимости разрешается вы­талкиванием из мира товаров всеобщего товара — денег. Противоречие вроде бы предстает разрешенным в разных от­ношениях, так что один товар находится в относительной форме стоимости (он только потребительная стоимость), а другой, всеобщий — в эквивалентной (он только стоимость). На самом же деле, по Э. В. Ильенкову, антиномия стоимос­ти сохраняется, так как товар не только потребительная стоимость, но и стоимость, а деньги не только стоимость, но и потребительная стоимость. «Стоимость так и остается антиномией, неразрешенным и неразрешимым противоречи­ем, непосредственным совпадением полярно исключающих теоретических определений. Единственный реальный способ ее разрешить — это социалистическая революция, упраздняю­щая частный характер присвоения продукта общественного труда, присвоения, совершающегося через товарный ры­нок» ¹⁰⁴.

Э. В. Ильенков, как никто другой до него в советской философской литературе, выразил антиномичность стоимос­ти как отношения. Товарная форма в его трактовке пред­стала внутренней активностью в самой себе, неутихающей борьбой с собой. Тем не менее в концепции ученого, на наш взгляд, содержатся уступки домарксистской диалектике Ге­геля и Д. Рикардо. Прежде всего, нельзя разрывать эмпи­рическое товарное отношение и понятие стоимости. Именно понятие стоимости предполагает, что товар может оказаться не признанным рынком. Товар не является непосредствен­но общественным продуктом — вот почему товару необхо­димо выражение своей стоимости в общественно признанном эквиваленте¹⁰⁵. Это внешнее противостояние относительной и эквивалентной форм, заложенное в самой товарной фор­ме, обнаруживает неразвитость формы стоимости в диалектическом отношении. Форма стоимости не есть еще конкрет­ное тождество, содержащее в самом себе внутреннее качест­венное различие. Стоимость различена в стоимостном отно­шении от самой себя либо количественно (как количествен­ное различие полюсов отношения), либо по внешнему каче­ству потребительной стоимости. С качественной стороны стоимость различена не в самой себе и от самой себя, а от потребительной стоимости. То, что потребительная стоимость как носитель чего-то внутреннего только обозначилась перво­начально в меновой стоимости, теперь стало явным, очевид­ным. Потребительная стоимость не есть просто натуральная форма товара, она есть форма стоимости. Социальная сто­рона одного товара проявляется через природную сторону другого товара. Природный момент непосредственно вплетен в социальную связь, и это переплетение рождает разные мис­тификации.

Переоценка Э. В. Ильенковым диалектической зрелос­ти того уровня буржуазных отношений, который отражается понятием формы стоимости, связана с одним центральным и весьма спорным моментом в его концепции. Товарная форма как таковая, по его мнению, фиксируется понятием стоимос­ти. Стоимость является главным действующим лицом у Э. В. Ильенкова. «Стоимость вообще» раскрывает свое со­держание как непосредственное противоречивое единство стоимости и потребительной стоимости» ¹⁰⁶. В таком подходе стоимость оказывается своего рода абсолютной идеей, опо­средствованной в себе непосредственной объективностью, ка­кой является потребительная стоимость. Параллель в мыш­лении советского марксиста и классиков домарксистской диалектики явно прослеживается. Для К. Маркса же ис­ходным является не абстрактное отношение стоимости во­обще, а реальный товар, двумя полюсами которого являются потребительная стоимость и стоимость. Причем К. Маркс далеко не сразу пришел к необходимости рассмотрения в первой главе именно товара. Сначала он предполагал исхо­дить из анализа производства вообще, затем обозначил пер­вую главу «Стоимость». И только при подготовке первого выпуска «К критике политической экономии», К. Маркс «при­ходит к выводу о том, что и называться эта первая гла­ва должна «Товар» ¹⁰⁷. Выявление в качестве клеточки бур­жуазных производственных отношений товара, а не стои­мости было связано у К. Маркса с последовательным раз­граничением двойственного характера труда и разделением потребительной стоимости и стоимости как двух сторон то­вара, что до конца так и не было проведено экономистами до него. Поэтому рассмотрение в качестве исходной кате­гории стоимости, а не товара существенно упрощает диалек­тическую мысль К. Маркса. Оно ведет к тому, что внешнее различие стоимости от потребительной стоимости (а не от самой себя, если брать в качестве клеточки реальный товар, но не стоимость вообще) начинает играть роль настолько существенную в логике капиталистических отношений, что они предстают бесконечной количественной антиномией стоимости в самой себе, так как без внутреннего качествен­ного различия в самой стоимости не виден ее исторически самопроходящий характер.

Стремление Э. В. Ильенкова исходить не из реального товара, а из стоимости вообще обусловило возникновение у него некоторой одноплоскостной картины противоречия в «Капитале» — как все «удлиняющейся» антиномичной цепоч­ки потребительной стоимости и стоимости. Хотя в этой щепоч­ке нарастает опосредствование между полюсами, она по сути прямолинейна, в ней нет скачков, качественного из­менения в себе. Между тем диалектика «Капитала» явля­ется разноуровневой. В частности, теоретический скачок к более глубокому уровню диалектики происходит при рас­смотрении К. Марксом собственно капитала. Э. В. Ильенко­ву же с его материалистической абсолютизацией количест­венной антиномичности стоимостного отношения было труд­но логически обосновать переход к капиталу. Он писал, что гегельянец пытался было перейти к капиталу от имманент­ных противоречий исходного понятия, противоречий товар­ной формы. «Маркс делает как раз обратное: он показывает, что товарно-денежное обращение — сколько бы оно внутри себя не вращалось — не может увеличить совокупную стои­мость обмениваемых товаров, не может создать своим дви­жением условий, при которых деньги, брошенные в обра­щение, приносили бы с необходимостью новые деньги.

В этом решающем пункте анализа мысль вновь обраща­ется к эмпирии товарно-капиталистического рынка»¹⁰⁸. Тем самым философ-материалист, всю жизнь боровшийся за утверждение в научном мышлении Логики с большой буквы, изменяет самой сильной, логической стороне своей концеп­ции и по сути отказывает в логичности переходу К. Маркса к рассмотрению капитала, логика как бы прерывается. На самом же деле только последовательная логика заставляет К. Маркса искать на рынке товар, свойством которого было бы создание прибавочной стоимости. Именно переход К. Маркса к капиталу означает одновременно пере­ход к внутреннему качественному различию в самой стои­мости

Здесь следует особо подчеркнуть, что, несмотря на внешнюю противоположность ильенковской позиции тем взглядам на стоимость, которые господствовали в 40—50-е гг. и сводили стоимость к простой количественной одинаковости или неодинаковости, не выявляя диалектически антиномичного характера стоимости как отношения, оба этих теоре­тических полюса в нашей философии однопорядковы, как в свое время в классической буржуазной философии были од­нопорядковы метафизический материализм и диалектический идеализм. Э. В. Ильенков с материалистических позиций ут­верждал все тот же количественный взгляд на антиномию стоимости, от которого невозможно обосновать логичес­ки переход от стоимости к прибавочной стоимости. Если все сводится к антиномии потребительной стоимости и стоимости, которая лишь количественно развивается, то отношение про­летариата и буржуазии предстает все тем же отношением потребительной стоимости и стоимости. Пролетариат оказы­вается просто обделенным, и, следовательно, — долой эту ло­гику и да здравствует эмпирическая социалистическая ре­волюция! Вновь недооценивается конструктивное начало ка­питализма и буржуазии как его апологета, а также мысль К. Маркса о выходе капитализма за рамки самого себя и о коммунизме как логическом следствии противоречий бур­жуазного способа производства. Чересчур непримиримый тон советской философской мысли по отношению ко всему буржу­азному имеет своей другой стороной по сути все то же объ­ективистское, восходящее к домарксистской мысли, стрем­ление представить коммунизм как нечто абсолютное и соот­ветствующее истинной природе человека (и та, и другая сторона производны от упрощенной интерпретации метода «Капитала»).

Сведение Э. В. Ильенковым диалектики противоречия в «Капитале» непосредственно к антиномии потребительной стоимости и стоимости обусловлено его непоследовательнос­тью в другом важном вопросе, в понимание которого он внес в нашей философской науке заметный вклад. Имеется в ви­ду его трактовка абстрактного и конкретного. В отличие от авторов 40-х—50-х гг. философ проводит мысль о конкрет­ном как о тождестве противоположностей, которое развернуто в различных формах. Эта глубокая мысль Э. В. Ильенкова упиралась, однако, в его количественный анализ стоимости. Стоимость как нечто конкретное, проявляющееся в различ­ных товарных стоимостях, различается от самой себя лишь внешне, по потребительной стоимости. Тем самым то соот­ношение абстрактного и конкретного, как оно объективно вы­ступает на уровне формы стоимости, выдается за соотношение абстрактного и конкретного вообще. Само соотношение аб­страктного и конкретного оказывается в итоге абстрактным, ибо берется как нечто исторически неизменное, абсолютное. И это касается не только диалектики абстрактного и кон­кретного, .но и всеобщего. Диалектический ритм всеобщего, от­ражаемый логикой, не содержит в себе качественной но­визны, углубления и изменения в связи с изменением типов объективной реальности, а есть все та же унылая антиномич­ность. Такая логика не содержит выхода (говоря словами В. С. Библера) в другую логику, а оказывается абсолютной монологикой. Неудивительно поэтому, что Э. В. Ильенков и другие сторонники такой позиции отстаивали и отстаивают применимость метода «Капитала» в его неизменном виде во всех теоретических дисциплинах ¹⁰⁹. Фактически это означает что все развивается и изменяется, кроме самого всеобщего ¹¹⁰ — мысль, которая восходит к Г. Лейбницу, Гегелю. Более то­го, такой подход ведет к тому, что всеобщее, хотя и трак­туется в его диалектическом проявлении в особых формах, предстает в значительной степени рядоположенно с самими этими особенными формами, являющимися лишь внешними количествами всеобщей субстанции. Дуализм субъективного идеализма приобретает космический масштаб, и абсолютная идея у Гегеля настолько же проявляется в своем матери­альном инобытии, насколько и антагонистично противостоит ему, так что развитие мира предстает постепенным прояв­лением предзаложенного в идее. Но тем самым идея, хотя и есть тождество различного, выступает своей абстрактной сто­роной, как простое формальное обобщение реального мира. Марксист Э. В. Ильенков далек от объективного идеализ­ма, поэтому у него эта самостоятельность всеобщего наряду с особенным приобретает иной, материалистический вид. Всеобщее, по Э. В. Ильенкову, являясь законом особенного и единичного, в то же время выступает в качестве особен­ного вида, из которого развились позднейшие представители данного рода. Так, говоря, что все животные имеют своего всеобщего предка, он писал: «И эта всеобщая форма живот­ного, если угодно животное как таковое, вовсе не есть абстракция, заключающая в себе лишь то одинаковое, что имеют между собой ныне существующие особенные виды животных. Это всеобщее одновременно есть особенный вид, обладавший не только и не столько теми чертами, которые сохранились у всех его потомков в качестве общего между ними, сколько своими собственными, вполне специфически­ми чертами, часть которых унаследована потомками, часть совершенно утратилась и заменилась совсем иными. Конкрет­ный образ всеобщего предка, от коего произошли все ныне существующие виды, принципиально нельзя сконструировать из тех признаков, которые непосредственно общи всем ныне существующим видам»¹¹¹. Всеобщим основанием капиталис­тических отношений, по Э. В. Ильенкову, является простой товарный обмен, превращающийся в капиталистический с появлением наемного труда.

По нашему убеждению, мысль о всеобщем, существую­щем в качестве особенной формы наряду с другими осо­бенными формами, противоречит мысли о всеобщем как законе существования особенного и единичного. Объектив­ная (а не субъективная) реальность всеобщего вовсе не означает, что оно должно существовать в качестве осо­бенной формы. Такая позиция восходит к реализму, кото­рый хотя и нащупал всеобщее, утверждал, что оно сущест­вует фактически наряду с материальными единичными те­лами. В то же время здесь содержится уступка и эмпириз­му, который рассматривает всеобщее как продукт формальной логической абстракции от одинаковых предметов, ибо всеоб­щее как особенное, хотя и существует в реальности, но ока­зывается сходством-несходством особенных явлений. Если всеобщее — это закон особенных форм, то и существовать оно может лишь в них и через них, не теряя при этом своей объективности и не растворяясь в особенных формах. А раз меняются типы объективной реальности, меняются за­коны соотношения особенных и единичных форм, то меня­ется, развивается и само всеобщее. Поэтому и всякая логика должна быть открыта, и, следовательно, всякий открытый и познанный механизм диалектической противоречивости не есть абсолют. Он развивается, так как изменчиво само в себе всеобщее. Значит, категории «абстрактное», «конкретное», «тождество», «различие» и другие должны, несмотря на их философский статус, наполняться вполне конкретным истори­ческим содержанием.

В контексте данной работы категория «абстрактное тож­дество» и другие отражают определенный аспект всеобщего содержания тех особенных и единичных форм, которые возни­кают и развиваются в товарном капиталистическом обществе. Это означает, что логика товарности (будь то любая страна, любая отрасль экономической деятельности, любая отрасль общественной деятельности, любой человек, включенный в товарные отношения) везде одна. Особенности экономической деятельности товаропроизводителей в обществе тождествен­ны особенностям мышления теоретиков, захваченных стихией товарных отношений. Логика чувства товаровладельца со­ответствует логике его правовой, политической деятельнос­ти и т. д.

Из того, что всеобщее изменчиво, следует, что нельзя абсолютизировать механизмы диалектической противоречи­вости, присущие конкретным формам этого всеобщего. При­менительно к нашему анализу формы стоимости это оз­начает, что не следует преувеличивать диалектическую зре­лость стоимостного отношения. То, что стоимостное отно­шение не есть еще подлинное конкретное тождество, в ко­тором стоимость качественно отличалась бы от самой себя, а не от потребительной стоимости, означает разорванность, обособленность товарного рынка. Товар, вступающий на рынок, ожидает вместе со своим владельцем: окажется ли он признанным обществом или нет. Производитель товара ориентируется на рынок, который способен выкинуть любой фокус, и прежде всего не признать общественную природу товара. Товар в относительной форме стоимости еще должен завоевать себе признание в этом абстрактно свободном ми­ре рыночной стихии. Поэтому он испытывает жгучую потреб­ность выразить свою стоимость в другом товаре.

Совсем иное положение у товара, доказавшего свой об­щественный статус. В этом качестве он может выступить эк­вивалентом для любого другого товара. Данный единичный товар (и его владелец) непосредственно воплощает в себе общественный процесс труда, как если бы последний сводился только к производству данного товара. Поэтому его телесная форма может стать воплощением обществен­ной природы другого товара: «Эквивалентная форма какого- либо товара есть поэтому форма его непосредственной обмениваемости на другой товар». Тем самым конкретный труд выражает собой абстрактный труд, частный труд — труд об­щественный. Потребительная стоимость оказывается момен­том, необходимо вплетенным в стоимостные отношения, как сама конкретная форма труда отдельного производителя есть лишь преходящий момент общественного целого. Это целое действительно ведет себя как «хитрая» абсолютная идея, которая может не совпадать с той или иной формой потребительной стоимости. Чем больше субстанция стоимос­ти отличается от внешней формы потребительной стоимости, т. е. чем больше общественный характер труда дан в прос­той отвлеченности от частного характера труда, а не в соб­ственной качественной определенности, тем уродливее вос­принимается сама общественная субстанция.

К. Маркс, исследуя зрелый капитализм, обнаружил не­развитость формы стоимости как зародышевой ста­дии капитала. Именно (поэтому стоимостное отношение было понято как форма стоимости. Подчеркивая особеннос­ти понимания товара на уровне формы стоимости, К- Маркс пишет: «Когда мы в начале этой главы, придерживаясь общепринятого обозначения, говорили: товар есть потреби­тельная стоимость и меновая стоимость, то, строго говоря, это было неверно. Товар есть потребительная стоимость, или предмет потребления, и «стоимость» (т. 23, с. 270).

Эти кавычки, в которые заключено понятие стоимости, не случайны у К. Маркса и имеют важный смысл. Они по- своему выражают антиномичность формы стоимости. Стои­мость на данном абстрактном уровне, когда рассматрива­ется простое обращение единичного капиталистического то­вара, выступает (и в форме стоимости это становится оче­видным), с одной стороны, как то, что непосредственно совпадает с отдельным товаром, а с другой — как некая закулисная сила, стоящая над товарами и их владельцами. Эта двойственность, присущая всякому товару, концентри­рованно отражается в товаре-эквиваленте. Эквивалент в своей единичности непосредственно воплощает собой об­щественный труд, совпадает с общественным процессом, но лишь потому, что на самом деле общественный процесс су­ществует как постоянное несовпадение отдельных продук­тов труда по их затратам, в силу чего сам эквивалент есть не вся стоимость, а лишь часть ее.

Изложение формы стоимости исследователем, который вскрыл уже тайну капитала, обнаруживает абстрактный ха­рактер стоимостного отношения. Если до К. Маркса эконо­мисты, не осознавая, путали определения стоимости с оп­ределениями потребительной стоимости, то К. Маркс вскры­вает объективную сращеиность стоимости и потребительной стоимости. Поэтому стоимость у К. Маркса предстает не простои суммой отдельных товарных стоимостей и не лишь количественной антиномией одинаковости и неодинаковости товаров, но и качественным их несовпадением, когда по­требительная стоимость товара, находящаяся в относитель­ной форме, не притягивается стоимостью товара-эквивалента, т. е. когда товар на рынке не признается необходимым об­ществу продуктом.

В результате стоимость есть нечто третье, прячущееся за стоимостным отношением, так что нельзя ни товар, на­ходящийся в относительной форме, ни товар-эквивалент в прямом смысле назвать стоимостью. Стоимость есть пока еще таинственное отношение. Но для К. Маркса эта таин­ственность вполне объективна, а не идет от хитрости поня­тия. Таинственность на самом деле есть уродливость, не­развитость, неопосредствованность в диалектическом смыс­ле товарной связи, что и рождает в голове человека, стоя­щего на почве такой связи, идеалистические конструкции.

Форма стоимости как абстрактное тождество на стадии противоположности явно обнаруживает свою двойственность, или положительную антиномичность. Стоимость, с одной сто­роны, обнаружена за внешним меновым отношением. Более того, она выступила неразрывностью двух товаров, находя­щихся в относительной и эквивалентной формах, так что по­лучила внешнее выражение в потребительной стоимости. Теперь при рассмотрении стоимости потребительная стои­мость не отбрасывается, а входит в этот анализ своей не­гативностью. Но, с другой стороны, стоимость еще не об­нажила внутреннего качественного различия в себе, не за­кончила своего становления; она еще таинственна, посколь­ку выделена лишь внешняя качественная форма. Пока же не раскрыта внутренняя качественная дифференцированность стоимости в самой себе, ей присущи черты количественной суммативности, непосредственно совпадающей с каждой из товарных стоимостей. Правда, поскольку речь идет уже о стоимости как отношении и она выступает антиномией притяжения и отталкивания, тождества и различия, то эта антиномичность делает из стоимости силу, стоящую над то­варами и способную не всегда совпадать с ними. Идеалист, конечно, не видит здесь проблемы. Гуманистически последо­вательный материализм К. Маркса заставляет его искать «хитрость» стоимостного отношения не в понятии стоимости, а в диалектической незрелости реального товарного отно­шения.

Форма стоимости обнаруживает незрелый характер це­лостности стоимостных отношений. Товары и притягиваются друг к другу, образуя нерасторжимое единство, и в то же время товар, находясь в процессе частного производства и вступая в рынок, может оказаться вовсе никому не нуж­ным, и никакого стоимостного отношения не состоится. Вот почему К. Маркс определяет товар как потребительную стои­мость и «стоимость». Более того, дело не заключается толь­ко в признании и непризнании общественного статуса то­вара. Сказанное относится и к товару, признанному рынком. В той степени, в какой капиталистическому товару присущ момент простого товарного обращения, когда он приносит своему владельцу лишь доход, т. е. необходимую для по­требления потребительную стоимость, товар есть «стоимость». Другими словами, капиталистический товар есть и стоимость, и не-стоимость. Причем «не-стоимость» обозначает не толь­ко и не столько потребительную стоимость, а именно нераз­витость в себе стоимости, которая еще не отталкивает себя от самой себя и не превращается в прибавочную стоимость, а лишь непосредственно обменивается на потребительную стоимость. Эта двойственность неразвитой в себе стоимости, соответствующей простому обращению капиталистического товара, и отображается у К. Маркса, когда он заключает понятие стоимости в кавычки. Неразвитость в самой себе стоимости проявляется в неотчлененности ее от потребитель­ной стоимости, внешний качественный момент которой анти­номически составляет свое иное стоимости. Форма стоимос­ти поэтому, хотя и есть более сложный уровень товарных отношений, однопорядкова со стоимостью, взятой в чис­том виде, когда стоимость так же предстает лишь абстракт­ным количеством, соседствующим с внешним качеством мно­гих потребительных стоимостей.

Форма стоимости как таковая достигает своего полного развития во всеобщей форме. В одном товаре выражается стоимость всех других товаров. Именно поэтому стоимость каждого товара как нечто равное выделившемуся эквива­ленту отличается теперь и от своей потребительной стоимос­ти и от всякой другой «и тем самым выражает собой то, что имеется общего у данного товара со всеми другими» (т. 23, с. 76). Однако и всеобщая форма стоимости, несмотря на противоположность простой и развернутой форм, в свою очередь обнаруживает момент внешности товарной формы. Казалось бы, всеобщий характер стоимостных отношений должен означать абсолютную признаваемость товара рынком. На самом деле, чем более развиваются товарные отношения, тем отчетливее обнажает товар момент случайности, прису­щий его обращению. К. Маркс подчеркивал: «Форма всеоб­щей непосредственной обмениваемости не обнаруживает при первом взгляде на нее того обстоятельства, что она — про­тиворечивая товарная форма, так же неразрывно связанная с формой не непосредственной обмениваемости, как положи­тельный полюс магнита с его отрицательным полюсом. По­этому столь же допустимо вообразить себе, что на все товары одновременно можно наложить печать непосредственной об­мениваемости, как допустимо вообразить, что всех католиков можно сделать папами» (там же, с. 78).

Таким образом, форма стоимости, кажущаяся на поверх­ности зрелым диалектическим противоречием в одном от­ношении, подлинным конкретным тождеством, на самом деле абстрактна. В форме стоимости стоимость качественно от­личает себя не от самой себя, а от потребительной стои­мости. От себя же стоимость отличена лишь количественно. Конечно, потребительная стоимость и стоимость образуют две стороны одного товара. Но экономиста интересует соб­ственно экономическое содержание товара — его стоимость. Поэтому необходимо выделить качественные грани в самой стоимости. Считать же форму стоимости конкретным тож­деством возможно, лишь исходя не из реального отношения стоимости, а из понятия стоимости и факта непосредственной обмениваемости одного товара на другой. Подобный под­ход, восходящий к гегелевско-рикардовской методологии, соз­дает иллюзию конкретного понимания всеобщего. Фактически же общее при этом понимается как простая качественная одинаковость, антиномичная в себе количественно. Напротив, у К. Маркса форма стоимости предстает отношением, в ко­тором один товар есть непосредственно потребительная стои­мость, а другой — стоимость, и как таковая форма стоимос­ти есть внешнее отношение противоположностей. Но в этом отношении усиливаются контуры стоимости как целостного, саморазвивающегося, конкретно тождественного процесса, ибо оно выступает как отношение стоимости, в котором и товар, находящийся в относительной форме стоимости, идеально есть стоимость. Однако идеальность не есть реальное качественное различие в самой стоимости; она — лишь на­мек на такое различие в ней самой, которое показало бы внутренний механизм его превращения в капитал. Насколь­ко момент непосредственной природности синкретичен ка­питалистическим производственным отношениям, не являю­щихся зрелой социальностью, полностью преобразовавших свою природную основу, настолько и идеальный момент, воплощенный в воле хозяина товара, синкретичен материаль­ным отношениям. Неполное различение социального и при­родного, материального и идеального ведет к тому, что по­нятием «стоимость» охватывают не только собственно стои­мость, но и потребительную стоимость, а форму стоимости рассматривают как пример зрелого диалектического тож­дества.

Капиталистический способ производства, не до конца преодолевает элементы непосредственной, синкретичной свя­зи человека и природы, человека и человека, материального и идеального. Соответственно социальный продукт предстает в своей синкретичности, и потому товар оказывается вещью, полной причуд, метафизических тонкостей и теологических ухищрений (см. там же, с. 80—81). Сращивание эквивалент­ной формы со специфической натуральной формой товара — золото — придает зрелый вид абстрактному тождеству капи­тала. Капитал отчетливо выступает в виде обособленных то­варных единичностей. Каждая такая единичность совпадает с самим капиталом как целостным общественным отноше­нием как бы непосредственно, будто капитал это и есть сумма товаров, хотя и антиномически взаимодействующих друг с другом. Но одновременно такое совпадение — акт та­инственный, совершающийся по воле абстрактной всевышней силы. Товар поэтому заключает в себе загадку. Он — чувст­венно-сверхчувственная вещь, сам в себе и для себя одно­временно, простой реальный предмет и божественное су­щество. Мистический характер товара, как подчеркивает К. Маркс, порождается не его потребительной стоимостью и стоимостью. Он возникает из самой товарной формы, сращенными моментами которой являются и потребительная стоимость, и стоимость, ибо стоимость «знает» пока лишь внешнее для нее качество потребительной стоимости.

Стоимость воплощает в себе общественное единство про­дуктов труда. В то же время, поскольку стоимость в простом обращении капиталистического товара еще не различна в себе и в ней как общественном процессе не выявлены ка­чественные противоположности, образующие источник ее раз­вития, она представляет целостность и в то же время объ­ективно выступает как нечто, непосредственно совпадающее с отдельным товаром, как если бы каждый отдельный то­вар был одновременно и товаром-эквивалентом, и товаром, находящимся в относительной форме, а частный труд был непосредственно общественным. Стоимость как нечто, непос­редственно совпадающее с отдельным товаром, оказывается сращенной с формой потребительной стоимости. В резуль­тате момент непосредственности, природности примешивает­ся к собственно социальному содержанию, а товарные от­ношения между людьми принимают вид отношений между вещами, которые представляются данными самой природой и потому абсолютными и неизменными. Именно поэтому классическая буржуазная политэкономия, отображавшая бур­жуазные отношения в абстрактных категориях товарного производства, «нигде прямо 'не проводит вполне отчетливого и сознательного различия между трудом, как он выражается в стоимости, и тем же самым трудом, поскольку он вы­ражается в потребительной стоимости продукта» (там же, с. 90 — примеч.).

К. Маркс же, раскрыв специфику глубинного капиталис­тического отношения, состоящую в производстве прибавоч­ной стоимости, рассматривает форму стоимости именно как зародышевую фазу капитала и потому в диалектическом от­ношении незрелую, а в социальном плане — как форму, пи­тающую иллюзии агентов товарного производства. Явление товарного фетишизма отражает уродливость товарных связей у членов буржуазного общества. Отношение частных произ­водителей, каждый из которых думает, как бы повыгоднее сбыть свой продукт, является отношением внешних проти­воположностей. Каждому из них, по К. Марксу, представ­ляется (в силу частного характера производства такое пред­ставление имеет под собой основание), что общественное производство должно непосредственно совпадать с его част­ным производством. Для частного собственника общее есть в конечном счете лишь количественная сумма частных работ. С качественной же стороны общее и частное отождествля­ются. Но тем безжалостнее рынок обнаруживает отсутствие непосредственного совпадения рынка и отдельного товара. Насколько преувеличивает частный собственник свой обще­ственный статус, настолько общество указывает ему, что его общественный вес соответствует необходимости только тех произведенных им вещей, которые требуются рынку. Лишь рынок выявляет степень единства товаровладельцев. Отно­шение продуктов труда задает отношение самих их владель­цев. «Поэтому последним, т. е. производителям, обществен­ные отношения их частных работ кажутся именно тем, что они представляют собой на самом деле, т. е. не непосредствен­но общественными отношениями самих лиц в их труде, а, напротив, вещными отношениями лиц и общественными от­ношениями вещей» (там же, с. 83). Чем больше господствует в голове товаровладельца количественное представление об однородности его товара со всяким другим товаром, тем боль­ше качественное непризнание товара рынком заставляет об­ращаться бессильного перед Целым рынка буржуа к Идее, абсолюту и т. д.

Итак, форма стоимости предстает положительной анти­номией абстрактного тождества капитала. Внутреннее саморазличие целостности (стоимости) еще не выявилось. Стоимость непосредственно совпадает с отдельным товаром, как если бы она была простой суммой разных количеств труда, воплощенных в качественно разных потребительных стоимостях. Стоимость как общая субстанция всех товаров есть поэтому фактически простая их одинаковость. Когда же речь идет о стоимости как стоимостном отношении, це­лостность предстает диалектической антиномией притяжения и отталкивания товаров, так что одинаковость товаров есть одновременно и неодинаковость их.

Однако данный диалектический антиномизм находится в границах абстрактно тождественного описания капитала, ког­да последний фактически непосредственно сводится к то­вару и не раскрыт еще качественный скачок от товара к капиталу. К. Маркс, подчеркивая, что в стоимостном отно­шении один товар играет непосредственно роль потребитель­ной стоимости, и, раскрывая собственно форму стоимости, показывает тем самым, что данный срез буржуазных произ­водственных отношений и их теоретический образ абстракт­ны по сути. Стоимость различена не в себе качественно, а внешне, через потребительную стоимость. Именно по­этому логическая стадия анализа формы стоимости есть лишь одна из ступеней всего первого отдела «Капита­ла», точно так же, как теория Д. Рикардо в буржуазной политэкономии и теория Гегеля в буржуазной философии являются одним из составных частей классического бур­жуазного обществоведения наряду с наследием французских материалистов, физиократов и т. д. В результате отсутствия внутреннего различия стоимости в себе изменение товарных отношений предстает пока лишь как внешнее, количествен­ное изменение, что рождает в головах буржуазных теоре­тиков иллюзию развития через внешние противоречия гармо­нии товаровладельцев.

§4. Антиномии процесса обмена в целом.

Разложение классической буржуазной политэкономии и философской методологии.

Антиномия, разворачивающаяся в форме стоимости (стоимость как отношение, как абсолют, скрывающийся за товарами, и стоимость как нечто, непосредственно совпа­дающее с единичным товаром), становится развернутой, яв­ной при характеристике К. Марксом процесса обмена в це­лом. В форме стоимости субстанция стоимости предстает не­коей закулисной силой, абсолютной идеей, по своей воле проявляющейся или не проявляющейся в конкретном то­варе. Количественно антиномичное «отпускание» стоимостью от самой себя своих единичных товаров хотя и опосредовано потребительной стоимостью последних, на самом деле оно негативно к потребительной стоимости как таковой. Стои­мость, качественно не различенная в себе, «ведет себя» на данном этапе ее раскрытия как абсолютный дух, презритель­но относящийся к своему природному инобытию. Эта презри­тельность оборачивается тем, что насколько субстанция стои­мости «'беспристрастна» к своим единичным проявлениям (и все они равны в своем тождестве ей), настолько же она непостижимым образом превращается в товаре буржуа в ка­питал и делает его богатым, а в товаре рабочего — лишь в доход, который необходим, чтобы тот восстановил свою ра­бочую силу.

Далее в логике и истории познания капитала необхо­димо встает задача выявленную в товарах субстанцию стоимости «спустить на землю» и рассмотреть ее как целост­ность именно реальных товаров и их носителей, которые эк­вивалентны друг другу, так чтобы исчезли «хитрости» суб­станции, обусловленные ее оторванностью от реального то­варного мира, когда конкуренция как проявление субстан­ции делает одного богаче, а другого беднее. Следовательно, необходимо проследить, как стоимость как общественное единство труда проявляется в отдельных товарах, исходя по­следовательно из точки зрения производства, т. е. исходя из самой же внутренней природы субстанции, а не из ее необъяснимой чудодейственной силы. То есть задача пред­полагает обнаружить проявление стоимости в каж­дой реальной потребительной стоимости, что требует обратиться от отдельного товарного отношения ко всей целостности товарного рынка. У К. Маркса переход к целостности реального рынка предстает как завершенная антиномия частного и общественного труда, потребительной стоимости и стоимости.

Товар — продукт частного собственника. Последний во­лен распоряжаться товаром как ему заблагорассудится. В то же время его воля двояко детерминирована: во-первых, он нуждается в других потребительных стоимостях, отличаю­щихся от потребительной стоимости его собственного товара» во-вторых, он стремится реализовать стоимость принадле­жащего ему товара. Обмен поэтому неумолимо антиномичен: он есть перемещение из рук в руки потребительных стои­мостей и одновременно реализация стоимостей товаров. При­чем, с одной стороны, товары должны реализоваться как по­требительные стоимости. Но с другой — товары сначала должны доказать наличие своей потребительной стоимости, прежде чем они будут обменены как стоимости, что воз­можно опять-таки лишь в результате обмена. Таким образом» обмен товаров как потребительных стоимостей должен пред­шествовать обмену их как стоимостей, и наоборот.

Форма стоимости как явление стоимости или как аб­страктное тождество на стадии противоположности достигает своего полного развития в целостном процессе обмена и од­новременно обнаруживает переход к следующей стадии раз­ворачивания стоимости. Двойственность процесса обмена со­стоит в том, что явление стоимости как бы разлагается. Субстанция стоимости, с одной стороны, последовательно сво­дится к реальным, качественно определенным по своей по­требительной стоимости товарам частных владельцев, но с другой — она все больше исчезает, ибо, смешиваясь с непо­средственностью разных потребительных стоимостей, она те­ряет себя как таковую. Товарные отношения со стороны рас­крытия их как целостного процесса обмена должны пере­стать быть разорванностью неуловимой субстанции и ее про­явлений, а противоречия товаровладения должны быть вы­теснены гармонией всех частных собственников. На самом же деле непосредственное сведение стоимости к отдельным товарам делает отношения товаровладельцев насколько гар­моничными, настолько и непредсказуемыми по своей дис­гармоничности, ибо теперь уже создается видимость, что бо­гатство одного и бедность другого вытекает не из таинствен­ной субстанции стоимости, а из непосредственной исключи­тельности отдельных потребительных стоимостей и их вла­дельцев. Противоположности (потребительная стоимость и стоимость), непосредственно соединяясь, дают гармоничную дисгармонию, или дисгармоничную гармонию.

К. Маркс разоблачает этот объективный фетишизм фор­мы стоимости, взятой как целостный процесс обмена, т. о. не как отдельное стоимостное отношение, а как совокупная рыночная связь всех товаровладельцев. Для К. Маркса про­блематично такое непосредственное соединение противопо­ложностей. Товар, прежде чем получить общественное при­знание своей стоимости, должен доказать необходимость своей непосредственности, индивидуальности. И наоборот, обмену товара как потребительной стоимости должен пред­шествовать обмен его как стоимости. Индивидуальность то­вара, качественно проявляющаяся в его потребительной стоимости, как сливается, так и расходится с обществен­ной природой стоимости. К. Маркс пишет: «Каждый това­ровладелец хочет сбыть свой товар лишь в обмен на такие товары, потребительная стоимость 777которых удовлетворяет его потребности. Постольку обмен является для него чисто индивидуальным процессом. С другой стороны, он хочет реализовать свой товар как стоимость, т. е. реализовать его в другом товаре той же стоимости, независимо от того, имеет ли его собственный товар потребительную стоимость для вла­дельцев других товаров пли нет. Постольку обмен является для него всеобще общественным процессом. Но один и тот же процесс не может быть одновременно для всех товаро­владельцев только индивидуальным и только всеобще обще­ственным» (гам же, с. 96).

Целостный взгляд на товарные отношения, при котором стоимость непосредственно сводится к единичным реальным товарам, устраняет загадку надъединичного, абсолютного существования стоимости вообще, которая нарушает свои же принципы в обмене между трудом и капиталом. Теперь суб­станция непосредственно сводится ко всем реальным то­варам. Но попытка непосредственно совместить стоимость с потребительными стоимостями обнажает еще острее антиномичность товарных отношений. Если эту антиномичность вы­давать за сущность буржуазных производственных отноше­ний, тогда исследователь оказывается на эклектических по­зициях смешения субстанции стоимости со стихией непосред­ственной природности, так что теряется сама субстанция, отождествляясь непосредственно с отдельной потребитель­ной стоимостью. Но чем больше субстанция непосредственно совпадает с отдельным своим проявлением, тем больше это отдельное перестает быть именно ее проявлением. В свете категорий тождества и различия сказанное означает, что если стоимость непосредственно свести к отдельным това­рам с их потребительной стоимостью, то внешний момент качественного различия товаров по потребительной стоимос­ти непосредственно проникает в саму стоимость. И это в целом при отрицательном отношении стоимости к потреби­тельной стоимости, ибо субстанция се уже выявлена внутри товаров. Антиномичность из зрелой абстрактной диалектики превращается в эклектическую диалектичность.

Именно поэтому разложение классической трудовой тео­рии стоимости в вульгарной политэкономии и классической диалектики объективного идеализма сопровождалось сущест­венными отступлениями назад в теории. Так, разложение рикардианской школы, сопровождавшееся усилением псевдо­научного содержания в политэкономии капитализма, было связано не с разрешением антиномий теории Д. Рикардо, а с субъективно-антропологическим извращением и абсолюти­зацией, узаконением этих антиномий. В целом исторический этап в буржуазном экономическом познании, совпадающий с разложением рикардианской школы, соответствует логи­ке процесса обмена в целом.

Положительным моментом данного исторического этапа познания было то, что вульгарные экономисты обнаружили противоречие в теории            Д. Рикардо, состоявшее в несоответ­ствии исходного принципа универсальности стоимостных от­ношений, содержание которых образуют затраты труда, об­мену между трудом и капиталом, совершающемуся не по сто­имости, ибо рабочий получает оплату не всего затраченного им труда. В этом состояла определенная заслуга послерикардовской экономической мысли. Но, пытаясь разрешить это противоречие Д. Рикардо, вульгарная политэкономия сде­лала гигантский шаг назад от трудовой теории стоимости. Его основной смысл состоял в возврате к известной «догме Смита» и сведении всего богатства товарных отношений к священному триединству — капиталу, земле и труду. Гармо­ния буржуазных отношений представлялась таким образом, что каждый товаровладелец получает доход в соответствии со своим товаром: капиталист получает про(цент с капитала, земельный собственник — ренту, (рабочий — зарплату. В осно­ве догмы о трех источниках доходов лежало эклектическое смешение потребительной стоимости и стоимости.

Характерна позиция одного из представителей вульгар­ной политэкономии Мак-Куллоха. Он отождествлял потреби­тельную стоимость рабочей силы (труда, создающего мено­вую стоимость) с потребительными стоимостями всех других товаров: «Труд можно с полным правом определить как лю­бой такой вид действия, или операции, — все равно, выпол­няется ли он человеком, животными, машинами или сила­ми природы, — который направлен на то, чтобы вызвать какой-нибудь желаемый результат» (т. 26, ч. 3, с. 183). К. Маркс разоблачает эту мешанину: «Затруднение устра­няется тем, что пустой фразой отделываются от того ха­рактерного различия, из которого затруднение проистекает. Это характерное различие состоит в следующем. Потреби­тельная стоимость рабочей силы — это труд, поэтому она и создает меновую стоимость. Потребительная стоимость других товаров — это потребительная стоимость в отличие от мено­вой стоимости, вследствие чего ни одно изменение, претерпе­ваемое этой потребительной стоимостью, не влияет на их предопределенную меновую стоимость» (там же, с. 182—183). У Мак-Куллоха же получалась, что вещественные элемен­ты производства получают зарплату. Она есть «зарплата накопленного труда» и ее присваивают себе капиталисты (там же, с. 189). Так, вульгарная политэкономия, замечая противоречия Д. Рикардо, одновременно сильнее затушевы­вает их. Буржуазная апологетика теории доходов направлена на разрешение всех противоречий товара на основе самого товарного хозяйства. Поэтому она исходит из непосредствен­ного отождествления частнособственнического и обществен­ного, непосредственно природного в товаре и социального. «К отождествлению потребительной стоимости и меновой стоимости — вот к чему, следовательно, приходит в конце концов эта вульгаризация .взглядов Рикардо, которую мы по­этому должны рассматривать как последнее и самое грязное выражение разложения школы как школы», — писал К-Маркс (там же).

Как мы видели, отсутствие внутреннего качественного различия в самой стоимости, по Д. Рикардо, когда внешняя ферма потребительной стоимости выступает лишь ее ино­бытием, рождает двоякую картину. С одной стороны, стои­мость выступала в ее чистой социальной определенности и как диалектическое тождество различных своих проявлений, нос другой (как количественная антиномия различия)—она оказывалась некой закулисной силой, нарушающей свои же законы. Противоречие метода и системы Д. Рикардо преодо­левается в вульгарной политэкономии путем развала п сис­темы, и метода. Непосредственное отождествление обществен­ной субстанции стоимости с товаром вело к прямому (а не к «инобытийному») внесению внешнего качественного разли­чия в стоимость. Антиномичность товара как продукта част­ного труда, как абстрактного тождества капитала устраня­ется тем, что он объявляется непосредственной частичкой общественного труда, абстрактное тождество (товар) непо­средственно приравнивается к самой сущности (капиталу). В результате исчезает «хитрость» субстанции стоимости, ко­торая непонятно почему не проявляет своей природы в обмене между трудом и капиталом. Теперь все товары пред­ставляют собой гармонию единства, которая, правда, сосед­ствует с дисгармонией количественного несовпадения това­ров либо даже с качественной негодностью того или иного из них. Последнее, однако, есть результат не самой суб­станции товаров, а нерадивости отдельного товара и его вла­дельца. Непосредственное сведение субстанции к единичным проявлениям ведет к тому, что противопоставление субстан­ции Абсолюта и ее единичных проявлений у Д. Рикардо сме­няется противопоставлением субстанциональных единичностей (и их владельцев—героев) и заурядных носителей суб­станции (толпы).

Разлагавшаяся рикардианская школа была последним этапом в развитии классической буржуазной политэкономии в 30-х—40-х гг. XIX в. Такой же этап переживала и клас­сическая буржуазная философия. Он связан с разложением гегелевской школы. С методологической точки зрения логи­ка вульгарной политэкономии родственна логике младогегельянской и фейербаховской философии. Еще в «Святом се­мействе» К. Маркс и Ф. Энгельс показали, что младогегель­янцы пытаются устранить коренные трудности гегелевской философии (см. т. 2, с. 94). Непоследовательность Гегеля заключалась в том, что, во-первых, рассматривая философию в качестве наличного бытия абсолютного духа, он не делал самого философа воплощением абсолютного духа. Во-вто­рых, у Гегеля абсолютный дух только по видимости творит историю. Более радикальные социально-политические пози­ции младогегельянцев вели их и к более радикальным тео­ретическим взглядам. Бауэр, отрицая мистический абсолют­ный дух, выдвигает в качестве абсолютной движущей силы критику, т. е. критически настроенную к официальным по­литическим и теоретическим (гегелевским) принципам часть интеллигенции, противостоящей толпе. И каждый из крити­ков есть как бы непосредственное воплощение абсолютного духа, так что история перестает твориться бессознательно, за спиной индивидов, да и у самой абсолютной идеи.

Тем самым если в 'гегелевской философии каждая новая категория, каждый новый объект есть реализация абсолют­ного понятия, и в то же время абсолютное понятие сущест­вует наряду со своими специфическими формами (все это от­ражает абстрактный уровень понимания тождества как разли­чия), то критика гегелевской философии была направлена на •соединение, непосредственное совмещение этой всеобщей сущности с отдельными индивидами, предметами, явлениями. Именно такая методологическая ориентация младогегельянцев обусловила их тягу к англо-французскому материализму (см. т. 21, с. 280), равно как вульгарная политэкономия, сделав шаг назад от Д. Рикардо, обратилась к метафизи­ческой методологии физиократов. У Д. Рикардо стоимость есть нечто, непосредственно совпадающее с отдельным товаром и его владельцем и в то же время прячущееся за его спиной. Так что конкуренция приводит и к богатству, и к бедности — как у Гегеля общее, являясь тождеством различных единич­ных форм и оказываясь лишь абстракцией общего, сущест­вующей самостоятельно как нечто единичное и потому не сов­падающей со своими проявлениями, выступает хитрым миро­вым разумом. Как вульгарная политэкономия пытается обос­новать непосредственное совпадение капитала с каждым ре­альным товаром и его владельцем, так и младогегельянцы стремятся воплотить абсолютный дух в реальные критические личности. Но если у Гегеля абстракция противостоит своим проявлениям, то у младогегельянцев она непосредственно совпадает с некоторыми единичными проявлениями, приводит весь мир реальных единичностей настолько же в гармо­нию, насколько и в хаос, ибо если идея Гегеля скрывается от всех своих проявлений, то субстанция младогегельянцев отказывает в субъективности лишь некоторым единичностям. Это ведет к исчезновению объективного монизма реальных отношений, и возникает фантасмагория смешения несколь­ких абсолютов со многими ничтожествами. Разложением ге­гелевской философии была критика Гегеля с гегелевских же позиций, что и обусловило критически-.карикатурную, по сло­вам К. Маркса, эклектику младогегельянцев. «Штраус, Бауэр, Штирнер, Фейербах, — писал Ф. Энгельс, — были отпрысками гегелевской философии, поскольку они не покидали фило­софской почвы» (т. 21, с. 300').

В советской философской литературе критика чрезмерно­го сближения К. Маркса и Гегеля, осуществляемая с пози­ций все того же сближения, также привела к существенным отступлениям от тех диалектических идей, которые разраба­тывались школой Э. В. Ильенкова, несмотря на то, что в этой критике содержались и рациональные зерна.

Критикуя абстрактно-спекулятивный подход к противо­речию, Л. А. Зиновьев писал: «В этом отношении (имеет­ся в виду реальное диалектическое отношение предметов.—

С.Р.) диалектик и должен выявить взаимоисключающие и взаимопредполагающие стороны каждого из предметов,— различные стороны, а не мистическое «и да и нет»¹¹². Для А. А. Зиновьева стоимость и потребительная стоимость есть не два полюса понятия стоимости, а реальные противо­положности реального товара, так что нельзя рассматривать стоимость и потребительную стоимость как общее и особен­ное. О сторонниках чрезмерного сближения гегелевского и марксистского метода философ писал: «Являясь противниками «схематизации» диалектики, эти «диалектики» фактически подсовывают старую гегелевскую схему, только в «перевер­нутом» виде: диалектика предметов сводится к диалектике некоторых процессов мышления»¹¹³.

Однако стремление А. А. Зиновьева к конкретному ана­лизу непоследовательно, так как он остается в рамках аб­страктного анализа, рассматривая противоречие стоимости и потребительной стоимости не как конкретно-исторический тип противоречивости, а как универсальную антиномию, род­ственную антиномиям типа «свет — волна и корпускула», «суждение отражает и не отражает» и т. д. В итоге философ делал уступку точке зрения, которую сам критиковал: для него в стоимостном отношении оба товара оказываются и стоимостью и потребительной стоимостью, а значит, каж­дая особенная потребительная стоимость есть воплощение об­щественной сущности — стоимости. Тем самым позиция ав­тора двойственна: с одной стороны, стоимость и потребитель­ная стоимость не образуют единство общего и особенного, так что товар может оказаться и не признанным 'рынком; с другой— в стоимостном отношении оба товара являются и стоимостью, и потребительной стоимостью. Отсюда стоимост­ное отношение предстает уже не гегелевской субстанцией, не­доступной в своей всеобщности, а скорее младогегельянской антиномией реальных единичностей. Антиномия стоимостного отношения становится парадоксом, соединением несоединимо­го: товары и должны признать друг в друге свою общест­венную душу, и в то же время этого почему-то может не произойти. А. А. Зиновьев писал: «Как полезности товары различны. Их характер как стоимостей говорит о безраз­личии к этим различиям. Продавец товара выносит свой товар на рынок как полезность, но не для себя, а для других. Для него его товар есть лишь стоимость. Для его контрагента, наоборот, если рассматривать с точки зрения первого. И наоборот. То есть взаимоисключающий характер этих сторон проявляется в том, что одна сторона означает безразличие к другой, и в реальном отношении они распо­лагаются на полюсах его. Их взаимоисключающий, как и взаимопредполагающий, характер обнаруживается в реаль­ном отношении. На каждом полюсе сохраняет значение единство сторон, но на каждом — в противоположном друг относительно друга виде»¹¹⁴.

Из концепции А. А. Зиновьева следует, что поскольку каждый товар есть стоимость и потребительная стоимость, то оба товара тождественны друг другу по качеству стоимос­ти и различны количественно или по потребительной стои­мости, т. е. всякий товар является общественным продуктом. Одновременно признается такое взаимоисключение между товарами, когда товар может оказаться и не признанным рынком. В таком случае стоимостное отношение предстает как целостностью одного отношения, так и неуловимой силой, совпадающей с исключительными потребительными стои­мостями и не возвышающейся над реальным товарным ми­ром. Диалектика такого отношения, по А. А. Зиновьеву, есть одновременно и противоречие в одном отношении, с точки зрения диалектической логики, и просто разные отношения, с точки зрения формальной логики, которая позволяет умо­зрительно фиксировать противоположные свойства предмета. То, что формальная логика абстрагирует как разные сто­роны предмета, есть в реальности одно диалектическое от­ношение, которое не под силу формальной логике и кото­рым занимается диалектический логики. Формальная ло­гика тем самым как бы находится и диалектической логике, тождество оказывается то тождеством различного, то прос­то различием. Абсолютизируя логические особенности про­цесса обмена в целом, А. А. Зиновьев пытается как бы «спустить субстанцию стоимости на землю», сделать инобытийное качественное различие субстанции стоимости, от­ражаемой понятием стоимости, внутренним качественным различием реального стоимостного отношения. Но в резуль­тате товар становится еще более загадочным. Он и тождест­вен другим товарам, и абсолютно противоположен им. Он ведет себя непредсказуемо, по логике «героев» и «толпы». Эту субъективную «хитрость» товара марксисту-философу, конечно же, есть на что списать — на частную собственность и антагонизм, вместо того, чтобы вывести ее как логичес­кое следствие незрелой диалектики товара ¹¹⁵.

Так, стремление уйти от абстрактного логицизма, если оно осуществляется на абстрактном же уровне, хотя и со­держит в себе шаг вперед к диалектике реальных отноше­ний, одновременно ведет к эклектическому искажению диа­лектики противоречия. Об этом свидетельствует опыт раз­ложении гегелевской философии. У Л. Фейербаха, сделав­шего еще дальше шаг вперед от идеализма Гегеля по сравнению с младогегельянцами, эмпиризм получает отчет­ливый вид.

Если «героем» философии Гегеля является разворачи­вающееся абсолютное понятие, что соответствует пониманию социальности как силы, которая и совпадает с единичными своими носителями и в то же время прячется за их спи­нами, то Л. Фейербах провозглашает предметом философии реального человека. Для Л. Фейербаха отдельный человек является непосредственным воплощением сущности человеческого рода. Критикуя спекулятивный идеализм Ге­геля, отрывавшего сущность от существования, Л. Фейербах утверждал, что каждый реально существующий человек есть проявление сущности человеческого рода. Поэтому каждому человеку свойственно стремление к счастью, которое он дол­жен уважать в другом человеке. Истинной религией, по Л. Фейербаху, является не вера в бога, отрывающая, как и гегелевская философия, род от индивида, а сам человек, точнее, по словам Ф. Энгельса, «сердечное отношение между человеком и человеком, которое до сих пор искало свою истину в фантастическом отражении действительности, — при посредстве одного или многих богов... а теперь непо­средственно и прямо находит ее в любви между «я» и «ты» (т. 21, с. 292). Индивидуальность отдельного человека, по Л. Фейербаху, непосредственно (т. е. из факта рождения че­ловека, из его природы) сливается с социальностью, с дру­гим человеком. Л. Фейербах ищет не внутренние противо­речия как стержень развития современной ему социальности, а констатирует особый гармонический тип связи между людь­ми, по сути лишенный Противоречий.

С методологической стороны философия абстрактного гуманизма Л. Фейербаха подкрепляется метафизическим по­ниманием тождества и различия. Так, он писал: «Непосред­ственное единство противоположных определений возможно только в абстракции и имеет значение только для нее. В действительности противоположности всегда связаны между собой посредством среднего термина. Этим средним терми­ном является предмет, субъект противоположностей». И да­лее: «Средством соединить в одном и том же существе про­тивоположные или противоречащие определения соответ­ствующим действительности образом является только вре­мя»'¹⁶. Различие в таком понимании оказывается за рамка­ми тождества. Тем самым меткая критика Л. Фейербахом гегелевского идеализма другой своей стороной имела от­ступление от диалектических открытий Гегеля. Рассмотрение противоречия вне тождества и вело Л. Фейербаха к идее гар­монии человеческих отношений.

Здесь уместно вновь обратить внимание на то, что в нашей философской литературе также существует идея о том, что гармония есть особая форма связи наряду с про­тиворечием. Например, А. П. Шептулин писал: «Противо­речивость является всеобщей, но не единственной формой связи. Наряду с ней, в объективной действительности су­ществуют отношения гармонии, согласованного соответ­ствия...»¹¹⁷. Этот взгляд вытекает из более общего понима­ния тождества и различия: «Что же касается сравниваемых материальных образований или сторон, то они, 'будучи тож­дественными в одном, неизбежно отличаются в другом, т. е. их тождество органически связано ... с различием»¹¹⁸. Такое отрицание различия в тождестве, когда они тем не менее берутся в тесной взаимообусловленности, и приводит к мыс­ли о гармонии как особой форме связи наряду с противоре­чием. Подобное понимание тождества как простой одинако­вости, рядоположенной различию, представляет собой су­щественное отступление от диалектических достижений ильенковской школы. Рассмотрение гармонии вне механизма тождества и различия противоположностей по сути ведет к абсолютизации существующих отношений, вневременному их анализу. В классической буржуазной философии такую аб­солютизацию мы наблюдаем у Л. Фейербаха.

Л. Фейербах не объясняет, каковы корни того отрыва социальности от индивидов, который у Гегеля принимает вид «хитрого» понятия, а просто субъективно устраняет этот от­рыв, сохраняя, однако, корни, из которых он вырастает. Ко­личественная антиномичность Гегеля, опосредствованная внешним качеством, у Л. Фейербаха превращается в гармо­нию, в которой внешнее качество перестает быть инобы­тием и становится непосредственным воплощением родовой социальной сущности. В результате «Фейербах разбил систе­му и попросту отбросил ее. Но объявить данную философию ошибочной еще не значит покончить с ней» (т. 21, с. 281).

Разрыв социальности и индивидуальности, всеобщего и единичного, тождества и различия, свойственный Гегелю, преодолевается Л. Фейербахом на почве самого этого раз­рыва. Поэтому внутренняя противоречивость теории Гегеля не столько преодолевается Л. Фейербахом, сколько дела­ется явной и именно потому, что он пытается затушевать эту противоречивость. Ф. Энгельс характеризовал непоследо­вательность Л. Фейербаха ‘следующим образом: «... Фейербах не нашел дороги из им самим смертельно ненавидимого царства абстракций в живой, действительный мир. Он из всех сил хватается за природу и за человека. Но и природа и человек остаются у него только словами» (там же, с. 299). На это же указывал и К. Маркс в своем четвертом тезисе о Фейербахе (см. т. 3, с. 2). Фейербахозское стремление непосредственно совместить индивидуальность и род, т. е. рассмотрение им такого совпадения рода и индивида как чего-то изначально лежащего в самой природе человека (со­циальной и биологической одновременно) ведет к апологе­тической по сути попытке обосновать гармонию человечес­ких отношений на почве интересов товаровладельцев частно­собственнической обособленности. Буржуазная абстрактность Л. Фейербаха приводит к тому, что по его теории морали, как пишет Ф. Энгельс, «выходит, что фондовая биржа есть храм высшей нравственности, если только там спекулируют с умом» (т. е. правильно учитывая и свое благо и благо со­граждан). «Иначе говоря, — делает вывод Ф. Энгельс, — ка­ковы бы ни были желания и намерения Фейербаха, его мо­раль оказывается скроенной по мерке нынешнего капиталис­тического общества» (т. 21, с. 298).

     Подобная апология буржуазной гармонии в вульгарной политэкономии развивалась Ж. Сэем, причем еще до того, как появилось сочинение Д. Рикардо. Исходя из вульгарного смитовского понимания стоимости (ценности) товара как ко­личества даваемых за товар предметов, Ж. Сэй формулировал неразрывную связь полезности и ценности товаров, или потребительной стоимости и стоимости, по зрелой термино­логии К. Маркса. По Ж. Сэю, полезность, понимаемая им как «способность известных предметов удовлетворять раз­ным потребностям человека»¹¹⁹, есть первое основание цен­ности товаров, или того, что составляет богатство. В то же время ^ценность есть мерило его полезности»¹²⁰. Товар ока­зывается тем самым гармонией полезности и ценности, а сам рынок — гармонией продавцов и покупателей: «... Каж­дый заинтересован в благополучии всех и... процветание од­ной отрасли промышленности всегда благоприятно процве­танию всех .прочих» ^|21. С этих позиций Ж.Сэй остро воспри­нимал социальные противоречия. Он писал, например: «Мне представляется далеко недоказанным, чтобы девять десятых жителей в большей части Европы должны непременно кос­неть в состоянии, близком к варварству, как это действи­тельно наблюдается еще в настоящее время» ¹²². Однако для Ж. Сэя такие противоречия не необходимо принадлежат товарным отношениям. Если товар уже в силу исключитель­ной полезности его потребительной стоимости нужен общест­ву, то он с необходимостью доставляет богатство своему владельцу. Тем самым непосредственное сведение абстракт­ной субстанции стоимости, которая у Д. Рикардо не рас- створяется в единичных товарах, противостоя им в виде рынка вообще, к отдельным товарам приводит к тому, что на первый план выдвигается тождество товаров и их вла­дельцев, а различие остается все тем же количественным их различием, или внешним различием по потребительной стоимости. К. Маркс, характеризуя взгляды другого вуль­гарного экономиста Д. С. Милля, который также отождест­влял акт купли с актом продажи и идеализировал товарный рынок, писал: «Где экономическое отношение, — а значит и категории, его выражающие, — заключает в себе противо­положности, является противоречием и именно единством противоречий, он подчеркивает момент единства противопо­ложностей и отрицает противоположности. Единство противо­положностей он превращает в непосредственное тождество этих противоположностей» (т. 26, ч. 3, с. 86). Данная ха­рактеристика вполне применима к методу всей вульгарной политэкономии.

Так разложение абстрактной теории Д.Рикардо сопро­вождалось стремлением буржуазных экономистов рассмотреть каждый отдельный товар и его владельца как реальное во­площение общественной субстанции стоимости. Однако это стремление отказаться от абстрактного анализа и ближе подойти к реальности сопровождалось вульгарным искаже­нием основных теоретических принципов. Аналогично про­исходило и разложение гегелевской философии. Движение младогегельянцев и Л. Фейербаха к англо-французскому материализму, осуществляемое на почве сохраняющегося аб­страктного анализа, вело к отступлению от глубокого содер­жания гегелевской философии. У Гегеля насколько идеалис­тична форма, настолько же реалистично содержание. Л. Фей­ербах же, по словам Ф. Энгельса, наоборот, реалистичен лишь по форме (см. там же, с. 295).

Как видим, общей особенностью разлагавшихся рикардианства и гегельянства была попытка непосредственно отождествить единичное и общее, индивидуальное и соци­альное. Эта непосредственность выражалась в том, что со­циальность как нечто общее абстрактно сводилось, в конеч­ном счете, к сумме отдельных частей, так что индивидуаль­ными качественными различиями оказывались не социаль­ные свойства, а природные особенности. Абстрактно тождест­венное в целом буржуазное мировоззрение в вульгарной по­литэкономии и разлагающейся гегелевской Философии достиг­ло вершины, за которой начиналось уже пролетарское миро­воззрение. Неслучайно, поэтому Ф. Энгельс связывает с Л. Фейербахом конец классической немецкой философии.

С точки зрения логики разложение классической бур­жуазной философии и политэкономии было закономерно. Переход от принципа стоимости вообще, содержащего им­манентное противоречие в себе и не объяснявшего после­довательно факт противоположности труда и капитала, к ре­альным товарным стоимостям, к реальной целостности рын­ка с целью устранить это противоречие (который, однако, совершался на той же основе количественного понимания стоимости) необходимо вел к эклектике и метафизике. А переход от гегелевского идеалистического тождества разли­чия, количественного в своей основе, к реальному много­образию тождества и различия также рождал метафизичес­кий разрыв тождества и различия, что вело либо к фантас­тической дисгармонии гармоничного, как у младогегельянцев, либо к абсолютизации тождества в гармонии, как у Л. Фей­ербаха.

Если вульгарная политэкономия устраняла противоре­чия теории стоимости Д. Рикардо тем, что загадочная суб­станция стоимости непосредственно сводилась к реальной целостности товарного рынка и к сумме отдельных товаров, образующих этот рынок (в результате чего объективные про­тиворечия оборачивались какофонией противоречий вульга­ризаторов), то обращение К. Маркса к целостности товарно­го обмена показало, что, оставаясь на уровне анализа про­цесса обмена в целом, нельзя разрешить противоречий фор­мы стоимости. Антиномичность стоимости не только не ис­чезает, но и приобретает новый оттенок. Товарная форма как общественный процесс, т. е. как стоимость, и совпадает с товарной формой как индивидуальным процессом, потреби­тельной стоимостью, и не совпадает. Рынок оказывается гармоничной дисгармонией и дисгармоничной гармонией. Но если для К. Маркса эта антиномичность есть свидетельство объективной неразвитости, уродливости, недиалектичности социальной системы, то для вульгарной политэкономии — это лишь издержки случайной ненужности обществу той или иной потребительной стоимости, вытекающей теперь уже не из духа вообще, управляющего общественной целостностью, а из субъективного духа владельца этой потребительной стоимости либо из его антропологической природы. Абсо­лютизация гармонии буржуазных отношений в вульгарной политэкономии, оборотная сторона которой — утверждение дисгармонии, вырастает в условиях, когда действует, по сло­вам К. Маркса, «природный инстинкт товаровладельцев».

Поэтому непризнание товара рынком исходит уже не из субстанции как таковой, т. е. не из «хитрости» субстанции, а из субъективной воли товаровладельца. Именно на эту волю и списывает вульгарный политэконом затруднения в обмене. И чем сильнее такой субъективизм, тем гармоничнее, тождественнее представляются в теории отношения спроса и предложения, купли и продажи. Для К. Маркса же об­мен— это перспектива, которая одновременно и тупик. В этой ситуации каждый частный собственник, подталкиваемый его собственной «хитростью», а не занятой у субстанции вообще, •решается действовать: «В этом затруднительном положении наши товаровладельцы рассуждают как Фауст: «Вначале бы­ло дело». И они уже делали дело, прежде чем начали рас­суждать. Законы товарной природы проявляются <в при­родном инстинкте товаровладельцев» (т. 23, с. 96).

Противоречие непосредственно индивидуального и об­щественного в товаре разрешается выталкиванием из мира товаров денежного кристалла, выполняющего функцию все­общего эквивалента. Если исходить из непосредственного отождествления стоимости как общественного процесса и стоимости как отдельного товара, т. е. если абстрактно ко­личественно подходить к стоимости, а качественную сторону связывать только с потребительной стоимостью и, более того, поставить потребительную стоимость и стоимость на один уровень в товаре, как это сделали вульгарные полит­экономы, то невозможно объяснить возникновение денег и невозможно понять антиномичность буржуазной социальнос­ти, которая столь же совпадает с отдельной единичностью, сколь и не совпадает. Буржуазная социальность есть не­что, непосредственно выступающее в образе единич­ности, отдельного товара, как если бы этот отдельный то­вар был вся социальность. И это неудивительно, ибо то­вар выступает «клеточкой» буржуазного общества, его ато­мом. Особенность такого социального атома состоит в том, что будучи продуктом частного собственника, он должен стать и продуктом всего общества. И товаровладелец, дове­ряясь своему инстинкту (принадлежность к социуму у част­ного собственника существует в значительной степени в виде «хитрости» частного интереса), пускается в рискованный путь с целью добиться общественного признания. Насколько сам он относится к обществу как какой-то внешней силе, настолько же общество оказывается всемогущей внешней силой, во­площенной в товаре-эквиваленте. Разрешение противоречий процесса обмена есть, следовательно, дальнейшее практи­ческое развитие всеобщности товарно-денежных отношений.

Вульгарная политэкономия, даже не задумываясь, от­куда берется денежная форма, исходит как из данного, что продукт должен приравниваться к деньгам. Деньги в своей непосредственности лишь демонстрируют субъективную за­гадочность воплощения богатства в индивидуальном товаре. Если у Д. Рикардо загадка товара—это загадка самой идеи стоимости как таковой, то у вульгарной политэкономии, лишь доведшей до логического конца рикардовское количественное понимание стоимости, товар — это уникальность особой по­требительной стоимости. В результате загадка товара как носителя богатства получает слепящий вид денежного фе­тиша.

Таким образом, целостный взгляд на процесс обмена, т. е. рассмотрение стоимости не как некой закулисной силы, скрывающейся за отдельным стоимостным отношением, а как целостности реального рынка, рождает иллюзию гар­монии частного и общественного, природного и социального. Внешнее качество потребительной стоимости, получающее позитивный статус в картине товарных отношений, усили­вает фетишизм товарных отношений. Но чем больше внеш­нее качество вплетается в сущность товарных отношений и чем больше все товары предстают в своем гармоническом согласии друг с другом, лишь отчасти количественно не совпадая, тем сильнее, с другой стороны, обнаруживается и имеющееся количественное несоответствие отдельного то­вара и рынка, которое, однако, именно в силу вплетенности внешности потребительной стоимости рассматривается как временное и случайное явление. Иллюзорность, присущая товару, достигает вершины, как и его апология в вульгарной политэкономии.

       §5. Деньги как высшая ступень становления капитала.

             Пролетарская школа в домарксистской политэкономии и         методологии.

Явление абстрактного тождества (товар как обществен­ный процесс, стоимость и товар как непосредственная еди­ничность, потребительная стоимость — две стороны товар­ной формы, которые на этой стадии изображения товара как абстрактного тождества капитала взаимоопосредствуют друг друга) достигает вершины в целостном процессе обмена и переходит в действительность абстрактного тождества. Логи­ческая стадия действительности в развитии товара как кле­точки, зародыша капитала представляет собой, с одной стороны, высшее развитие абстрактного тождества, а с дру­гой— разложение его. Последнее означает, что в абстракт­ном тождестве как антиномии стоимости и потребительной стоимости намечается переход в такое абстрактное отноше­ние, которое будет уже выступать не тождеством стоимости, а ее абстрактным различием. Это означает, что пока внутри самой стоимости не выявилось качественное различие, внеш­нее различие стоимости и потребительной стоимости незре­ло, незавершенно, что создает видимость качественной оди­наковости, тождественностп всех товаров. Превращение аб­страктного тождества в абстрактное различие означает по­этому полный, окончательный разрыв стоимости и потреби­тельной стоимости. Если на уровне сущности и явления абстрактного тождества, т. е. прн анализе стоимости в чистом виде как абстрактной одинаковости всех товаров и стои­мости как отношения, в котором она проявляется в раз­личных потребительных стоимостях, общественная целост­ность (стоимость) как бы непосредственно совпадает с еди­ничностью (ибо другого качественного различия ни в стои­мости, ни в товаре нет), так что создается объективная ви­димость, будто товар уже в силу своей природной особен­ности является стоимостью, то на уровне действительности абстрактного тождества намечается (только намечается!) несовпадение социальности и непосредственной единичности, стоимости и потребительной стоимости.

Характерно название третьей главы первого отдела, в которой К. Маркс рассматривает функции денег: «Деньги, или (курсив наш. — С. Р.) обращение товаров». Это «или» указывает на то, что денежность не есть исключительная особенность товара-эквивалента, а является свойством всего товарного мира. Но именно потому, что денежность есть свойство всего товарного мира, сам факт выделения особого товара-эквивалента указывает на противоречивость, разор­ванность общественного и индивидуального в товарных от­ношениях.

Начало полного взаимоисключения, отталкивания стои­мости от потребительной стоимости происходит потому, что целостность товарного обращения и функции денег обна­руживают, как в этом процессе одна товарная стоимость тянется к другой товарной стоимости. В самом деле, деньги, будучи реальной стоимостью, выражают стоимость другого товара. Если в форме стоимости субстанция проявляется в стоимостном отношении и скрывается за ним, то анализ функций денег намечает разрыв такого проявления и таин­ственной неуловимости, так как стоимостное отношение бе­рется теперь только со стороны стоимости, а именно: стои­мость одного товара выражается в стоимости другого то­вара. Тем самым делается следующий шаг вперед с целью рассмотреть субстанцию стоимости как реальную совокуп­ность стоимостных отношений, сбросив с нее налет зага­дочного абсолюта.

В то же время полное отделение стоимости от потре­бительной стоимости лишь намечается при рассмотрении функций денег, так как последние представляют собой даль­нейшее развитие абстрактного тождества. Именно эволюция абстрактного тождества ведет к тому, что в нем усиливается момент различия стоимости и потребительной стоимости и в целом начинается подготовка к превращению в такое от­ношение, когда он уже будет выступать главным образом абстрактным различием. Если стоимость и отражается в стоимости же, когда речь идет о функциях денег, то товар, выражающий свою стоимость, является стоимостью лишь идеально, а товар-эквивалент является стоимостью реально. То есть реально стоимость опять-таки непосредственно совпа­дает в товарном отношении лишь с одним товаром. Несмот­ря на то, что проявилось внутреннее самоотражение стои­мости, оно не развито, ибо идеальная стоимость отража­ется в реальной стоимости. Этот объективный уровень то­варно-денежных отношений рождает следующую особенность при его отражении. Исследователь, стоящий на материа­листических позициях и исходящий при изучении общества из реальных отношений людей (экономических, полити­ческих, духовных), но в конечном счете сбивающийся на идеалистическую точку зрения, полагая, что главное у че­ловека есть его сознание и соответственно в обществе — го­сударственно-политические структуры, увидит в подобном «самосвечении» стоимости подлинное социальное отношение, в котором субъекты обоих полюсов должны быть равны друг другу. Один товар должен быть равен другому не потому, что, имея стоимость, он нуждается в потребительной стоимос­ти другого, и наоборот, а потому, что его товар — тоже стои­мость, из чего следует, что разрыв труда и капитала, богат­ства и бедности не соответствует единой стоимостной суб­станции товаров.

Наиболее последовательное и решительное проведение принципа трудовой теории стоимости (всякий товар — сгус­ток общественного труда, следовательно, стоимость) обнару­живает его противоречивость в связи с неравенством труда и капитала. Если сам Д. Рикардо и его последователи в ко­нечном счете с идеалистических позиций затушевывали классовый антагонизм пролетариата и буржуазии, сбиваясь на точку зрения конкуренции (и «хитрости мирового разума»), то защита трудовой теории стоимости с материалисти­ческих позиций позволяет «не замазывать, а отчетливо фик­сировать противоположность труда и капитала. Такова бы­ла позиция пролетарских противников буржуазной полит­экономии, исходивших из рикардовской теории (Дж. Брей, Т. Годскин, Дж. Грей, У. Томпсон). Особенности теоретичес­кой позиции пролетарских экономистов соответствуют ло­гике того уровня товарно-денежных отношений, который представлен функциями денег, или целостным процессом обращения товаров. На этой стадии завершается склады­вание и соответственно отражение товара как абстрактно тождественной «клеточки» капитала и одновременно наме­чается переход к собственно капиталу.

К. Маркс, характеризуя возникновение пролетарской школы в политэкономии капитализма, писал, что, так как развились реальные классовые противоречия, получившие теоретически меткое, но неосознанное выражение в теории Д. Рикардо, то «было вполне естественно, что те умы, ко­торые стали на сторону пролетариата, ухватились за теоре­тически уже обработанное для них противоречие. Труд есть единственный источник меновой стоимости и единственный активный созидатель потребительной стоимости. Так говори­те вы. С другой стороны, вы говорите, что капитал — это все, а рабочий — ничто, или что рабочий представляет со­бой просто одну из статей издержек производства капита­ла. Вы сами себя опровергли. Капитал есть околпачивание рабочего — и больше ничего. Труд есть все.

Таково, и в самом деле, последнее слово всех тех сочине­ний, которые защищают пролетарские интересы с точки зре­ния Рикардо, исходя из его собственных предпосылок» (т. 26, ч. 3, с. 268—269).

Пролетарские противники буржуазных политэкономов отчетливо выразили идею о том, что капитал есть не .вещь, а отношение. Самый крупный из всех пролетарских эконо­мистов Т. Годскин сравнивал капиталиста с ростовщиком: «То, что капиталист действительно отдает под проценты, это не золото и не деньги, но пища, одежда и орудия. И он всегда требует, чтобы производилось больше пищи, одеж­ды и орудий, чем он предоставил. Никакая производитель­ная сила не может удовлетворить этому требованию, и как капиталисты, так и политикоэкономы возводят хулу на мудрость природы, потому что она отказывается служить корыстолюбию первых и не может в точности сообразовать свои процессы с желаниями последних» (Т. Годскин имеет в виду объяснение Д. Рикардо относительно понижения нор­мы прибыли ухудшающимся плодородием земель. — С. Р.) ¹²³.

Такая позиция отчетливо фиксирует объективный анта­гонизм буржуазных производственных отношений. Неустранимость этого антагонизма для Т. Годскина очевидна, так как пока не будет действовать принцип «тот, кто сеет, должен пожинать», «не может и не должно быть .никакого мира на земле и согласия между людьми» ¹²⁴. Тем самым в представ­лении пролетарской школы экономистов отношения товаро­владельцев далеки от гармонии — товаровладельцы не тож­дественны друг другу в смысле владения богатством. По их мнению, это не следствие товара как такового, а результат искажения естественной природы стоимостных отношений. Поэтому они приходят опять-таки к пониманию стоимости как некой вещности. Только она (в отличие от буржуазных политэкономов) ими отождествлялась с живым трудом. Кри­тикуя вульгарную политэкономию, смешивавшую определения стоимости и потребительной стоимости и приписывавшую производительную силу как труду, так и орудиям труда, Т. Годскин писал: «Но если признать, что все производится трудом, даже и капитал, то бессмысленно приписывать про­изводительную силу орудиям, которые производятся и упо­требляются трудом. Всякий капитал производится и употреб­ляется человеком, но, упуская из виду человека и приписы­вая производительную силу капиталу, мы принимаем за активную силу то, что является только порождением изо­бретательности человека...» ¹²⁵.

Для Т. Годскина все есть труд, и если устранить капита­листа, то потребность человека в труде добывать себе не­обходимые продукты получит естественное выражение. Труд берется им в непосредственной сращенности с абстрактной и конкретной сторонами.

У Д. Рикардо тождество субстанции стоимости нега­тивно внешнему качеству потребительных стоимостей. Про­летарские же экономисты, развиваясь в условиях разложения рикардианской школы, сводят стоимость к множеству ре­альных товарных стоимостей (так что стоимость перестает «прятаться» за отдельными товарами), положительно отно­сясь к их потребительным стоимостям. С другой стороны, в отличие от вульгарных экономистов, которые эклектически смешивали определения потребительной стоимости и стои­мости, ценность и полезность товаров, пролетарская школа идет последовательно за Д. Рикардо, усматривая в отноше­ниях товаров стоимостные отношения. Только теперь в отли­чие от Д. Рикардо стоимость перестает быть абстрактной количественностью, которая именно потому, что внешнее ка­чество потребительной стоимости негативно ей, превращается в идею стоимости, закономерно вскрывающей тождество раз­личных количеств и таинственно разводящей труд и капитал по разные стороны баррикад.

Стоимость становится субстанцией, которая непосред­ственно воплощается в различных товарах. Если для К. Маркса товар выражает свою стоимость лишь идеально в деньгах, то для непоследовательного пролетарского мате­риалиста эта идеальность есть залог того, что все товары должны быть непосредственно общественными. Изображение товара как абстрактного тождества капитала достигает здесь вершины, ибо стоимость как субстанция непосредственно сра­стается с внешностью потребительной стоимости. Но, с другой стороны, в этом срастании стоимости с реальными единичны­ми товарами намечается и разложение товара как абстракт­ного тождества капитала, т. е. разложение данной сращенности стоимости и потребительной стоимости, ибо речь идет об отношении стоимости одного товара и стоимости другого товара. Тем самым количественная трактовка стоимости до­стигает логического завершения, намечая в самой себе свое преодоление. Рассмотрение стоимости как реального отно­шения конкретных товаров ведет к тому, что стоимость перестает быть заоблачным абсолютом и непосредственно совпадает со всяким товаром, т. е. со всякой потреби­тельной стоимостью. Следовательно, стоимость в реаль­ности соотносится с собой в разных конкретных товарах и тем отталкивает, исключает из себя непосредственность потребительной стоимости. Но в то же время такое стои­мостное отношение не содержит другого качественного раз­личия товаров кроме внешности потребительных стоимостей, и поэтому этот внешний момент примешивается к собствен­но стоимостному отношению, что создает иллюзию, будто капитал лишь искажает естественную природу отношений обмена продуктами труда.

Подобная двойственность наглядно проявляется у Т. Год­скина в трактовке денег. Д. Рикардо, сводя все товары к абстрактной количественности, даже не ставит вопроса о выведении денег из товарной формы, полагая лишь, что каждый товар может быть деньгами. Т. Годскин же пыта­ется объяснить, что «изобретение денег или употребление известного товара в качестве мерила стоимости или средства обмена всех товаров является естественной и необходимой ступенью в развитии общества»¹²⁶. Он приходит, с одной стороны, к выводу о тождестве денег и всех других то­варов, ибо все они представляют собой количества труда: «Это обстоятельство устанавливает между благородными ме­таллами и всеми другими товарами естественное соотноше­ние, подверженное только таким изменениям, какие могут быть вызваны возрастающей трудностью или легкостью в про­изводстве всякого товара, включая и благородные метал­лы»¹²⁷. С другой стороны, возникновение исключительного денежного товара закономерно потому, по Т. Годскнну, что особенности разделения труда затрудняют обмен (например, между луком и лодкой), которые не могут быть подвергнуты делению, но хотят быть обменены их владельцами, несмотря на различия в стоимости.

Так и появляется товар, который удобен для деления, хранения и т. д., чтобы эффективно опосредствовать обра­щение товаров. В итоге Т. Годскин, хотя и пытается обос­новать исключительность денежного товара, связывает ее лишь с особенностями технологического процесса, с осо­бой потребительной стоимостью денег. Деньги не выводятся последовательно из самой стоимости, что рождает иллюзию замены денег прямым учетом труда в рабочем времени (идею таких «рабочих денег» отстаивал Дж. Грей ¹²⁸) и идеализа­цию стоимостных отношений, соответствующих якобы в сво­ем правильном применении истинной природе человека.

Наивное упрощение диалектики товара вело пролетар­ских экономистов к рассмотрению капитала как вредного и случайного нароста на общественном теле, который лишь мешает общественному производству, обкрадывая пролета­риев. Т. Годскин писал: «Между производителем пищи и про­изводителем платья, между производителем орудий и тем лицом, которое их применяет, втирается капиталист, кото­рый не производит машин и орудий, а присваивает себе продукцию и тех и других. Скаредной рукой, как только это возможно, он отмеривает каждому рабочему часть про­дукта другого, оставляя себе наибольшую долю»¹²⁹. Нащу­пав существенное различие в отношениях товаровладельцев, пролетарские экономисты оставались в то же время на уров­не абстрактно тождественного понимания отношений труда и капитала. Устранение капиталистов и, как следствие, не­справедливостей обмена вело, с их точки зрения, к единству общественного и индивидуального в условиях сохранения то­варного производства, которое вполне соответствует сущнос­ти человека. Капитал же своей эксплуатацией рабочих ста­вит труду «гораздо более тесные границы, чем это предпи­сывается природой»¹³⁰. Т. Годскин не понимал, что сам на­емный труд есть необходимая противоположность капитала в условиях товарного производства, как результат экономичес­кой незрелости, выражающейся в недостаточной специали­зации и интеграции производства, что и обусловливает не­обходимость частной собственности и невозможность совпа­дения общественного и индивидуального. Не случайно К- Маркс пишет: «Подобно тому как Рикардо не понимает формулируемого в его системе тождества капитала и труда, так авторы этих сочинений (имеются в виду Т. Годскин, П. Рейвнстон и др. — С. Р.) не понимают того противоре­чия между капиталом и трудом, которое они изображают. Поэтому даже самые значительные среди них, как например Годскин, сами принимают как вечные формы все экономи­ческие предпосылки капиталистического производства и хо­тят только вычеркнуть капитал, основу и вместе с тем не­обходимое следствие этих предпосылок» (т. 26, ч. 3, с. 269). Это непонимание противоположности труда и капитала вы­разилось у Т. Годскина и в том, что он полагал, будто товар, являющийся мерой стоимости товаров, сам товаром не явля­ется.

В отличие от вульгарных политэкономов, критиковав­ших Д. Рикардо с рикардовских же позиций и потому за­тушевывающих те объективные противоречия труда и ка­питала, обнаруженные великим классиком политэкономии капитализма, у пролетарских противников Д. Рикардо на­мечается переход к созданию научной политэкономии капи­тализма, поскольку ими отчетливо выделяется факт эксплуа­тации буржуазией пролетариата. С этого момента начина­ется разложение (преодоление) абстрактного тождественно­го буржуазного уровня в познании капиталистических про­изводственных отношений, которому присуще сведение об­щественных отношений к отношениям вещей, и характе­ристика их как вечных и естественных. Однако само это на­чало еще находится в рамках абстрактно тождественного понимания товара, ибо не разрешает последовательно анти­номии стоимости и потребительной стоимости. Антиномичность общественного и индивидуального просто устраняется, как устраняется сам капитал. Характеризуя противополож­ность буржуазной политэкономии и пролетарской школы экономистов, К. Маркс писал: «Одни хотят увековечить этот антагонизм ради его плодов (между капиталистической формой производства и его содержанием. — С. Р.). Другие готовы, чтобы избавиться от антагонизма, пожертвовать те­ми плодами, которые выросли в рамках этой антагонисти­ческой формы» (там же, с. 270).

Анализ К. Марксом в третьей главе «Капитала» функций денег отражает существенные особенности, свойственные ис­торическому этапу становления научной политэкономии. Од­нако рассмотрение денег с позиций уже познанной сущности капитала позволяет ему глубже вскрыть противоречия то­варного обращения. Если противники буржуазных полит­экономов фактически стремились к ликвидации денег как ка­питала, принадлежащего капиталисту, и установлению де­нежной всеобщности всех остальных товаров, принадлежащих трудящимся, то К. Маркс показывает, что в товарном об­ращении денежность (стоимостная природа товаров, всту­пающих в рынок) дана идеально. Именно поэтому сущест­вует товар-эквивалент, выполняющий прежде всего функ­цию меры стоимости товаров. Соответственно идеальности стоимостной природы товаров и деньги выполняют функцию меры стоимости идеально. Стоимость как общественный про­цесс труда, складывающийся за спиной у частных предпри­нимателей, предполагает идеальность измерения стоимости.

Антиномичность товара в процессе обращения углубля­ется: за отношением товара и денег все заметнее намеча­ется неразрывная связь, и в то же время все отчетливее про­ступает ее внешний характер. Товару необходима денежная форма, через нее он выражает свое общественное бытие. Следовательно, общественное бытие товаров намечается как некая связь, объединяющая всех товаровладельцев в одно целое. Стоимость — единая общественная душа различных товаров. Казалось бы, мы имеем здесь дело с конкретным тождеством, содержащим внутри себя различие. На самом деле это не так.

Денежная форма товаров (цена) лишь идеальна. Про­дукт частного собственника, поступающий на рынок, являет­ся потенциальной стоимостью. Будучи произведенным для рынка, товар — стоимость, но именно поэтому он может и оказаться не признанным рынком. Лишь рынок покажет, яв­ляется ли товар общественно необходимым продуктом. Иде­альность товарной формы как таковой, проявившаяся при рассмотрении формы стоимости, сменяется идеальностью конкретного товара. Стоимость перестает быть абстракцией, двумя полюсами которой являются потребительная стои­мость и единичная товарная стоимость. Вне товаров ее те­перь нет. Но то, что было загадкой товара как такового, товара вообще, теперь становится загадкой реального то­вара, который, хотя и тождествен всем другим товарам, вовсе не гарантирует своему владельцу общественного благопо­лучия.

Взаимосвязь сторон антиномии (потребительной стои­мости и стоимости), выраженная внешним образом через отношение товара и денег, достигает степени взаимоисклю­чения на данной стадии абстрактного тождества. На ста­дии противоположности абстрактного тождества (формы стои­мости в анализе К. Маркса) отношение противоположностей, как мы видели, предстало единством относительной и экви­валентной форм стоимости, или единством потребительной стоимости и «стоимости». Кавычки указывают на то, что стоимость выступает как нечто, непосредственно совпадаю­щее с товаром-эквивалентом, и потому, с другой стороны, субстанция стоимости предстает некой закулисной силой. Противоположности — потребительная стоимость и стои­мость— взаимообусловливают друг друга. В этом взаимоопосредствовании стоимость, хотя и выступает социальнос­тью, противоположной непосредственной потребительной стоимости, саму эту непосредственность содержит в себе как момент. Последнее и ведет к тому, что стоимость сливается с непосредственной единичностью товара-эквивалента. Про­тивоположность потребительной стоимости и стоимости в форме стоимости означает, следовательно, процесс само­определения стоимости, отделения ее от потребительной стои­мости. Однако самоопределение стоимости здесь еще вклю­чает в себя непосредственно момент потребительной стои­мости.

Взаимопорождение потребительной стоимости и стоимос­ти в форме стоимости не носит характера взаимоисключе­ния. В форме стоимости отрицательное отношение стоимос­ти к потребительной стоимости переплетается с таким же их позитивным отношением, ибо потребительная стоимость не­посредственно выражается в стоимости, и наоборот. Дру­гими словами, в форме стоимости тождество стоимости пере­плетается с внешним количественным различием потреби­тельных стоимостей, в котором это тождество проявляется. Соответственно этому буржуазная политэкономия, .подняв­шаяся до осмысления данной ступени логики товара (Д. Ри­кардо и его школа), хотя и создала трудовую теорию стои­мости, в целом осталась в плену фетишистских представле­ний о капиталистических отношениях, свидетельствовавших о непоследовательном различении стоимости и потребитель­ной стоимости. В обращении же товаров противоположность потребительной стоимости и стоимости превращается в их взаимоисключение.

Абстрактное тождество как совпадение стоимости с непо­средственной единичностью товара начинает разлагаться. Стоимость не просто теперь полагает потребительную стои­мость, но и отталкивает ее. Процесс обращения товаров предстает как самодвижение денежности, стоимости. Отноше­ние товара и денег дано не как отражение потребительной стоимости в стоимости, и наоборот, а как отражение стои­мости в стоимости же. Денежная стоимость измеряет стои­мость товара. Функции денег оказываются самоотражением стоимости. Тем самым определенно намечается переход от внешнего различия стоимости от потребительной стоимости к внутреннему саморазличию стоимости. Однако такое само- различие только намечается, поскольку товар является стои­мостью лишь идеально, тогда как деньги — это реально стои­мость. Идеальность стоимостной формы товара показывает, сколь велика пропасть между товаром и деньгами.

Действительным статусом стоимости в стоимостном от­ношении обладают лишь деньги. Пропорционально этому происходит дальнейшее развитие абстрактного тождества: по­является товарность как нечто внешнее (внешним образом представленное в отношении товара и денег) и одновремен­но как неразрывная связь потребительной стоимости и стои­мости. Но как ни парадоксально, чем отчетливее выступает внешняя противоположность товара и денег (и, следователь­но, момент сращенности потребительной стоимости и стои­мости в товарности как таковой), тем сильнее намечается неразрывность товара и денег. Чем более воплощается стои­мость в потребительных стоимостях, тем более определяется ее субстанциональная природа, объединяющая все товарные тела. Деньги как всеобщий эквивалент существуют лишь по­тому, что каждый товар, выносимый на рынок, есть потен­циальная стоимость. Продукт частного капиталистического производства стремится стать и общественным продуктом. Каждый товар - это как бы деньги в-себе, но он еще хочет стать таковым и для других. О серьезности общественных притязаний товара свидетельствует и то, что хотя цена его и идеальна, она «всецело зависит от реального денежного материала» (т. 23, с. 106). В то же время в цене заложена возможность и количественного несоответствия с величиной стоимости. «И это не является недостатком этой формы,— пишет К. Маркс, — наоборот, именно эта отличительная чер­та делает ее адекватной формой такого способа ироизводства, при котором правило может прокладывать себе путь сквозь беспорядочный хаос только как слепо действующий закон средних чисел» [(там же, с. 112).

Взаимоисключение противоположностей — потребитель­ной стоимости и стоимости — и соответственно разложение абстрактного тождества становится очевидным, когда день­ги реально вступают в процесс обращения, выполняя функ­цию средства обращения. Казалось бы, реальный процесс об­ращения, в котором товар 'продается и его владелец по­лучает деньги, делает и деньги, и товар реально стоимостя­ми. Однако думать так — значило бы стоять на точке зре­ния абстрактного тождества в понимании диалектики то­вара. К. Маркс отмечает, что трудность объяснения товар­ных метаморфоз обусловлена тем, что «каждое изменение формы товара совершается шутем обмена двух товаров: простого товара и денежного товара. Когда обращают вни­мание только ;на этот вещественный момент, обмен товара на золото, упускают из виду как раз то, что следовало бы видеть прежде всего, а именно то, что 'происходит с формой товара. Упускают из виду, что золото, рассматривамое толь­ко как товар, еще не есть деньги и что другие товары при помощи своих цен сами относят себя к золоту как к своему собственному денежному образу» (там же, с. 114).

Разграничение вещественного и экономического содер­жания товарного обращения позволяет К. Марксу отчленить стоимость от потребительной стоимости. Однако объективно на данной стадии развития товарности и ее отражении в теории существует еще сращенность вещественного и эко­номического, хотя она и начинает преодолеваться.

Обращение товаров, являясь дальнейшим движением противоречий обмена, означает в то же время вступление этих противоречий в новую фазу. Абстрактное тождество, углубляясь, тем не м.-нее начинает превращаться в абстракт­ное различие, денежность товарной формы (стоимостная при­рода товара) начинает исключать ее вещественность. Начало превращения абстрактно тождественного отношения в такое абстрактное отношение, где определяющую роль играет уже различие, выражается в том, что, хотя деньги являются лишь выражением стоимостной природы товара, так что каждый товар есть единство стоимости и 'потребительной стоимости, именно деньги в товарном отношении являются реально стоимостью.

Единство потребительной стоимости и стоимости 'пред­ставлено в товаре и в деньгах различным образом: «Но это единство различий на каждом из двух полюсов представлено противоположно, а потому оно выражает вместе с тем их взаимоотношение. Товар реально есть 'потребительная стои­мость: его стоимостное бытие лишь идеально проявляется в цене, выражающей его отношение к золоту, которое противо­стоит ему как реальный образ его стоимости. Наоборот, ве­щество золота играет роль лишь материализации стоимос­ти, т. е. денег. Поэтому золото реально есть меновая стои­мость. Его потребительная стоимость пока лишь идеально обнаруживается в ряде относительных выражений стоимости, при помощи которых оно относится к противостоящим ему товарам как к совокупности своих реальных потребительных форм» (там 'же, с. 114—115). К. Маркс подчеркивает: «Эти противоположные формы товаров представляют собой дей­ствительные формы их движения в процессе обмена» (там же).

По мере того, как в каждом товаре усиливается за­родыш стоимости, так что стоимость как бы совпадает со всяким единичным товаром во всей его телесности :(по мере того, как развивается абстрактно тождественная природа товара как единичного воплощения общественного труда), намечается превращение абстрактного тождества в абстракт­ное различие, ибо реально стоимостями оказываются лишь избранные товары, и прежде всего деньги. Именно с этих позиций противники буржуазных политэкономов выразили классовую противоположность интересов товаровладельцев при капитализме. Если исходить материалистически из ра­венства всех товаров и их владельцев, тогда взаимоисклю­чение классовых интересов становится очевидным. Однако идеалистическое, по сути, рассмотрение пролетарскими эконо­мистами самого капитала в качестве какого-то недоразуме­ния фактически было попыткой отстоять принцип равенства на почве товарных отношении, превратить товар из идеально общественного продукта в реально общественный. Такая по­зиция еще абстрактно тождественна, хотя в ней абстрактно тождественное .понимание стоимости и начинает разлагаться.

Особенностью данного» витка логики «Капитала» явля­ется то, что его историческим эквивалентом является не только 'пролетарская школа экономистов, но и этап раннего марксизма, приходящийся на период 1842—1845 гг. и охва­тывающий работы, предшествовавшие к<Немецкой идеоло­гии».

Не рассматривая специально проблему становления марксистской мысли, подчеркнем методологическое сходство ранних исследований К. Маркса и пролетарской школы эко­номистов в домарксистской политэкономии на примере «Экономическо-философских рукописей 1844 г.». В них К. Маркс, как и его предшественника, исходит из того, что «капитал есть накопленный труд», что «у рабочего отнимается все больше и больше продуктов его труда» (т. 42, с. 49—50). К. Маркс, как и Дж. Брей, Т. Годскин и другие, обна­руживает коренное противоречие буржуазной политэкономии: «Если, согласно политэкономам, труд есть то единственное, посредством чего человек увеличивает стоимость продуктов природы, а работа человека есть его деятельная собствен­ность, то, согласно той же политической экономии, земель­ный собственник и капиталист, которые в качестве земель­ного собственника и капиталиста являются лишь привилеги­рованными и праздными богами ¹³¹, всюду одерживают верх над рабочим и диктуют ему законы» (т. 42, с. 52). Он уже в этот период рассматривает капитал как общественное от­ношение частной собственности и наемного труда. Однако делая вывод, что к<даже согласно основным положениям по­литической экономии, труд не есть товар» (там же, с. 57), К. Маркс упрощает связь труда и капитала, сводя ее к ко­мандной власти капитала над трудом, к отчуждению труда и его продуктов от самого трудящегося. Он считает, что товаром является не труд человека, а сам человек в бур­жуазном обществе, продающий себя капиталисту. К- Маркс разделяет здесь еще точку зрения конкуренции па природу прибавочной стоимости, полагая, что зарплата рабочего оп­ределяется борьбой рабочего и капиталиста и спросом на труд. Как и противники буржуазных политэкономов, К. Маркс считает, что универсальная сущность человека не получает реализации в условиях капитализма: «Родовая сущность чело­века — как природа, так и его духовное родовое достояние — превращается в чуждую ему сущность, в средство для под­держания его индивидуального существования. Отчужденный труд отчуждает от человека его собственное тело, как и при­роду вне его, как и его духовную сущность...» (т. 42, с. 94).

Упрощенное /понимание связи труда и капитала в ме­тодологическом отношении связано с упрощенным понима­нием механизма диалектической противоречивости, что осо­бенно проявилось у раннего К. Маркса в работах 4843 г. Критикуя спекулятивность идеалистического примирения про­тивоположностей в противоречии, К. Маркс писал: «...Сколь бы обе крайности ни выступали в своем существовании как действительные и как крайности, — свойство быть крайностью кроется все же лишь в сущности одной из них, в другой же крайность не имеет значения истинной действительности. Одна из крайностей берет верх над другой. Положение обе­их не одинаково» (т. 1, с. 322). По Марксу, понимание определяющей роли одной из противоположностей в противо­речии не :было еще подлинным диалектико-материалистичес­ким пониманием. Отношение противоположностей рассматри­валось им как внешнее взаимодействие сущностей, а не как внутреннее противоречие одной сущности (см. там же, с. 321). Соответственно им упрощалась до крайности в клас­совых отношениях буржуазного общества и роль пролета­риата. Так, К. Маркс писал: «Требуя отрицания частной соб­ственности, пролетариат лишь возводит в принцип общества то, что общество возвело .в его принцип, что воплощено уже в нем, в пролетариате, помимо его содействия, как отри­цательный результат общества» (там же, с. 1428). Он не­дооценивает здесь то обстоятельство, что пролетариат есть класс, существующий как таковой на основе частной соб­ственности, и что отрицание частной собственности должно привести к существенному изменению и самого пролетариата. Подобная недооценка взаимоопосредствованности пролета­риата и буржуазии обусловила абстрактно гуманистическую концепцию общественного переустройства.

Ранний К. Маркс делает существенную уступку Л. Фей­ербаху, считая, что «последовательно проведенный нату­рализм или 'гуманизм отличается как от идеализма, так и от материализма, являясь имеете с тем объединяющей их обоих истиной. Мы видим в то же время, что только нату­рализм способен понять акт всемирной истории» )(т. 42, с. 162). К. Маркс непоследователен в своем материализме, по­этому в понимание капиталистических отношений им при­вносится субъективный, случайностный момент, что ведет к недооценке капитала, характерной и для Т. Годскина.

Вместе с тем позиция К. Маркса в «Рукописях 1844 г.» неизмеримо глубже взглядов пролетарских экономистов. У него намечаются ростки более последовательного в диалек­тическом отношении понимания труда и капитала, что по­служило источником его творческой эволюции. Таковыми были идеи о том, что «нищета вытекает из сущности самого нынешнего труда» :(там же, с. 53), что сила капиталиста есть покупательная сила его капитала и что власть ка­питала распространяется и >по отношению )к самому капи­талисту. Кроме того, идея о том, что человек в буржуазном обществе является товаром, несмотря на ее абстрактно гу­манистический налет, содержит в себе зародыш будущего учения о рабочей силе. Существенное значение имела содер­жащаяся в «Рукописях» критика грубого уравнительного коммунизма.

В целом ранний К- Маркс зафиксировал с пролетарских позиций, что товарность как таковая ведет к денежности капиталиста и нечеловеческому существованию пролетариата, к антагонистическому противостоянию стоимости, богатства потребительной стоимости, природной сущности индивида. В отличие от своих пролетарских предшественников, К-Маркс показал, что для устранения эксплуатации необходимо не просто устранить командование капиталиста, а уничтожить саму товарность, лежащую в основе капитала. Тем самым, К. Маркс, с одной стороны, еще не раскрыл сути товара во всей его глубине, не довел идею товарности до идеи ра­бочей силы и отсюда делал упрощенные 'выводы о том, что противоречие труда и капитала есть противоречие не одной сущности, а двух разных сущностей, одна из которых являет­ся крайностью в отношении. С другой стороны, К. Маркс уже в «Рукописях» нащупывает, что для устранения анта­гонизма должна быть устранена товарность как таковая. Это противоречие мысли К. Маркса толкало его к новым экономическим исследованиям. К. Маркс в своем главном труде впервые в науке раскрыл диалектику денег. До К. Маркса высшей точкой в понимании денег было положе­ние о том, что деньги — товар. Но патриарх домарксистской политэкономии Д. Рикардо даже не задумывался о том, по­чему деньги, если они такой же товар, как и другие, зани­мают столь особое положение на рынке. Категория денег отражает тот уровень зрелости товарных отношений, в ко­тором уже просматриваются контуры капитала.

Таким образом, логика действительности абстрактного тождества в «Капитале» ((деньги, или обращение товаров) отражает этап в истории познания, когда с пролетарских позиций было зафиксировано отношение эксплуатации, но сама эксплуатация не была еще научно объяснена. Это соответствует объективной логике данной стадии развития товара. Анализ процесса обращения товара, или товарных отношений со стороны функций денег, намечает внутреннее отношение стоимости к самой себе, ибо в товарном отноше­нии, взятом со стороны его денежности, идеальная стои­мость «светится» в реальной стоимости. Проникновение в товар с материалистических позиций на данный уровень глу­бины закономерно приводит к фиксированию антагонизма труда и капитала, как несоответствия должному в принципе быть эквивалентному отражению одной стоимости в другой стоимости.

Однако если исследователь с абстрактных антропологи­ческих позиций не различает противоположности идеальной формы стоимости и реальной ее формы, то такое несоот­ветствие характеризуется как неразумное извращение чело­веческой сущности. Идеальная форма стоимости товара, на­ходящегося в отношении с деньгами, укореняет, доводит до абсолютного завершения представление, будто всякий продукт частного труда, всякая потребительная стоимость с необхо­димостью есть стоимость, ибо на нее затрачен труд. Коли­чественная трактовка стоимости, доведенная до логического конца, когда из нее следует вывод о равенстве всех това­ров и их владельцев, позволяет обнаружить в практике эко­номических отношений реальные классовые антагонизмы и рождает при этом облегченные проекты устранения таких ан­тагонизмов. Товар, последовательно понятый как непосред­ственное воплощение благосостояния каждого участника эко­номического процесса, т. е. как абстрактное тождество, од­новременно обнаруживает существенное различие, имеющее место в реальной жизни этих товаровладельцев. Абстрактное тождество, достигая вершины, одновременно намечает в себе переход в такое абстрактное отношение, когда преобладаю­щую роль играет уже абстрактное различие. Но это — толь­ко неясные контуры абстрактного различия, ибо идеальность стоимостного существования товара вводит в заблуждение не владеющего историческим материализмом пролетарского эко­номиста, толкая его к выводу о том, что капитал — это лишь обкрадывание, мешающее реализоваться потенциальной при­роде товара и природе его владельца.

Для зрелого К. Маркса идеальность стоимостной приро­ды товара прямо указывает -на возможность последнего ока­заться «иному не нужным. Товар и деньги при рассмотрении денег отталкивают друг друга вплоть до того, что товар на практике может не превратиться в деньги. Это означает, что товар оказывается не-товаром, ибо он и как потребительная стоимость не нужен своему хозяину, и как стоимость не признан обществом. Отношение противоположностей обнару­живает здесь их прямой разрыв, подтверждая тем самым внешний характер отношения. Но это и неудивительно. Про­дукт частного труда, оставаясь частным, стремится к тому же быть и непосредственно общественным, — точно так же, как сам товаровладелец, (будучи простым смертным, надеется на вечную загробную жизнь. Тем с большей суровостью общест­венный характер обращения демонстрирует товаровладель­цу глубину его иллюзий.

Взаимоисключение противоположностей—стоимости и потребительной стоимости, товара и денег—проявляется не только в том, что товар может не стать деньгами. Сама возможность оказаться не-товаром вытекает из более глубокого обоснования. К. Маркс рассматривает обращение товаров в чистом виде и предполагает поэтому его нор­мальное течение. Товар превращается в деньги, чтобы пре­вратиться затем в другой товар. Т—Д—Т — такова формула простого товарного обращения. При нормальном ходе про­цесса обращения товар и деньги как потребительная стои­мость и стоимость взаимоисключают друг друга, непосред­ственно сливаясь и отталкиваясь друг от друга. Процесс товарного обращения есть процесс отчуждения товаровла­дельцем своих продуктов труда ¹³².

Первая метаморфоза |(см. т. 23, с. 113) обращения состоит в обмене товара и денег, что означает появление у одного товаровладельца вместо товара денег, а у другого — вместо денег товара. Товар меняется на всеобщую форму стоимости, а деньги — на особенный вид своей 'потребитель­ной стоимости. Потребительная стоимость товара действи­тельно притягивает к себе золото. «Поэтому реализация це­ны, или только идеальной формы стоимости товара, есть с другой стороны, реализация только идеальной потребительной стоимости денег, — превращение товара в деньги есть в то же время превращение денег в товар» |(там же, с. 118).

Взаимопревращение товара и денег не только не являет­ся конкретным тождеством, но, напротив, представляет собой вершину абстрактного тождества. Стоимость как обществен­ное отношение предстает неразрывной связью индивидуальной потребительной стоимости и индивидуальной стоимости. Тем самым стоимость различена 'не внутри себя, а через потреби­тельную стоимость. Поэтому существует лишь одна то­варная стоимость, меняющаяся местами с потребитель­ной стоимостью. Перемена мест товара и денег представляет собой взаимоисключение потребительной стоимости и стои­мости. Товар, превращаясь в деньги, перестает быть для сво­его владельца потребительной стоимостью и становится стои­мостью. И наоборот, деньги становятся для их владельца потребительной стоимостью.

Другой стороной взаимоисключения потребительной стои­мости и стоимости выступает то, что появляется особое ка­чественное различие в стоимости, наряду с 'внешним разли­чием стоимости и потребительной стоимости. Имеется в виду отличие реальной стоимости от идеальной стоимости. Но это не особое качественное различие в стоимости, так как иде­альная форма стоимости, как и идеальность вообще, есть другая плоскость объективной реальности, лишь отражение последней. Поэтому мы имеем здесь не само внутреннее ка­чественное различие в стоимости, а неясный контур такого внутреннего различия. В целом же процесс обращения то­варов предстает все тем же количественным отношением то­вара и денег, где определяющим моментом является качест­венное различие стоимости от потребительной стоимости. Пе­реплетение внешнего качественного различия стоимости и по­требительной стоимости и идеальный «намек» на внутреннее различие в самой стоимости рождает в голове пролетарского экономиста, который не проник в логику капитала глубже уровня процесса обращения, представление, что все труднос­ти процесса обращения идут от денег и их владельца — ка­питалиста.

Наметившийся переход к преобладанию абстрактного различия в товарных отношениях одновременно связан с за­рождением внутри абстрактной товарной связи конкретного тождества и различия. В форме стоимости, как уже отмеча­лось, стоимость еще не отделена последовательно от потреби­тельной стоимости. Момент потребительной стоимости вплетен в определения самой стоимости, несмотря на свою негатив­ность к ней ¹³³. Стоимость различена качественно не сама в себе, а через потребительную стоимость. В целостном про­цессе обращения, когда товарный мир реально обнаруживает субстанциональное единство, состоящее в притягивании това­рами денег, и, наоборот, намечается саморазличие стоимости от самой стоимости. Идеальная стоимость товара и стоимость денег суть проявления одной субстанции — общественного тру­да в условиях частной собственности. В стоимостном отно­шении начинает появляться момент «свечения» стоимости в самой себе. Однако товар — лишь идеально стоимость, и по­тому о внутреннем саморазличии стоимости можно только говорить как о намечающемся, готовящемся возникнуть мо­менте. Пролетарские же экономисты со своих непоследова­тельно материалистических позиций выдают зародыш вну­треннего саморазличия стоимости за его зрелое состояние, придавая ему вид реализации сущностных универсальных принципов человеческой природы, искаженной капиталисти­ческой эксплуатацией.

Контуры конкретного тождества-различия особенно чет­ко начинают 'Выступать при рассмотрении К. Марксом зо­лота как денег, когда оно непосредственно своей телеснос­тью опосредствует обращение товаров.

Стоимость как единичный и одновременно всеобщий денежный товар обнаруживает тенденцию к самоувеличению. Обнаруживающееся стремление денежного товара к еамоизменению подрывает саму основу абстрактного тождества. Намечается самоизменение стоимости. Однако самоизменение денег как сокровища носит пока лишь совершенно внеш­ний характер. Золото может увеличиваться как сокровище в том случае, если его владелец будет меньше приобретать предметов потребления. «Следовательно, созидатель сокро­вищ приносит потребности своей плоти в жертву золотому фетишу. Он принимает всерьез евангелие отречения. Но, с другой стороны, он может извлечь из обращения в виде де­нег лишь то, что он дает обращению в виде товара. Чем больше он производит, тем больше он может продать. Трудо­любие, бережливость и скупость— вот, следовательно, его ос­новные добродетели; много продавать, мало покупать — в этом вся его политическая экономия» '(т. 23, с. 144).

Как видим, антиномия стоимости и потребительной стои­мости из абстрактного тождества готова превратиться в абстрактное различие. В золоте, как в деньгах, момент по­требительной стоимости отходит на второй план.

Высшей степени взаимоисключение товара и денег Достигает в мировых деньгах. «Только на мировом рынке день­ги в полной мере функционируют как товар, натуральная форма которого есть вместе с тем непосредственно обществен­ная форма осуществления человеческого труда т аЬз1гас1о. Способ их существования становится адекватным их поня­тию» (там же, с. 153). Мировые деньги функционируют од­новременно как всеобщее средство платежа, всеобщее по­купательное средство и абсолютно общественная материали­зация богатства вообще. Деньги демонстрируют 'полное при­знание товара со стороны человеческого общества, подтверж­дая свойство товара составлять богатство его владельца. Деньги, следовательно, есть абсолютный товар, т. е. товар, возведенный в абсолют. Чтобы единичный товар 1был так же абсолютен, он должен быть по своей природе денежен. То­вар как «клеточка» (единичность) капитала достигает здесь вершины. Отождествление товара с денежной «куколкой» завершается, но потому завершается и абсолютное разгра­ничение товара и денег. Простое товарное обращение, начав с отдельного конкретного товара, кончает товаром вообще — процессом, который постепенно преодолевает единичную то­варную форму. Товар как абстрактное тождество стоимос­ти самой себе становится моментом процесса движения стоимости, так что каждая индивидуальная товарная фор­ма оказывается преходящей. Тем самым товарное обращение как движение товаров (Т—Д—Т) превращается в свою про­тивоположность—в движение денег, движение стоимости (Д-Т-Д).

Итак, диалектика денег такова, что на этом уровне раз­вития товара и его отражения в теории намечается самоизменение стоимости и окончательно выявляется определяю­щая (роль стоимости в товарном отношении. Причем чтобы отразить этот уровень товара, необходимо исходить не из понятия стоимости, которое есть одновременно и стоимость, и потребительная стоимость, вследствие чего способно к не­соответствию с самим собой, а из реального товара и реаль­ных отношений, в которых все товары должны быть стоимос­тями. Некоторые особенности данного логического витка «Ка­питала», связанные с историческим этапом познания, каким была пролетарская школа в домарксистской политэкономии, проявились и в советской философской и экономической ли­тературе. Речь идет об исследованиях, которые стремятся преодолеть абстрактность подхода Э. В. Ильенкова, пытав­шегося всю логику «Капитала» непосредственно свести к противоречию стоимости и потребительной стоимости в то­варе и, 'более того, выявленный механизм диалектической противоречивости распространить на всю объективную и субъективную действительность. Общефилософской основой данного направления была идея развития самой логики, пе­рехода от одного типа 'Противоречивости к другому. Как уже было сказано выше, преувеличение общности гегелевской и марксистской диалектики ведет к закрытой системе логики. О том же писал и В. С. Библер ¹³⁴.

Другой стороной идеи само изменен и я логики было стрем­ление теснее увязать диалектику с материализмом. Е. Ф. Солопов, характеризуя направление, связанное с именами Э. В. Ильенкова, П. В. Копнина и других советских фило­софов, справедливо подчеркивал: «Отнюдь не случайно по­добные работы иногда производят впечатление не только «чересчур диалектических», но и «недостаточно материалис­тических». С этим связана и определенная склонность дан­ных работ к переоценке Гегеля»¹³⁵. Подобная ориентация на диалектику в единстве с материализмом вела к несколько ино­му взгляду на логику «Капитала».

Развитие категорий 'в «Капитале» стало характеризовать­ся не как развитие исходного понятия стоимости, а как раз­витие 'понятия товара, отражающего реальное простейшее отношение в товаре между стоимостью и потребительной стоимостью. Так, Г. С. Тодуа писал: «К. Маркс отмечал, что «Капитал» начинается не с абстрактной категории стоимости, а с рельного материального предмета — товара» ^,36. С этих по­зиций товарное отношение рассматривается уже не как про­тиворечие понятия стоимости, согласно которому оба това­ра в отношении друг с другом являются и стоимостью, и потребительной стоимостью, и его эмпирического обнаруже­ния, когда тот или иной товар может оказаться непризнан­ным как стоимость, а как такое отношение, в котором оба полюса реально (а не по понятию) являются стоимостями. В. П. Шкредов пишет: «В самом начале развертывания сис­темы политической экономии товар и деньги отображаются лишь в том непосредственном ниде, в каком они предстают на рынке в процессе обращения. На этой ступени они, буду­чи предпосылками капиталистического процесса производ­ства, определяются только как простой товар ((единство по­требительной стоимости и стоимости) и простые деньги (са­мостоятельная форма стоимости)»¹³⁷.

11одобное рассмотрение товарного отношения, в котором реально товарная стоимость соотносится с денежной стои­мостью, приводит сторонников данного направления к двум существенно важным выводам. Во-первых, .выявляется опре­деляющая роль стоимости в товаре. Именно стоимостная сто­рона товара составляет его экономическое содержание. Во- вторых, обнаруживается диалектическая незрелость товар­ного отношения, неразвитость определенной стоимости. Ведь если цена товара выражается в деньгах, то цена денег не выражается в товарах. По словам В. И. Ермакова, сама самостоятельность новой стоимости здесь «основана «а про­тивоположности как отношении денег и товаров, а не как системы, в которой деньги и товары суть лишь моменты»¹³⁸. Такой подход привел исследователей к новому взгляду на предмет первого отдела «Капитала».

Большинство экономистов и философов считало и счи­тает, что предметом первого отдела «Капитала» является либо докапиталистическое производство и обращение, либо же такое 'простое производство и обращение, которое является абстрактно общим как для докапиталистического, так и для капиталистического общества. Представители же рассматри­ваемого направления придерживаются положения о том, что предметом первого отдела «Капитала» является обра­щение капиталистического товара. В. П. Шкредов отмечал: «... В первом отделе «Капитала» отображена не докапиталистическая форма товарного производства, а ка­питалистическое товарное обращение в его абстрактном, простейшем виде, т. е. отвлеченно от специфических момен­тов, положенных процессом производства прибавочной стои­мости» ¹³⁹. В самом деле, хотя и товар, и деньги, с точки зрения В. П. Шкредова, являются стоимостями в товарном отношении, стоимость не выступает еще самоцелью, не видно пока самодвижения стоимости. Тем самым в данном ‘под­ходе намечена чрезвычайно плодотворная мысль о качест­венном развитии логики «Капитала», о качественном скачке в ней при переходе к собственно капиталу.

В то же время качественное саморазвитие логики «Ка­питала» названными исследователями лишь намечено, нащу­пано, но не выражено последовательно. Интерпретация ка­питала в рамках данного подхода содержит непосредствен­ное сближение диалектики капитала с диалектикой стои- местного отношения, как она проявляется в функциях денег. Хотя авторы и замечают незрелость в отношении товара и денег, в котором полюсы неодинаково 'представляют стои­мость и 'потребительную стоимость, они тем не менее рас­сматривают товар так же в качестве стоимости, как и деньги, не раскрывая положения К. Маркса об идеальнос­ти стоимостного существования товара в его отношении к деньгам. А это значит, что они, по сути, делают уступку абстрактно тождественному пониманию товара и стоимости, так как не выделяют другого качественного различия в стои­мости, кроме внешнего различия по потребительной стои­мости. Логика «Капитала» опять-таки сводится к прямоли­нейному продолжению исходной антиномии потребительной стоимости и стоимости.

Так, В. П. Шкредов видит эту же антиномию и в про­цессе капиталистического 'производства, как единстве «про­цесса труда и процесса возрастания стоимости»^и0. Между тем «клеточка» капитала -(товар) сохраняется как момент в производстве капитала не в виде процесса труда, а >в ви­де процесса производства товара. Упрощенным моментом является и сведение классового капиталистического отноше­ния к обмену овеществленного и живого труда: «Существен­ное отношение, заключающееся в обмене чужого овещест­вленного труда на большее количество чужого живого труда, превращается в юридическую сделку между собственником средств производства и владельцем рабочей силы, согласно которой последний в виде заработной платы получает то, что он заработал, создал своим трудом» ¹⁴¹. В таком пони­мании, несмотря на его противоположность домарксистской пролетарской школе, сводившей все к живому труду, содер­жится уступка марксиста-исследователя именно данной шко­ле, так как сведение диалектики капитала к противоречию овеществленного и живого труда сохраняет односторонний количественный подход к стоимости без выявления внутрен­него качественного различия в ней.

В. П. Шкредов, ссылаясь на К. Маркса и подчеркивая, что при переходе к анализу капитала существенное зна­чение приобретает определение потребительной стоимости, упускает, что особая потребительная стоимость рабочей си­лы, заключающаяся в способности создавать прибавочную стоимость, это — то качественное различие, которое находит­ся в самой стоимости, а не внешнее отличие стоимости от потребительной стоимости товара. Непосредственное же вы­ведение капитала из антиномии потребительной стоимости и стоимости свидетельствует о недооценке качественного скач­ка в логике анализа при переходе от денег к капиталу. Соответственно упрощается и роль первого отдела «Капи­тала». Фактически простое обращение связывается лишь с работником, получающим не -прибавочную стоимость, а до­ход, который он тратит на необходимые ему потребительные стоимости. Капитал же как возрастающая стоимость сво­дится односторонне к капиталисту, между тем как функ­ционирование рабочей силы есть особая качественная фор­ма капитала. Правильно выразив, что капиталистическим от­ношениям присущ момент простого обращения, В. П. Шкре­дов сводит его лишь к одному полюсу отношения — наемно­му труду¹⁴², тогда как на самом деле он присущ и самому капиталу, которым распоряжается капиталист. В той степени, в какой товар несет в себе не возрастание стоимости и самоизменение ее, а лишь доход, удовлетворяющий потребнос­ти его владельца; в какой общественный процесс как бы прерывается выпадением товара из процесса движения и по­глощением его процессом личного потребления; в какой то­вар является потребительной стоимостью, он обращается не как «клеточка» капитала, а как простой продукт, не­обходимый для потребления. Отсюда следует, что сам ка­питалист в значительной степени играет положительную роль в обществе, ибо, накапливая богатство, он способствует опо­средованно созданию такой социальной зрелости, которая лишь благодаря своей развитости сделает излишней частную собственность.

Идеи В. П. Шкредова в политэкономии, равно как и идеи В. Г. Библера и других авторов в философии при их определенной непоследовательности приоткрыли новую пер­спективу изучения логики «Капитала» как разноуровневой качественно изменяющейся системы. Без этого нельзя но- нять всей глубины различий между товаром и капиталом. Иначе неизбежно можно прийти и к догматизации метода К. Маркса, и к уступкам домарксистскому мышлению.

                           ГЛАВА II

ВНУТРЕННИЕ ПРОТИВОРЕЧИЯ СТОИМОСТИ. ПРИНЦИП ПРОТИВОРЕЧИЯ В МАРКСИТСКОЙ ПОЛИТЭКОНОМИИ.

1. Переход к внутренним противоречиям капитала.

Принцип противоречия в первых зрелых произведениях марксизма.

Во втором отделе «Капитала» антиномия потребительной стоимости и стоимости постепенно превращается в абстракт­ное различие, в котором обнаруживается внутреннее конкретно тождественное содержание. В товаре как абстрактно тождественной «клеточке» капитала (таковым он является и простом обращении) вещественно-природная сторона (по­требительная стоимость) и социально-экономическая сторона (стоимость) остаются в значительной степени непосредственно сращенными Абстрактное тождество предстает процессом вызревания к простом обмене товарных потребительных стоимостного содержания (и соответственно разрешения этой непосредственной сращенности потребитель­ной стоимости п стоимости). В простом товарном обращении это стоимостное общественное содержание совпадает с день­гами. К. Маркс пишет: «Если мы оставим в стороне ве­щественное содержание товарного обращения, обмена раз­личных потребительных стоимостей, и будем рассматривать лишь экономические формы, порождаемые этим процессом, то мы найдем, что деньги представляют собой его последний продукт. Этот последний продукт товарного обращения есть первая форма проявления капитала» (т. 23, с. 157). Деньги как деньги и деньги как капитал, по К. Марксу, сначала отличаются друг от друга лишь неодинаковой формой обра­щения. Простое товарное обращение есть движение товаров: Т—Д—Т. Оно отличается непосредственным своим характе­ром: товар продается для покупки другого товара. «'Потреб­ление, удовлетворение потребностей, одним словом — потре­бительная стоимость есть, таким образом, конечная цель этого кругооборота» (там же, с.160). Стоимость в обра­щении Т—Д—Т принимается во внимание лишь постольку, поскольку она способствует появлению нового товара в руках товаровладельца. В обращении Т—Д—Т, следовательно, циркулирует одна неизменная стоимость, непосредственно совпадающая с деньгами; содержание же этого процесса составляют изменения потребительной формы. Сращенность потребительной стоимости и стоимости в отдельном товаре проявляется внешним образом в отношении товара и денег, так что непосредственно стоимостью являются деньги. Они лишь отражают стоимость товаров и тем не менее (а точнее: именно потому) есть реальная стоимость. Нерасчлененность потребительной стоимости и стоимости такова, что сама стоимость срастается с особой потребительной формой де­нежного товара.

Иначе в кругообороте Д—Т—Д. Несмотря на наличие тех же двух противоположных фаз процесса (продажа и купля), составных элементов (товар и деньги, продавец и покупатель), кругооборот Д—Т—Д принципиально отлича­ется от кругооборота Т—Д—Т. Прежде всего, в них обратна последовательность противоположных фаз обращения. В об­ращении Д—Т—Д «покупатель затрачивает деньги лишь для того, чтобы получить деньги в качестве продавца. Покупая товар, он бросает деньги в обращение с тем, чтобы вновь извлечь их оттуда путем продажи того же самого товара. Он выпускает из рук деньги лишь с затаенным намерением снова овладеть ими». Если в обращении Т—Д—Т дважды меняют место деньги, то в обращении Д—Т—Д дважды пе­ремещается товар. Причем если в кругообороте Т—Д—Т куп­ленный на вырученные деньги товар выбывает из обращения в сферу потребления и чтобы снова получить деньги, нужно продать новый товар, то в обращении ;Д—Т—Д деньги воз­вращаются к пустившему их в оборот владельцу в резуль­тате продажи того же самого товара. В отличие от оборота Т—Д—Т оборот Д—Т—Д «имеет своим исходным пунктом денежный полюс и, в конце концов, возвращается к тому же полюсу. Его движущим мотивом, его определяю­щей целью является поэтому сама меновая стоимость».

В простом товарном обращении, по К. Марксу, оба крайних пункта имеют одну экономическую форму: они — товар. Различие их внешне: они — разные потребительные стоимости. В обращении Д—Т—Д крайние пункты также одинаковы по экономической форме; кроме того, они одина­ковы и качественно (оба — одинаково деньги). Различие воз­можно только количественное. «Это приращение, или избы­ток над первоначальной стоимостью, — пишет К. Маркс,— я называю прибавочной стоимостью ... Таким образом, пер­воначально авансированная стоимость не только сохраня­ется в обращении, но и изменяет свою величину, присо­единяет к себе прибавочную стоимость, или возрастает. И как раз это движение превращает ее в капитал» (там же, с. 159—161).

Сращенность, тождественность стоимости и потребитель­ной стоимости окончательно разрывается, превращаясь в аб­страктное различие. Движение в обороте Д—Т—Д есть дви­жение стоимости, а не потребительной стоимости. Стои­мость определяется внутри самой себя. Потребительная стои­мость впервые предстает как нечто внешнее, поверхностное, второстепенное для капитала. Правда, К. Маркс уже в начале рассмотрения товара разграничил абстрактный труд и конкретный труд и тем самым сознательно отличил потре­бительную стоимость и стоимость. Но объективно изобра­жение стоимости не дано в ее внутренней качественной оп­ределенности. Стоимость дана в непосредственном обрам­лении потребительной стоимости. Можно сознательно фик­сировать противоположность стоимости и потребительной стоимости, но нельзя устранить момента их сращенности друг с другом.

Одновременно с переходом к абстрактному различию, к вычленению собственно буржуазной стоимостной соци­альности обнаруживается конкретно тождественное содер­жание внутри самой стоимости. Стоимость впервые пред­стает изменяющейся величиной. Насколько в простом товар­ном обращении является преходящим отдельный товар, на­столько изменчива сама стоимость в обращении Д—Т—Д. Однако в отличие от простого товара стоимость сохраняется в своей изменчивости. Как таковая стоимость безгранична в своем самоизменении. Увеличивающаяся стоимость пред­ставляется в итоге ограниченной величиной, способной к не­ограниченному самовозрастанию. «Простое товарное обра­щение— продажа ради купли —служит средством для до­стижения конечной цели, лежащей вне обращения, — для при­своения потребительных стоимостей, для удовлетворения по­требностей. Напротив, — подчеркивает К. Маркс, — обраще­ние денег в .качестве капитала есть самоцель, так как воз­растание стоимости осуществляется лишь в пределах этого постоянно возобновляющегося движения. Поэтому движе­ние капитала не знает границ». Как конкретное тождество стоимость выступает теперь таким отношением, обоими по­люсами которого являются реальные товарные стоимости. В результате стоимость самоотталкивает себя от самой себя. К. Маркс пишет: «... В обращении Д—Т—Д и товар и день­ги функционируют лишь как различные способы существова­ния самой стоимости: деньги как всеобщий, товар как осо­бенный и, так сказать, замаскированный способ ее сущест­вования. Стоимость постоянно переходит из одной формы в другую, никогда, однако, не утрачиваясь в этом движении, и превращается таким образом в автоматически действую­щий субъект (там же, с. 163—164).

Абстрактное различие стоимости и потребительной стои­мости, обнаружившее в себе конкретно тождественное раз­личие стоимости, связано также с тем, что абстрактно тож­дественная связь простого товаровладения превращается те­перь в абстрактное различие товаровладения. Если в первом отделе представлялось, будто все товаровладельцы равно­правны, тождественны, одинаковы в смысле владения то­варом и доходом, то теперь, когда выявилась цель товарных отношений — меновая стоимость, оказывается, что действи­тельно товаровладельцем является владелец денег, богат­ство которого растет. Ему же противостоит товаровладелец, товар которого лишь опосредствует это возрастание богат­ства. Общественный процесс самовозрастания стоимости не­посредственно принадлежит денежному капиталисту. Капита­лист есть поэтому «олицетворенный волей и сознанием ка­питал».

Таким образом, пропорционально тому, как отношение товаровладения предстало абстрактным различием и выяви­лось внутреннее самоизменение стоимости, отчетливо обозна­чилась сущность капитала как общественного отношения. Товар как абстрактно тождественная предпосылка капитала превращается в саму сущность, в исследуемый К. Марксом капитал. Однако первое проявление капитала непосредствен­но, ибо оно находится в границах простого обращения ка­питалистического товара. Сущность тем самым первоначально выступает внутри своей исторической предпосылки. Такое первое явление сущности двойственно. Стоимость выступила, с одной стороны, процессом, снимающим свои единичные формы, и как таковая она самовозрастает. С другой сто­роны, в ней сохраняется момент непосредственного совпаде­ния со своими единичными полюсами — товаром и день­гами.

Пропорционально этому самовозрастание предстает не самоизменением общественного процесса, а самоизменением денежного товара. Точнее, самоизменение стоимости пред­стает таким общественным процессом, который непосред­ственно совпадает со всеобщим единичным товаром. Стои­мость и самовозрастает (и, следовательно, отрицает прехо­дящие единичные формы и потому конкретна в себе), и возрастает как непосредственная единичность (и потому не свободна от момента внешнего различия). К.. Маркс под­черкивает данную двойственность следующим образом: «Ес­ли фиксировать отдельные формы проявления, которые воз­растающая стоимость попеременно принимает в своем жиз­ненном кругообороте, то получаются такие определения: капитал есть деньги, капитал есть товар. Однако па самом деле стоимость становится здесь субъектом некоторого про­цесса, в котором она, постоянно меняя денежную форму на товарную и обратно, сама изменяет свою величину, от­талкивает себя как прибавочная стоимость от себя самой как первоначальной стоимости, самовозрастает».

Товар и деньги выступают теми же единичными форма­ми, что и в простом обращении, и потому деньги как ка­питал несут на себе печать абстрактной тождественности. Стоимость, по К. Марксу, «приносит живых детенышей или, но крайней мере, кладет золотые яйца», что в некоторой степени выглядит магической способностью, свойством ка­кой-то неопределенной потребительной стоимости. Послед­няя перестает реально совпадать с одним из членов стои­мостного отношения, но идеально она воздействует на стои­мость в той степени, в какой самовозрастающая стоимость непосредственно совпадает с идеальной потребительной стои­мостью денег.

В то же время в обращении Д—Т—Д товар и деньги уже противостоят друг другу. Оба они являются стоимостями. Чтобы стать капиталом, деньги должны принять товарную форму. «Капиталист знает, — пишет К. Маркс, — что всякие товары, какими бы оборвышами они ни выглядели, как бы скверно они ни пахли, суть деньги в духе и истине, евреи внутреннего обрезания, и к тому же чудотворное средство из денег делать большее количество денег» (там же, с. 164— 165).

Капитал в своей первой непосредственной форме прояв­ления представляет собой переход товарных отношений в фазу своей зрелости, так что сам единичный товар рас­сматривается как мимолетное явление в общественном про­цессе накопления богатства. Капиталистический процесс есть бесконечное движение товаров как стоимостей, полу­чающее выражение в увеличении денег. Потребительная стоимость перестает быть непосредственным участником то­варного отношения. Стоимость самоопределяется. «Если в простом обращении стоимость товаров в противовес их по­требительной стоимости получала в лучшем случае само­стоятельную форму денег, то здесь она внезапно выступает как саморазвивающаяся, как самодвижущаяся субстанция, для которой товар и деньги суть только формы. Более того. Вместо того чтобы выражать собой отношение товаров, она теперь вступает, так сказать, в частное отношение к самой себе. Она отличает себя как первоначальную стоимость от себя самой как прибавочной стоимости, подобно тому как бог отец отличается от самого себя как бога сына, хотя оба они одного возраста и в действительности составляют лишь одно лицо» (там же, с. 165).

Методологической основой раскрытия процесса самовозрастания стоимости является материалистическое понимание истории, в свете которого общество предстает объективным процессом, который не является реализацией какой-то изна­чальной естественной или божественной природы человека. Представление об обществе как о материальном процессе взаимодействия с природой позволяет и в самих отношениях людей выделить определяющие материальные производствен­ные отношения, являющиеся социальной формой производ­ственного процесса. Материалистическое понимание истории применительно к политэкономии капитализма означает уже невозможность объяснить факт богатства в буржуазном об­ществе ни вещественно-социальными факторами, как было у физиократов, ни неуловимой социальностью субстанции стоимости, как у Д. Рикардо. Оно ориентирует на понск за­кономерности, находящейся вне и независимо от сознания людей и в то же время проявляющейся в их деятельности.

Понимание буржуазных производственных отношений как материальных означает одновременно понимание таких от­ношений как саморазвивающихся. Поэтому первое раскры­тие самовозрастаиия стоимости исторически связано с от­крытием материалистического понимания истории. Основы исторического материализма впервые в зрелой форме были сформулированы К. Марксом и Ф. Энгельсом в их совмест­ной работе «Немецкая идеология». Если домарксистские пролетарские экономисты овеществляли капитал и привно­сили в материальное капиталистическое отношение момент субъективного (надстроечного по сути) командования ка­питала над трудом, то в «Немецкой идеологии» К. Маркс и Ф. Энгельс трактуют капитал как материальное отношение частной собственности и труда, труда накопленного и жи­вого. В результате капитал предстает необходимым саморазвивающимся процессом: «Частная собственность, поскольку она в рамках труда противостоит труду, развивается из не­обходимости накопления». И далее: «Чем больше развива­ется разделение труда и чем больше растет накопление, тем сильнее развивается также и это расщепление (К. Маркс ана­лизирует «раздробление капитала между различными соб­ственниками, а значит, и расщепление между трудом и капи­талом».— С. Р.). Самый труд может существовать лишь при условии этого расщепления» ¹⁴³ К. Маркс и Ф. Энгельс раскрыли не внешнюю противоположность капитала и труда, которая создает видимость, будто можно устранить капитал и оставить труд, как это фактически получалось у пролетар­ски х противников буржуазной политэкономии и отчасти у самого К. Маркса в работах 1843—1844 гг., а их внутрен­нюю органическую взаимосвязь. Капитал как самовозрас­тающая стоимость появляется на обоих полюсах: на одном как частная собственность, как накопленный труд, на дру­гом как живой труд.

Вместе с тем это материалистическое раскрытие капитала как объективной связи накопленного и живого труда само еще непосредственно, ибо капитал выступает количественным процессом самоизменения, перехода живого труда в накоп­ленный и в нем пока не видно качественной основы такого возрастания. Возрастание богатства предстает не столько экономическим отношением, самовозрастанисм стоимости, сколько вещественным процессом функционирования живого труда на отчужденных от него средствах производства. К. Маркс не открыл еще, что рабочий продает особый товар — свою рабочую силу. Но эта идея нащупывается уже в «Немецкой идеологии», где она находится в зародышевом состоянии, ибо понимание 'частной собственности и труда как необходимых внутренних моментов друг друга подводит к пониманию самого труда как особого товара.

Позиция К- Маркса и Ф. Энгельса в «Немецкой идеоло­гии» в определенной степени двойственна. С одной стороны, ими сформулировано понимание материальных капиталисти­ческих отношений, при которых труд и капитал, все больше расщепляясь, составляет единство. С другой стороны, не от­крыта еще идея о 'продаже рабочим своего особого товара «рабочая сила», пропорционально чему производственные от­ношения обозначаются термином «форма общения». Послед­ний своей категориальной аморфностью ведет к моменту внешности в отражении противоречий классовых отноше­ний, он настолько широк, что допускает момент конкурен­ции для объяснения сути капитала. То есть капитал зафикси­рован как объективное материальное отношение и, следо­вательно, зафиксирован антагонизм капитала и труда в их объективности и необходимости, но поскольку еще не вы­явлено внутреннее качественное основание самовозрастания богатства, в понимание капитала примешивается внешний элемент конкурентной борьбы. Подобная логическая двой­ственность перехода К. Маркса к теории капиталистичес­ких отношений соответствует логическим особенностям § 1 во втором отделе, где капитал предстает еще непосредственно. Стоимость самоизменяетея, но лишь количественно, внутрен­няя же качественная основа изменения стоимости пока не выявлена. Тем самым сущность изучаемого К- Марксом пред­мета (капитала как антагонизма труда и частной собствен­ности) выступила, но еще не развернута в себе, непосред­ственна.

В советской философской литературе первый и пока единственный исследователь, раскрывший логический ска­чок в развитии «мысли К. Маркса при переходе от товара к капиталу, был и остается В. А. Вазюлин. Его работы еще недостаточно оценены научной общественностью. В. А. Ва­зюлин дал целостную интерпретацию логики наиболее глубо­кого в диалектическом отношении произведения марксизма в сравнении с «Логикой» Гегеля. Он показал, что истори­ческий подход к реальному предмету (капиталистическому обществу) обусловил и более последовательный диалекти­ческий метод К. Маркса, нежели он был у Гегеля. Учет данного обстоятельства привел ученого к принципиально ино­му пониманию метода восхождения от абстрактного к кон­кретному в «Капитале». Мысль К. Маркса движется от по­верхности к сущности, затем — к явлению (существенной не­посредственности) и к действительности /(единству сущности и существенной непосредственности).

В результате В. А. Вазюлин выяснил, что первый от­дел «Капитала» имеет важное самостоятельное значение в логике всего произведения, чего нельзя было видеть, если сводить структуру «Капитала» « триаде трех томов и счи­тать, что отношение потребительной стоимости и стоимости с самого начала рассмотрения товара является зрелым диалек­тическим противоречием в одном отношении. Для Э. В. Иль­енкова, считавшего стоимость и 'Потребительную стоимость двумя полюсами понятия стоимости, товарное отношение было примером подлинного конкретного тождества, т. е. тождества в различии и различия в тождестве. Для В. А. Вазюлина же отношение потребительной стоимости и стоимости в значи­тельной степени внешнее, пока не выявилось внутреннее самоизменение стоимости. Потому и является товар лишь абстракт­ным зародышем капитала, и соответственно первый отдел яв­ляется не просто историческим введением в капитал, а от­ражает простейший срез буржуазных отношений. В интерпре­тации В. А. Вазюлпна внутреннее изменение в стоимости об­наруживается при превращении денег в капитал. Анализируя денежную форму капитала, он подчеркивает: «Стоимость от­талкивает себя от самой себя в том движении, в котором она возрастает. Ее возрастание есть ее самовозрастание. Движе­ние стоимости становится процессом самопорождения стои­мости. Стоимость выступает теперь самодвижущейся и со­относящейся уже не с товарами, а с самой собой» ¹⁴⁴. Правда,

В.А. Вазюлин допускает, как представляется, некоторую уступку абстрактному сведению всей логики «Капитала» к неизменному соотношению потребительной стоимости и стои­мости, когда при переходе к рассмотрению сущности анали­зируемого К. Марксом предмета (капитала) говорит о двой­ственности сущности, выражающейся в производстве потре­бительной стоимости и производстве возрастающей стоимос­ти. Между тем двойственность потребительной стоимости и стоимости на уровне товара как абстрактного тождества ка­питала при переходе к собственно капиталу сменяется двой­ственностью процесса производства товара (двойственность стоимости и потребительной стоимости снимается как «кле­точка», предпосылка капитала) и процесса самовозрастания стоимости, о чем будет речь ниже. Если предпосылку (товар) изучаемого в «Капитале» предмета (капитала) при пере­ходе к собственно капиталу сводить к производству потреби­тельных стоимостей, то это по сути означает, что процесс внутреннего самоизменения стоимости раскрыт в количествен­ной определенности. Что же касается качества, то оно вы­ражается все тем же внешним качеством потребительной стои­мости. Внутреннее саморазличение стоимости и раскрыто, и дано пока еще непосредственно в оболочке внешних качест­венных различий.

Как бы там ни было, В. Л. Вазюлин впервые показал внутреннее самоопределение стоимости. Тем самым он вы­вел исследования «Капитала» на принципиально новый уро­вень их адекватности методу К- Маркса. Более того, выявлен­ная В. А. Вазюлиным схема восхождения от абстрактного к конкретному, как она действует в логике «Капитала», была не просто интерпретацией главного труда К- Маркса, но и научным историко-философским открытием и развитием марк­систской диалектики.

Итак, первое проявление сущности (капитала) рождается в сфере ее исторической предпосылки (товара). Абстрактное тождество стоимости и потребительной стоимости превра­щается в их абстрактное различие, обнаруживая одновре­менно в последнем конкретное тождество и различие. Стои­мость, самоопределяясь, выявляет внешний характер формы потребительной стоимости для товарных отношений. Но это — первое, непосредственное проявление сущности, сама же сущ­ность выступает как всеобщая единичность :(как деньги). По­этому и изменение стоимости носит, с одной стороны, вну­тренний характер (стоимость самоизменяется), а с другой — внешний, ибо изменение .чисто количественное, а потому не видно качественной основы, рождающей изменение. Сущность дана, следовательно, еще непосредственно, она не до конца са­моопределилась. «Таким образом,—подводит итог К-Маркс,— Д—Т—Д' есть действительно всеобщая формула капитала, как он непосредственно проявляется в сфере обращения» (т. 23, с. 166).

Незрелость первого непосредственного проявления капи­тала как самоизменяющейся стоимости становится зримой при рассмотрении К. Марксом противоречий всеобщей фор­мулы капитала в §2 второго отдела «Капитала».

Более глубокий анализ обращения Д—Т—|Д' обнаружи­вает его двойственность. Обращение, которое приносило бы прибавочную стоимость, противоречит законам товарного об­ращения. Обратный порядок обращения денег как капи­тала (Д—Т—Д) формально противоположен обращению то­варов (Т—Д—Т). Но по сути он также принадлежит просто­му товарному обращению, ибо то, что для одного капиталис­та является первой метаморфозой (,Д—Т), есть заключи­тельная метаморфоза продажи товара для другого капита­листа. Анализ показывает, что обмен ни товаров-эквивален­тов, ни товаров-неэквивалснтов, когда товаровладельцы по­очередно надувают друг друга, не способен привести к воз­никновению прибавочная стоимости. «Весь класс капита­листов данной страны ,в целом не может наживаться за счет самого себя.

Как ни вертись, а факт остается фактом: если обменива­ются эквиваленты, то не возникает никакой прибавочной стоимости, и если обмениваются неэквиваленты, тоже не возникает никакой прибавочной стоимости» (т. 23, с. 174).

Но, с другой стороны, прибавочная стоимость не может возникнуть вне сферы товарного обращения. Товаровладе­лец сам может создать стоимость, но не самовозрастающую. Затраты труда, произведенные товаровладельцем, увеличива­ют стоимость, которая затем требует в обмен на себя боль­ший эквивалент. «Итак, капитал не может возникнуть из об­ращения и так же не может возникнуть вне обращения. Он должен возникнуть в обращении и в то же время не в обра­щении» (там же, с. 176).

Выше мы видели, как И. С. Нарский разрешает данную антиномию с помощью формально-логического уточнения понятий: капитал возникает в производстве, но при посред­стве обращения. Однако, как показало исследование В. А. Вазюлина, при решении антиномии возникновения капитала неправомерно обращать суждение «капитал не возникает в обращении» в суждение «капитал возникает в производ­стве»¹⁴⁵. Предметом первого отдела «Капитала» является простое товарное обращение современного К. Марксу буржу­азного общества. Товарное обращение — поверхностная, внеш­няя сфера капиталистических отношений. Эта сфера объек­тивно антиномична: все члены буржуазного общества равно­правны в смысле владения товаром и в обмене товаров при­бавочная стоимость возникнуть не может.

Но, с другой стороны, капиталистическая экономика пред­ставляет собой именно движение товаров, и, следовательно, прибавочная стоимость не может не возникнуть вне обмена товаров. Капитал и может и не может возникнуть в сфере «простого» товарного обращения. Разрешение антиномии и выход к производству прибавочной стоимости рабочей си­лой есть не вскрытие взаимосвязанных отношений («в произ­водстве, но при посредстве обращения...»), а отрицание сферы «простого» товарного обращения. К. Маркс начинает анализировать не товар, а капитал и 'не отношение абстракт­ных товаровладельцев, а отношение двух антагонистических классов. Возвращение К. Маркса во II томе «Капитала» к обращению носит характер «якобы возвращения». Во II то­ме К. Маркс рассматривает обращение не товаров, а капи­тала. Следовательно, по К. Марксу, прибавочная стоимость возникает не в сфере товарного обращения. Прибавочная стоимость есть движение капитала, который действительно проходит и сферу производства, и сферу обращения. Но ан­тиномия «капитал создастся в обращении и не в обращении» присуща не обращению капитала, которое К. Маркс рассмат­ривает во II томе (в этой сфере капитал создается!), а про­стому обращению капиталистического товара, рассмотренно­му К. Марксом в первом и втором отделах I тома.

Формально-логическое оборачивание терминов «не в об­ращении» на «в производстве» И. С. Нарским основано на недооценке самостоятельного логического значения первого отдела «Капитала»¹⁴⁶. Перед ним поэтому невольно встал вопрос: а зачем же нужна была формулировка антиномии, если К. Маркс знал решение проблемы? И. С. Нарский от­вечал следующим образом: «Этот тезис надо понимать не в том смысле, что перед нами единственно возможная, а потому п единственно правильная форма выражения вопроса о данном объективном диалектическом противоречии во всей его глубине. Ценность данной постановки вопроса в том, что именно она позволяла обратить внимание на сложное пере­плетение взаимозависимостей в объекте: если прибавочная стоимость возникает не в товарном обращении, но в про­изводстве, то к ее возникновению и формированию не может не быть причастно обращение, а если это так, то и надо выяснить, в каком именно виде и каким именно образом оно причастно»^|47. С этим трудно согласиться. Фактически все дело сводится к .методике изложения, но не к логике, ко­торая соответствует у К. Маркса историческому процессу раз­вития предмета.

Антиномия всеобщей формулы капитала есть антиномия первого непосредственного возникновения сущности (приба­вочной стоимости) в поверхностной сфере товарного обраще­ния, являющейся исторической предпосылкой сущности. Са­мовозрастающая, различающая себя от самой себя стоимость есть определившаяся сущность буржуазных экономических от­ношений. Но процесс самовозрастания стоимости дан непо­средственно, внешне, чисто количественно, так что не видно его порождающей основы. Самоизменение стоимости пред­стает движением единичности: всеобщий товар, как вопло­щение товарности вообще, самовозрастает. Тем самым, хо­тя единичность постоянно преодолевается и изменяется, сам процесс изменения подчинен именно единичности. Единич­ность отрицает себя (самоизменяется) лишь постольку, по­скольку она замыкается на себя.

Следовательно, сущность дана, но дана нерасчлененно, непосредственно. Как таковая, она есть существенное (а не абстрактное) тождество, в котором еще не вы­явилось существенное различие. Сущность уже дана и еще не дана. Поэтому она не отличима полностью от несущественного. Процесс самоизменения поэтому представ­ляется отчасти случайным. Соответственно абстрактное тож­дество еще не полностью превратилось в абстрактное раз­личие. Тождество всех товаров капиталу, а товаровладель­цев собственникам соответствующего дохода превратилось теперь в различие денежного капиталиста, богатство которо­го растет, и простого товаровладельца, противостоящего пер­вому. Незрелость первой непосредственной формы капитала еще содержит момент видимости, будто и сам владелец то­вара может стать собственником богатства. Однако как по­требительная стоимость в обороте Д—Т—Д теперь являет­ся на всех полюсах лишь идеальной (и деньги и товар — реально стоимости), так же и видимость, что всякий това­ровладелец может стать богачом, превращается из актуаль­ной товарнофетишистской видимости буржуазного индиви­да лишь в идеальный момент видимости, сопутствующий не­зрелому диалектико-материалистическому мировоззрению.

Антиномичность данной ступени «Капитала» с логической точки зрения родственна антиномичности того этапа в ис­тории марксизма, который связан с созданием «Нищеты фи­лософии». В этой работе, как и в «Немецкой идеологии», «Манифесте Коммунистической партии», происходит переход К. Маркса и Ф. Энгельса к зрелым философским, экономи­ческим и коммунистическим взглядам. В «Нищете филосо­фии» К. Маркс беспощадно вскрывает мелкобуржуазную эк­лектическую сущность прудонизма, для которого было ха­рактерно смешение потребительной стоимости и стоимости. К. Маркс отстаивает еще количественную теорию стоимости. Однако .в отличие от Д. Рикардо, который также не всегда последовательно проводил различие потребительной стоимости и стоимости (в частности, в вопросах обмена между тру­дом и капиталом, ренты), он резко подчеркивает, что сущ­ность товара есть стоимость: «... Всякий товар покупается лишь ради той или иной его полезности и никогда — в ка­честве товара как такового» (курсив наш. — С. Р.; т. 4, с. 93). Выражение «товар как таковой» указывает на стои­мостную природу всякого товара. Товаром, по Марксу (и это шаг вперед по сравнению с работами 1843—1844 гг.), яв­ляется и сам труд, имеющий свою стоимость, равную стои­мости необходимых для воспроизводства рабочего продук­тов. Буржуазное общество есть поэтому движение стоимос­тей, и целью этого движения является богатство, или увели­чение стоимости. Однако в «Нищете философии» К. Маркс считал, что как товар труд ничего не производит: «Посколь­ку труд продается и покупается, он является таким же то­варом, как и всякий другой товар, и имеет, следовательно, ме­новую стоимость. Но стоимость груда, или труд в качестве товара, так же мало производит, как стоимость хлеба, или хлеб в качестве товара, служит пищей» (т. 4, с. 93). Следо­вательно, позиция К. Маркса внутренне антиномична: с од­ной стороны, буржуазный экономический процесс есть дви­жение товарных стоимостей, гак что сам труд является особым товаром; целью этого процесса является увеличение богатства капиталиста, а именно: увеличение стоимости, ибо товар как таковой и есть стоимость. С другой стороны, это увеличение богатства носит пока лишь количественный ха­рактер: количество труда рабочего присваивается капита­листом. Качественная же основа процесса не ясна, т. е. не ясно, как стоимость сама себя увеличивает, если труд как товар ничего не создает. В той степени, в какой качест­венная основа самовозрастания стоимости не выявлена, з понятие капитала примешивается, с одной стороны, техноло­гический, вещественный момент, связанный с потребитель­ной стоимостью, а с другой, — момент конкуренции. После­довательное проведение принципа трудовой стоимости фак­тически подвело к новому качественному уровню понимания капитала. Тем <не менее интерпретация стоимости К. Марк­сом в «Нищете философии» не была до конца последователь­ной. Это проявляется также и в том, что в данной работе он считал деньги единственным товаром, стоимость которо­го определяется не издержками производства, а спросом н предложением (см. там же, с. 115). К- Маркс резко крити­кует П. Прудона, исходящего из факта существования денег, указывая, что необходимо прежде всего показать, как день­ги возникают, зачем нужно индивидуализировать меновую стоимость. Однако сам же делает уступку поверхностному пониманию денег, что свидетельствует об определенной не­зрелости взглядов К. Маркса на товар. По сути, такая точка зрения ведет к недооценке роли денежного товара и недо­оценке противоречивости товарного производства. К. Маркс, проникая в «Нищете философии» в суть капитала и тем са­мым раскрывая отдельный товар как абстрактный зародыш капитала, делает уступку точке зрения отдельного товара. Такая уступка свидетельствует не о буржуазности К. Марк­са, а о неполной зрелости его пролетарской позиции. К- Маркс делает уступку не буржуазному пониманию капитала, а про­летарской школе в домарксистской политэкономии (одного из представителей которой — Дж. Брэя — он критикует в «Нищете философии»), а также своим экономическим пред­ставлениям 1843—1844 гг. Интересно в связи с этим заме­тить, что если Д. Рикардо (понимал деньги как товар, стои­мость которого определяется издержками производства и одновременно .в трактовке стоимости труда сбивался на точ­ку зрения конкуренции, то К. Маркс, последовательно объ­ясняет стоимость труда издержками на его производство, но допускает упрощение в толковании денег.

Позиция К.Маркса в «Нищете философии», таким обра­зом, двойственна. Капитал понимается как общественное от­ношение, как возрастание 'богатства, увеличение стоимости. И в то же время делается уступка поверхностной точке зре­ния конкуренции, так как процесс производства не показан последовательно как процесс самовозрастания товарной стои­мости. Процесс производства дан в некоторой степени не как экономический процесс, а как вещественный, технологичес­кий.

Антиномичность перехода к внутренней природе стои­мости приобретает предельную форму. С одной стороны, вы­явлено, что все продукты на рынке — товары, в том числе и сам труд, и что целью действующих лиц рынка является не потребительная стоимость, а стоимость, богатство, а с дру­гой— труд как товар сам ничего не созидает. Стоимость самовозрастает, но это лишь количественный процесс. В той же степени, в какой в процесс создания богатства приме­шивается внешний момент потребительной стоимости, соз­дается видимость, что эксплуатация рабочего есть его ог­рабление капиталистом. Изменение же стоимости из самой стоимости, помимо процесса труда, который создает лишь потребительные стоимости, не видно. Между тем, если быть последовательным, надо ответить на вопрос, как из самой стоимости следует ее прирост над самой собой. Чисто коли­чественная точка зрения, последовательно проведенная К. Марксом в отличие от буржуазных и пролетарских эко­номистов, приводит к завершенной антиномичности. Фикси­рование эквивалентности стоимостных отношений и одновре­менно факта экономической эксплуатации неизбежно допус­кает в анализ поверхностный момент конкуренции, которым и объясняется .неравенство труда и капитала. Уже в «Не­мецкой идеологии» данная двойственность отчетливо высту­пила, когда К- Маркс, сформулировав идею материальных производственных отношений, независимых от сознания лю­дей, в то же время допускал термин «форма общения», и, когда показав труд и капитал как две необходимые стороны единства, он еще не открыл существование товара «рабочая сила», т. е. сам труд не был последовательно понят в ка­честве момента капитала. В «Нищете философии» антино­мичность перехода к зрелому пониманию капитала стано­вится явной. Полемика с Прудоном, критика упрощенной пролетарской политэкономии наглядно выявили и собствен­ные противоречия К. Маркса. Субъективистское и эклекти­ческое стремление Прудона преодолеть капиталистический ан­тагонизм, оставаясь на почве частной собственности, можно было разоблачить, лишь последовательно проведя принцип стоимости, так чтобы возрастание стоимости следовало из самого принципа стоимости. Нельзя сказать, что К- Маркс полностью разрешил эту задачу в «Нищете философии», по­скольку без идеи товара «рабочая сила» она не выполнима. Но с другой стороны, предельно острая критика К. Марк­сом Прудона свидетельствовала о том, что К. Маркс уже начал проникновение во внутренний мир стоимости.

Таковы же и противоречия логики всеобщей формулы капитала, как он дан непосредственно в сфере товарного обращения, с той лишь разницей, что К. Маркс, уже вла­дея тайной капитала, изображает этот переход к его сущ­ности в сознательной антиномической форме. В простом обращении капиталистического товара капитал дан и в то же время не дан. Происходит превращение денег в капитал и абстрактного тождества капитала (товара) в абстрактное различие с внутренним моментом конкретного тождества и различия (капитал). В «Нищете философии» К. Маркс от­ражает эту диалектику непоследовательно. В той степени, в какой в понимание им капитала в 1846 г. проникал эле­мент вещественности и конкуренции, противоречие возник­новения и невозникновения капитала в сфере простого об­ращения капиталистического товара упрощалось. Оно от­части объяснялось как следствие простой обделенности про­летария в системе буржуазного общества. Разрешение дан­ного .противоречия в тот период К- Маркс видел в изменении практики, тогда как впоследствии обнаружил, что требуется и более глубокое проникновение в его логику.

Сознательное формулирование антиномии возникновения капитала открывает перспективу ее действительного разре­шения, которое состоит вовсе не в устранении противоречия труда и капитала, а в его дальнейшем развитии. К. Маркс приходит к выводу что стоимость денег может возрасти благодаря тому товару, который опосредствует денежное обращение. Этот товар должен обладать свойством созда­ния стоимости. И такой товар находится. Это — рабочая сила, являющаяся специфическим товаром. Ею как способностью к труду располагает свободный работник, свободный в смысле распоряжения своей рабочей силой и свободный от всех других товаров. Работник — товаровладелец, товар которого не приносит ему богатства.

Так завершается превращение денег в капитал, а в ло­гическом аспекте — абстрактного тождества в абстрактное различие. Непосредственная данность сущности (капитала) в сфере своей предпосылки (товара) обнаруживает первое качественное самоопосредствование. В формуле Д—Т—Д\ разбираемой К. Марксом, внутреннее самоопосредствование, саморазличение стоимости уже выступило: стоимость оттал­кивает себя от самой себя. Соответственно абстрактное тож­дество всех товаровладельцев превращается в абстрактное различие владельцев денежного богатства (капиталистов) и владельцев товара «труд» (пролетариев). Однако такое са­моразличение, как отмечалось, несет в себе момент внеш­ности, ибо качественная основа процесса не выявилась. По­этому и абстрактное различие товаровладельцев не выступи­ло в полной мере. Теперь же, когда выясняется, что только специфический товар «рабочая сила» способен опосредство­вать возрастание денег, выявляется качественная основа са- моизменения стоимости. Обнаруживается такой товар, по­требительная стоимость которого (качественная сторона) са­ма является стороной стоимости, а не внешней ее противо­положностью, что свойственно обычному товару, удовлетво­ряющему какие-то природные или духовные потребности и являющемуся одновременно затратой абстрактного труда. Потребительная стоимость рабочей силы, если взять весь то­варный мир, есть также проявление стоимости, внутреннее качественное бытие стоимости.

Внутренняя качественная определенность стоимости про­является не только на стороне товара, принадлежащего про­летарию, но и на стороне денег, которыми владеет капита­лист. Деньги превращаются в материальные условия, необхо­димые для функционирования рабочей силы. «Все необходи­мые для этого процесса вещи (имеется в виду процесс по­требления рабочей силы. — С. Р.), как сырой материал и т. п., владелец денег покупает на товарном рынке и оплачивает полной ценой» (т. 23, с. 186). Капиталист противостоит про­летарию теперь не как владелец денег, а как владелец средств производства владельцу рабочей силы. Самоизменяющаяся стоимость перестает быть отношением непосредственно все­общего товара (денег) и непосредственно единичного товара. Стоимость предстает теперь отношением товаров, которые отличаются не только внешним качеством (потребительной стоимостью), но и внутренним. Средства производства, при­надлежащие капиталисту, и рабочая сила, которой распоря­жается пролетарий, — вот два полюса внутреннего самоопосредствования стоимости. Качественное самоопределение стои­мости ведет к тому, что она окончательно перестает сли­ваться с непосредственностью отдельных товаров и представ­ляться отношением вещей, а выявляется как общественное отношение.

Если выступило внутреннее качество стоимости, то аб­страктное тождество завершает свое превращение в абстракт­ное различие. Первоначальная сращенность товара и капи­тала, непосредственная тождественность всех товаровладель­цев оборачиваются непосредственной противоположностью, несовместимостью владельцев денежного капитала и проле­тариев, владеющих лишь своей рабочей силой. Товарное ка­питалистическое отношение предстает качественным скач­ком в развитии товарных отношений. К. Маркс пишет: «Ис­торические условия его (капитала. — С. Р.) существования отнюдь не исчерпываются наличием товарного и денежного об­ращения. Капитал возникает лишь там, где владелец средств производства и жизненных средств находит на рынке сво­бодного рабочего в качестве продавца своей рабочей силы, и уже одно это историческое условие заключает в себе целую мировую историю. Поэтому капитал с самого своего воз­никновения возвещает наступление особой эпохи общест­венного процесса производства».

Выявление качественного самоопределения стоимости и затем дальнейшее развитие конкретного тождества (капита­ла как отталкивающей себя от самой себя стоимости) свя­заны в то же время с усилением абстрактных товарных свя­зей. Господство капиталистических отношений не отменяет то­варно-денежных отношений как «клеточки» .капитала, а при­дает им универсальный характер. «Характерной особенностью капиталистической эпохи, — подчеркивает К. Маркс, — явля­ется тот факт, что рабочая сила для самого рабочего прини­мает форму принадлежащего ему товара, а потому его труд принимает форму наемного труда. С другой стороны, лишь начиная с этого момента, товарная форма продуктов труда приобретает всеобщий характер» (т. 23, с. 181. — примеч.).

Таким образом, завершается превращение абстрактно­го тождества в абстрактное различие, содержащее внутри себя конкретное тождество и различие. Однако первое вну­треннее качественное саморазличение стоимости само еще не несет в себе момента непосредственности. Хотя капитал вы­ступает уже не деньгами, а частной собственностью на сред­ства производства, он находится в некотором внешнем проти­вопоставлении рабочей силе. Последняя не раскрыта пока как момент самого капитала. Другими словами, качественное самоопределение стоимости дано так, как оно проявляется в сфере простого обращения, и потому сама противополож­ность капитала и труда заключает в себе момент внеш­ности.

Эта логическая незрелость первого классического само­определения стоимости имеет своим историческим аналогом завершающий этап формирования собственно марксистской политэкономии, нашедший отражение в таких работах, как «Наемный труд и капитал», «Манифест Коммунистической партии». В «Наемном труде и капитале» К. Маркс делает шаг вперед в осмыслении капиталистических отношений по сравнению с «Нищетой философии». Если в последней он писал, что труд является товаром, но сам как товар ничего не производит, то в «Наемном труде и капитале» подчеркива­ется товарный, стоимостной характер самого производства. «Капитал состоит, — писал К. Маркс, — не только из жизнен­ных средств, орудий труда и сырья, не только из мате­риальных продуктов; он состоит вместе с тем из меновых стоимостей. Все продукты, из которых он состоит, представ­ляют собой товары. Следовательно, капитал есть не только сумма материальных продуктов, но и сумма товаров, мено­вых стоимостей, общественных величин». Сам труд участвует в процессе капиталистического производства как продаваемый рабочим товар: «В обмен на свой труд рабочий получает жизненные средства, а капиталист в обмен на принадле­жащие ему жизненные средства получает труд, производи­тельную деятельность рабочего, творческую силу, посредством которой рабочий не только возмещает то, что он потребляет, но и придает накопленному труду большую стоимость, чем этот труд имел прежде» (т. 6, с. 442—444). В результате ка­питал и наемный труд оказываются двумя сторонами одного общественного отношения. Пролетарий «сам кует золотые цепи, на которых буржуазия тащит его за собой» (там же, с. 451). Общественная природа капитала означает, с одной стороны, что рабочий «принадлежит не тому или другому буржуа, а ... классу буржуазии в целом» (там же, с. 433). С другой стороны: «Быть капиталистом — значит занимать в производстве не только чисто личное, но и общественное положение. Капитал — это коллективный продукт и может быть приведен в движение лишь совместной деятельностью многих членов общества, а в конечном счете — только сов­местной деятельностью всех членов общества.

Итак, капитал — не личная, а общественная сила» (т. 4, с. 439).

Процесс капиталистической эксплуатации пролетариата предстает не просто отчуждением результатов его труда капиталистом, а является следствием функционирования са­мого труда как товара. Однако в этих работах К. Маркса сохраняется момент внешнего противопоставления пролета­риата и буржуазии. Характерно само ее название «Наем­ный труд и капитал» (курсив наш. — С. Р.), тогда как глав­ное произведение К. Маркса называется «Капитал». Идея товарности труда не доведена К. Марксом до понимания того, что рабочий продает не труд, а свою рабочую силу. Наем­ный труд не раскрыт еще в достаточной степени как момент самого капитала.

Однако, несмотря на соответствие работы К. Маркса «Наемный труд и капитал» рассматриваемому логическому витку «Капитала», последний отличается тем, что К. Маркс излагает вопрос о купле и продаже рабочей силы, уже рас­крыв тайну и генезис капитала. Поэтому он одновременно подчеркивает незрелость как развития объективных капита­листических отношений на этой стадии, так и логики, отра­жающей данную историческую стадию. Купля и продажа ра­бочей силы завершает процесс превращения денег, а зна­чит, абстрактного тождества в абстрактное различие с вну­тренним конкретным тождеством. Этот переход представляет собой вступление товара в зрелую фазу своего развития, обнаруживающую его внутреннее самоотрицание. Тем самым переход к капиталу есть дальнейшее развитие .противоречий товара. И хотя Э. В. Ильенков писал, что нельзя по-гегелевски производство прибавочной стоимости выводить из исходного логического принципа, на самом деле лишь по­следовательное углубление логики товара, соответствующее более сложным экономическим категориям, выводит исследо­вателя на специфический товар «рабочая сила» и затем на прибавочную стоимость. Углубление логики товара состоит в том, что стоимость, отталкивая от себя потребительную стоимость, в конечном счете окончательно (в зрелом виде) отчленяется от нее, выявляя в себе свое собственное качест­венное различие. Лишь принципиально иная логика мышле­ния руководила К. Марксом в поиске того товара, который создавал бы избыток стоимости.

Переход исторической предпосылки (товара) в сам пред­мет (капитал) обнаруживает его внутренние противоречия. Соответственно переход к логике самого предмета создает картину противоположную той, которая рисовалась в рам­ках предпосылки предмета. Сфера простого товарного обра­щения выступала сферой прирожденных прав человека, сфе­рой свободы, равенства и братства. Располагая своим то­варом, каждый заботится только о самом себе. «Единствен­ная сила, связывающая их вместе, это— стремление каж­дого к своей собственной выгоде, свое- корыстие, личный интерес. Но именно потому, что каждый заботится только о себе и никто не заботится о другом, все они в силу предус­тановленной гармонии вещей или благодаря всехитрейшему провидению осуществляют лишь дело взаимной выгоды, об­щей пользы, общего интереса» (т. 23, с. 187). При переходе к собственно капиталистическому производству эта внешняя гармония товаровладельцев превращается во внутренний антагонизм капиталистических производственных отношений. То, что на поверхности представлялось свободой и равен­ством, в сущности оказывается свободой по продаже на­емным рабочим самого себя капиталисту. Свободное товаровладение оборачивается антагонизмом труда и капитала.

§2. Диалектика абсолютной прибавочной стоимости. Разрыв К. Маркса с количественной теорией Д. Рикардо.

Дальнейшее изложение в «Капитале» связано с анали­зом конкретного тождества и различия стоимости, развора­чивающегося внутри абстрактного различия потребительной стоимости и стоимости. Это означает, что простое капиталис­тическое обращение как предпосылка капитала диалекти­чески отрицается капиталистическим производством, или ка­питалом в его существенной определенности. Внутри себя ка­чественно и количественно определенная стоимость высту­пает как самовозрастающая стоимость, как капитал.

Производство прибавочной стоимости является первой логической стадией внутреннего развертывания стоимости. Ее особенностью является то, что, хотя капитал есть орга­ническое единство двух противоположностей — его постоян­ной и переменной частей, процесс изменения капитала сов­падает прежде всего с переменной частью. Внутреннее раз­личие постоянного и переменного капитала тем самым не­сет в себе ограниченность. Капиталистический общественный процесс проявляется сначала одной своей стороной. Внутрен­нее саморазличение стоимости поэтому незрело и неполно. И тем не менее это уже—предмет в зрелом состоянии, сама сущность. Первой формой самоопределившейся сущности, исследуемой К- Марксом, является форма абсолютной при­бавочной стоимости.

Производство прибавочной стоимости составляет сущ­ность буржуазных производственных отношений. Как сущ­ность прибавочная стоимость выступает отрицанием своей исторической и логической предпосылки — простого товара. Однако сущность «питается» сама этим отрицанием. Не будь товара, не было бы и прибавочной стоимости. Более того, подрывать товарное производство капитал может, лишь де­лая его универсальным. Поэтому предпосылка капитала — товар — приобретает форму производства товара.

Процесс производства товара так же двойственен, как и сам товар. Он представляет собой, во-первых, процесс труда, т. е. процесс целесообразной деятельности, в ходе которой создастся потребительная стоимость. Процесс труда ничего не говорит об экономической определенности исторических эпох, он есть «вечное естественное условие человеческой жиз­ни, и потому он не зависим от какой бы то ни было формы этой жизни, а, напротив, одинаково общ всем ее обществен­ным формам» (т. 23, с. 195). Категория потребительной стои­мости, связанная с процессом труда, не только не перестает существовать с переходом к производству в логике «Капи­тала», но, наоборот, укореняется. Однако если в первом отделе при анализе простого капиталистического обраще­ния потребительная стоимость была непосредственно сра­щена, абстрактно тождественна со стоимостью, так как со­ставляла качественное различие одного товара от другого, то теперь выступило абстрактное различие потребительной стои­мости и стоимости. Капиталиста, приступающего к производ­ству, теперь волнует не потребительная стоимость, а именно товар как таковой, как стоимость.

Процесс создания товара для капиталиста есть коли­чественный процесс создания стоимости, или богатства. По­скольку воспроизводится предпосылка капитала (товар), по­стольку и углубляются фетишистские иллюзии индивидов, захваченных товарной стихией. Для К- Маркса же вопрос стоит ясно: как в процессе производства товара происходит качественный скачок, в результате которого стоимость (бо­гатство) возрастает? То есть как в рамках действия закона стоимости возможно богатство? И К. Маркс указывает на ту качественную собственность процесса создания товара, ко­торая лежит в основе феномена буржуазного богатства. Ею является двойственное бытие товара «рабочая сила», стои­мость которого отличается от его потребительной стоимости. Последняя заключается в способности создания стоимости большей, чем стоимость самой рабочей силы.

Стоимость впервые обнаружила в себе внутреннее ка­чественное различие. Потребительная стоимость рабочей силы не есть то, что относится к процессу труда и обознача­ется категорией «потребительная стоимость». Она есть к а- чественная грань самой стоимости, тогда как потребительная стоимость продукта есть то, что вне стои­мости, не-стоимость. К. Маркс переходит от внешнего по­верхностного уровня буржуазной действительности к ее вну­треннему, сущностному уровню. Стоимость перестает быть чем-то вещественным, непосредственно сращенным с потре­бительной стоимостью, и предстает общественным самоизменяющимся процессом: «... капиталист превращает стои­мость— прошлый, овеществленный, мертвый труд, — в капи­тал, в самовозрастающую стоимость, в одушевленное чудо­вище, которое начинает «работать», «как будто под влиянием охватившей его любовной страсти» (т. 23, с. 206).

Обнаруженное внутреннее различие изменяющейся стои­мости открывает К. Марксу путь к решению антиномии пре­вращения денег в капитал. Он пишет: «Весь этот процесс, превращение его (капиталиста. — С. Р.) денег в капитал, со­вершается в сфере обращении псовершается не в ней. При посредстве обращения — потому что он обусловливается куп­лей рабочей силы на товарном рынке. Не в обращении — потому что последнее только подготовляет процесс увели­чения стоимости, совершается же он в сфере производства. Таким образом,»toutpourlemiexdanslemeilleurdesmondesPossibles» \ все к лучшему в этом лучшем из миров – С.Р.\. Эти слова К. Маркса не следует пони­мать как простое формально-логическое уточнение понятий антиномии, позволяющее обосновать мысль, что капитал есть процесс, захватывающий и сферу обращения, и сферу про­изводства. Такое понимание не соответствует на самом деле логике «Капитала». Говоря об обращении, К. Маркс имеет в виду сферу простого капиталистического обращения, а не сферу обращения капитала. Поэтому не в простом капи­талистическом обращении возникает капитал, а в производ­стве и собственно капиталистическом обращении. Однако про­стое обращение капиталистического товара, охватывающее и обращение товара «рабочая сила», есть историческая и ло­гическая предпосылка производства и обращения капитала, опосредствующая сам капитал. Следовательно, к вопросу об антиномии превращения денег в капитал следует подхо­дить не как к зрелому, подлинно диалектическому противо­речию. а как к противоречию простейшей сферы капиталис­тической экономики, как к противоречию конкретному. С дру­гой стороны, само это противоречие может быть понято лишь на основе понимания роли и места первого отдела во всей логике «Капитала».

Именно с переходом К. Маркса к производству капита­ла обнаруживается, что товар есть лишь предпосылка ка­питала, которая сохраняется в капиталистическом производ­стве как момент. Причем товар выступает моментом капи­тала своими обеими сторонами: и как потребительная стои­мость, и как стоимость. Капиталистическое производство есть поэтому противоречивое единство сущности (капитала) и ее снятой предпосылки: «Как единство процесса труда и про­цесса образования стоимости, производственный процесс есть процесс производства товаров; как единство процесса труда и процесса увеличения стоимости, он есть капиталистический процесс производства, капиталистическая форма товарного производства» (там *9ке, с. 208). Предпосылка (товар), полу­чая всеобщую форму, когда производство с необходимостью по содержанию своему становится производством товара, пре­вращается в саму сущность новых экономических отношений (содержащую предпосылку как свой момент)—в производ­ство прибавочной стоимости, основывающемся на производ­стве товара.

Соотношение производства прибавочной стоимости (сущ­ности) и производства товара («снятой» предпосылки сущ­ности) есть соотношение конкретного тождества и различия стоимости самой в себе с абстрактным различием стоимости и потребительной стоимости. Простое капиталистическое об­ращение (простое обращение капиталистического товара), являющееся предметом первого отдела «Капитала», характе­ризуется значительной сращенностью, и в этом смысле аб­страктной тождественностью стоимости и потребительной стоимости. Хотя это абстрактное тождество и изменяется, превращаясь в абстрактное различие, полной отчленен- ности стоимости от потребительной стоимости на уровне простого капиталистического обращения не существует. Не случайно поэтому, как уже подчеркивалось, крупнейшие буржуазные политэкономы непоследовательно проводили тру­довую теорию стоимости. Производство же прибавочной стои­мости приводит к абстрактному различию, к разрыву стои­мости и потребительной стоимости. Самовозрастание стои­мости, приобретшее всеобщий характер, определяет процесс производства товара прежде всего как процесс создания но­вой стоимости, для которого создание потребительной стои­мости является лишь внешним условием.

Все факторы производства есть функционирующие то­варные стоимости, в том числе и сам труд. Но труд, последо­вательно представленный как товар, который купил и кото­рым распоряжается капиталист, есть специфический товар «рабочая сила». Абстрактное различие стоимости и потреби­тельной стоимости, следовательно, другим своим проявле­нием имеет отчетливо обозначившееся различие в мире то­варовладельцев: пролетарий владеет такой стоимостью (сво­ей рабочей силой), которая дает лишь потребительные стои­мости (доход). Капиталист же владеет стоимостью, прино­сящей ему прибавочную стоимость. Выявляется, что рабочий выступает товаровладельцем лишь в той степени, в какой оказывается орудием, вещью: «Сам человек, рассматриваемый только как наличное бытие рабочей силы, есть предмет при­роды, вещь, хотя и живая, сознательная вещь, а самый труд есть материальное проявление этой силы» (там же, с. 213— 214).

Зрелая стоимостная природа товаров, отделившаяся от потребительной стоимости (что соответствует вступлению ка­питализма в зрелую фазу своего развития и позволяет в теории зафиксировать двойственный характер труда и това­ра), обнаруживает в себе 'более глубокое отношение кон­кретного тождества и различия. Самовозрастающая стоимость предстает неразрывным единством постоянного и переменно­го капитала. Отношение постоянного и переменного капитала в аспекте изменения стоимости есть конкретное тождество и различие. Капитал — это не простая количественная связь стоимостных факторов производства, средств производства и рабочей силы, а качественная однородность стоимости, пере­носимой со средств производства на продукт, и стоимости, вновь создаваемой и увеличиваемой рабочей силой. Оба по­люса стоимости тождественны друг другу как проявления одной сущностной субстанции — человеческого труда, и в то же время они качественно различны как постоянный и пере­менный полюсы, причем различны по качеству стоимости. Это — тождество различного и различие тождественного. Причем постоянный капитал, т. е. средства производства, принадлежащие капиталисту, предполагает и порождает пе­ременный капитал— стоимость, затрачиваемую на приобре­тение рабочей силы, или стоимости, реально функционирую­щей в производстве и имеющей способность к возрастанию.

Важнейшей особенностью конкретного тождества и кон­кретного различия является то, что изменяются они в одном направлении. Если тождество есть само различие (и наобо­рот), то, следовательно, с развитием тождества углубляется различие, а с развитием различия углубляется тождество. В этом саморазличающаяся стоимость принципиально отли­чается от противоречия стоимости и потребительной стои­мости и других абстрактных противоречий простого капи­талистического товаровладения. Отношение стоимости и потребительной стоимости развивается таким образом, что абстрактное тождество, сращенность, неотчлененность сменя­ются абстрактные различием, разрывом. Начинает преобла­дать момент абстрактного различия, момент же абстрактного тождества, хотя и сохраняется, играет подчиненную роль.

Несмотря на глубокую идею конкретного тождества как тождества, содержащего в себе различие, сторонники Э. В. Ильенкова, отстаивающие концепцию противоречия «в одном отношении», по сути, сбиваются на абстрактное понимание тождества и различия. Ведь если последовательно проводить мысль о том, что тождество есть различие, а различие есть тождество, то необходимо утверждать и то, что с развитием одного усиливается другое. В таком случае становится про­блематичным разрешение противоречия. Однако философы, развивающие идею конкретного тождества, одновременно признают абсолютность борьбы противоположностей и отно­сительность единства, тождества их, не осознавая при этом трудности соединения неразрывности тождества и различия и разрыва единства и борьбы противоположностей. Вот как, на­пример, объясняет развитие противоречия А. М. Минасян: «... «Борьба» противоположностей рано или поздно, но не­пременно в определенных условиях ломает, преодолевает их единство — их взаимоисключение берет верх над взаимопро­никновением,— что ведет к коренному качественному изме­нению данного явления и возникновению нового...» ¹⁴⁸. Философ совершенно справедливо критикует абстрактный и по сути метафизический разрыв тождества и различия, подчеркивая, что противоположности различаются лишь в своей тождест­венности двух полюсов единой сущности. Однако в конечное счете развитие противоречия сводится им все к тому же преобладанию различия над тождеством, тем самым в итоге различие оказывается все-таки вне тождества. Не- случайно поэтому для А. М. Минасяна, как и для Э. В. Ильенкова, противоречие стоимости и потребительной стоимости в то­варе есть пример конкретного тождества. На самом же деле отношение потребительной стоимости и стоимости в товаре в значительной степени абстрактно, внешне, тогда как самоизменение стоимости представляет собой качественно иной тип диалектики. Если абстрактная тождественность, сращенность стоимости и потребительной стоимости с уси­ливающимся моментом их различия сменяется преобладани­ем различия, то в самоотталкиваипи стоимостью себя от са­мой себя тождество постоянного и переменного капитала как проявлений капитала столь же усиливается, как и раз­личие их постоянной и переменной частей капитала. О таком конкретном отношении нельзя уже сказать, что тождество сменяется различием. Это — принципиально иное, качествен­но более глубокое тождество различного и различие тож­дественного, чем тождество и различие потребительной стои­мости и стоимости в товаре.

Абсолютная прибавочная стоимость есть первая форма конкретного тождества и различия внутри абстрактного раз­личия, первое отрицание той формы капитала, которую тот получает непосредственно в сфере простого капиталистическо­го товарного обращения (|Д—Т—Д'). Первая форма приба­вочной стоимости характеризуется окончательным отделением стоимости от потребительной стоимости, в результате чего сто­имость из чисто количественной антиномии превращается в качественную. На количественном самовозрастании стоимос­ти в формуле Д—Т—Д' лежит еще оттенок таинственности и загадочности, ибо не определилась качественная основа самоизменения стоимости. Выявленная форма абсолютной прибавочной стоимости сбрасывает последний .покров тайны с самовозрастающей стоимости. Стоимость как двуликий капитал оказывается самоизменяющсйся субстанцией. Един­ство постоянного и переменного капитала необходимо «вос­пламеняется», ведет не к уничтожению стоимости, а к ее уве­личению.

Тем самым абсолютная прибавочная стоимость выступает в «Капитале» первой формой зрелого проявления сущности. Капитал перестает быть внешним количественным измене­нием, теперь он характеризуется как внутреннее качествен­но-количественное еамоизменение стоимости, .которое дано по­ка односторонне, лишь через изменение .переменной части капитала. Первое зрелое определение внутреннего противо­речия сущности в логике «Капитала» в «снятом» виде вос­производит тот исторический этап развития марксистской по­литэкономии, когда происходит окончательный разрыв К. Маркса с количественной теорией стоимости Д. Рикардо. Этот этап приходится на начало 50-х гг. XIX в. и совпадает, прежде всего, с Марксовыми эксцерптными тетрадями того пе­риода, в которых в краткой форме К- Маркс резюмирует основные идеи законспектированных им работ буржуазных политэкономов^14Э. Главной особенностью этого периода ис­следования К. Маркса является критика количественной тео­рии стоимости Д. Рикардо. В своих первых зрелых произ­ведениях конца 40-х гг. К. Маркс еще отчасти разделял рикардовское количественное понимание стоимости. В эксперт­ных же тетрадях 50-х гг. К- Маркс углубляет понимание стоимости, последовательно отделяя ее от потребительной стоимости.

Несмотря на глубокую идею конкретного тождества как тождества, содержащего в себе различие, сторонники Э. В. Ильенкова, отстаивающие концепцию противоречия «в одном отношении», по сути сбиваются на абстрактное понимание тождества и различия.Ведь если последовательно проводить мысль о том, что тождество есть различие, а различие есть тождество, то необходимо утверждать и то, что с развитием одного усиливается другое. В таком случае становится про­блематичным разрешение противоречия. Однако философы, развивающие идею конкретного тождества, одновременно признают абсолютность борьбы противоположностей и отно­сительность единства, тождества их, не осознавая при этом трудности соединения неразрывности тождества и различия и разрыва единства и борьбы противоположностей. Вот как, на­пример, объясняет развитие противоречия А. М. Минасян: «... «Борьба» противоположностей рано или поздно, но не­пременно в определенных условиях ломает, преодолевает их единство — их взаимоисключение берет верх над взаимопро­никновением,— что ведет к коренному качественному изме­нению данного явления и возникновению нового...» ¹⁴⁸. Философ совершенно справедливо критикует абстрактный и по сути метафизический разрыв тождества и различия, подчеркивая, что противоположности различаются лишь в своей тождест­венности двух полюсов единой сущности. Однако в конечном счете развитие противоречия сводится им все к тому же преобладанию различия над тождеством, тем самым в итоге различие оказывается все-таки вне тождества. Не случайно поэтому для А. М. Минасяна, как и для Э. В. Ильенкова, противоречие стоимости и потребительной стоимости в то­варе есть пример конкретного тождества. На самом же деле отношение потребительной стоимости и стоимости в товаре в значительной степени абстрактно, внешне, тогда как самоизменение стоимости представляет собой качественно иной тип диалектики. Если абстрактная тождественность, сращенность стоимости и потребительной стоимости с уси­ливающимся моментом их различия сменяется преобладани­ем различия, то в самоотталкивании стоимостью себя от са­мой себя тождество постоянного и переменного капитала как проявлений капитала столь же усиливается, как и раз­личие их постоянной и переменной частей капитала. О таком конкретном отношении нельзя уже сказать, что тождество сменяется различием. Это — принципиально иное, качествен­но более глубокое тождество различного и различие тож­дественного, чем тождество и различие потребительной стои­мости и стоимости в товаре.

Абсолютная прибавочная стоимость есть первая форма конкретного тождества и различия внутри абстрактного раз­личия, первое отрицание той формы капитала, которую тот получает непосредственно в сфере простого капиталистическо­го товарного обращения (1Д—Т—|Д'). Первая форма приба­вочной стоимости характеризуется окончательным отделением стоимости от потребительной стоимости, в результате чего сто­имость из чисто количественной антиномии превращается в качественную. На количественном самовозрастанин стоимос­ти в формуле Д—Т—Д' лежит еще оттенок таинственности и загадочности, ибо не определилась качественная основа самоизменения стоимости. Выявленная форма абсолютной прибавочной стоимости сбрасывает последний ,покров тайны с самовозрастающей стоимости. Стоимость как двуликий капитал оказывается самоизменяющейся субстанцией. Един­ство постоянного и переменного капитала необходимо «вос­пламеняется», ведет не к уничтожению стоимости, а к ее уве­личению.

Тем самым абсолютная прибавочная стоимость выступает в «Капитале» первой формой зрелого проявления сущности. Капитал перестает быть внешним количественным измене­нием, теперь он характеризуется как внутреннее качествен­но-количественное самоизменение стоимости, которое дано по­ка односторонне, лишь через изменение .переменной части капитала. Первое зрелое определение внутреннего противо­речия сущности в логике «Капитала» в «снятом» виде вос­производит тот исторический этап развития марксистской по­литэкономии, когда происходит окончательный разрыв К. Маркса с количественной теорией стоимости Д. Рикардо. Этот этап приходится на начало 50-х гг. XIX в. и совладает, прежде всего, с Марксовыми эксцерптными тетрадями того пе­риода, в которых в краткой форме К- Маркс резюмирует основные идеи законспектированных им работ буржуазных политэкономов¹⁴⁹. Главной особенностью этого периода ис­следования К. Маркса является критика количественной тео­рии стоимости Д. Рикардо. В своих первых зрелых произ­ведениях конца 40-х гг. К. Маркс еще отчасти разделял рикардовское количественное понимание стоимости. В эксцерптных же тетрадях 50-х гг. К- Маркс углубляет понимание стоимости, последовательно отделяя ее от потребительной сто­имости. В своих заметках К. Маркс подчеркивает: «Возрас­тание производства товаров никогда не является целью бур­жуазного производства, его целью является возрастание про­изводства стоимостей» (т. 44, с. 102). Впервые так резко была подчеркнута противоположность потребительной стоимости и стоимости. В этот период К. Маркс преодолевает слабость своей трактовки денег, имевшуюся в «Нищете философии», когда стоимость денег, единственного из всех товаров, он рассматривал как результат спроса и предложения. Теперь же принцип стоимости распространяется им и на деньги: «Но золото и серебро здесь всего лишь форма всеобщего эквива­лента, всеобщего залога, т. к. они сами являются товарами и обладают внутренней стоимостью». Последовательное матери­алистическое сведение стоимости ко всем реальным товарам позволило К. Марксу впервые в зрелом виде сформулировать качественное понимание необходимости денежного эквивален­та, что и вело к разрыву с количественной теорией Д. Рикар­до. Классическая (буржуазная политэкономия, по К. Марксу, осталась на позиции количественного толкования денег пото­му, что исходила из обмена излишков собственного продук­та: «А. С. (Адам Смит. — С. Р.) объясняет необходимость денег необходимостью обменивать излишек собственного про­дукта. Полное отделение производителя от отношения к непосредственной пригодности продукта для него самого не является, таким образом, здесь еще предпосылкой. Наряду с особенные продуктом всеобщий». К. Маркс впервые с такой глубиной осознает противоречие частного и общественного труда и необходимость всеобщего товара как посредствую­щего звена в этом противоречии. Отсюда следовало понима­ние неизбежности антагонизмов на рынке: «Золото и сереб­ро в своем свойстве денег выступают здесь как посредник. Акт обмена распадается на независимые друг от друга акты купли и продажи. Спрос и предложение. Необходимое след­ствие денег, таким образом, — разъединение обоих этих актов, которые хотя и должны в конце концов уравновесить друг друга, но в каждый данный момент могут находиться в дис­гармонии, диспропорции. С деньгами, таким образом, уже по­ложена основа кризисов»¹⁵⁰. Так, последовательное проведе­ние принципа стоимости обнаруживает, что в природе самих товарных отношений и стоимости как их сущности заложена необходимость диспропорций. На этой основе К. Маркс раз­вивает свое понимание неизбежности экономических кризисов при капитализме. С другой стороны, эксцерптным тетрадям присуща и незрелость, сближающая их с работами конца 40-х гг. Так, К. Маркс пишет, что реальная цена опреде­ляется трудом не как товаром, а как производительной дея­тельностью (см. т. 44, с. 107). В целом в работах начала 50-х гг. окончательно оформилась коренная противополож­ность марксистской и буржуазной политэкономии. Но не бы­ло еще показано, что пролетарий продает особый товар «■рабочая сила», без чего научная теория прибавочной стои­мости не может считаться завершенной. Вообще открыть, что пролетарий продает особый товар «рабочая сила», возможно лишь тогда, когда капитал предстал самоизменением обеих своих частей, и постоянной и переменной, т. е. когда ра­бочая сила понята как момент капитала. Другими словами, буржуазные производственные отношения должны предстать отношениями не капитала и труда, а именно движением капитала. Первое же фиксирование сущности сводится к об­наружению такого качественного возрастания стоимости (богатства), опосредствованного действием рабочей силы, ко­торое в то же время предстает изменением одного переменного полюса капитала. Логика первого в истории познания отраже­ния сущности капитала в ее внутренней противоречивости не­сет в себе печать незрелости и внутренне едина с логикой рассмотрения абсолютной прибавочной стоимости в «Капи­тале».

Абсолютная прибавочная стоимость обнаруживает вну­тренние противоречия сущности, но это первое качественное самоопосредствование сущности ограниченное и неполное. Такая неразвернутая определенность сущности связана с «над­ломом» абстрактной товарной связи, которая внутри себя обнажила неразрешимые противоречия. Капитал как об­щественная сила (как конкретное тождество), с одной сто­роны, является результатом товарной связи, а с другой — •подрывает саму товарность. Как только обозначилась каче­ственная основа самовозрастанпя стоимости, так одновремен­но обозначается во всей резкости и непримиримости антаго­низм товарных отношений. Капитал как общественный про­цесс в своей зрелой форме начинает подрывать капитал как товарную связь. Впервые проступает непримиримость общест­венного характера производства и частной собственности то­варовладельцев.

Вместе с тем сказанное не означает, что с переходом к внутреннему самовозрастанию стоимости абстрактная связь ослабляется. Напротив, зрелые капиталистические отношения делают универсальной товарную связь, поскольку сохраня­ется предпосылка капитала — товар. Абстрактное отношение товаровладения также развивается, превратившись из аб­страктного тождества в абстрактное различие. То, что аб­страктные буржуазные отношения как момент сохраняются, означает, что фетишистские иллюзии не только сохраняются, но и углубляются с переходов от простого капиталистичес­кого обращения к капиталистическому производству. Не слу­чайно поэтому К. Маркс рассматривает выражение стои­мости продукта в относительных долях продукта. Он разоб­лачает апологетику Сениора, утверждавшего, что невоз­можно сократить рабочий день, так как именно в последний час создается прибавочная стоимость.

Таким образом, абстрактность товарной связи не только не перестает существовать в зрелых капиталистических от­ношениях, но и углубляется, превращаясь из абстрактного тождества (простой одинаковости товаровладельцев) в аб­страктное различие. Последнее означает, что и с поверхност­ной точки зрения отдельного товара и товаровладельца про­изводство оказывается производством богатства и бедности. Но именно поэтому буржуазная политэкономия примерно с середины XIX в. превращается из преднауки, какой была классическая буржуазная (политэкономия, заложившей пред­посылки марксистской политэкономии, в сикофантскую в це­лом дисциплину. Видя антагонизм капиталистического това­ровладения, буржуазная политэкономия тем не менее апо­логетически затушевывает его.

Важно подчеркнуть, что существование буржуазной по­литэкономии во времена, когда была создана научная ■марксистская теория, связано не только с классовыми при­чинами, но и с объективными особенностями диалектики аб­страктных товарных отношений на зрелом этапе развития капитализма. Абстрактное различие товаровладельцев, воз­никшее при переходе в зрелую фазу капитализма, не есть некий абсолют. Оно представляет собой исторический про­цесс развития и вытеснения абстрактно тождественных то­варных связей. На первых этапах зрелого капитализма, не­смотря на жестокую эксплуатацию пролетариев, пропасть между трудом и капиталом, выражающаяся нормой приба­вочной стоимости, была далеко не такой большой, как впос­ледствии. Другими словами, обострение классового антаго­низма развивается постепенно. Капиталистический способ производства обнаруживает новые потенции. Это и послу­жило (и сейчас служит) определенной основой для замазы­вания классовых антагонизмов.

Тем не менее уже на ранних этапах капитализма анта­гонизм пролетариата и буржуазии проявляется во всей своей глубине. Капитал как абстрактная и конкретно тождествен­ная связь с социальной точки зрения есть драма классовой борьбы. Пролетарий, включенный в отношения товаровладе­ния, с развитием этих отношений все с большим основанием заявляет: «Я требую нормального рабочего дня, потому что, как всякий другой продавец, я требую стоимости моего то­вара». Капиталист, покупая рабочую силу, стремится ис­пользовать ее в течение как можно большего времени, про­летарий как товаровладелец противится такому положению вещей. «Следовательно, здесь получаетcя антиномия, право противопоставляется праву, причем оба они в равной мере санкционируются законом товарообмена» (т. 23, с. 246).

Реальная борьба двух равных устремлений обнаруживает внутреннее содержание, скрывающееся в товарной связи. Капиталист стремится к производству не просто товаров, но товаров большей стоимости. Он относится к рабочему как к купленному товару и, с одной стороны, отождествляет этот товар со своим товаром—со средствами производства, а с другой — различает их. Различие состоит в способности ра­бочей силы создавать новую стоимость, хотя с количествен­ной точки зрения по своей стоимости живой труд вроде бы ничем от средств производства не отличается. К этому чу­десному свойству рабочей силы капиталист относится как к богом данной природной силе и поэтому стремится нещад­но эксплуатировать ее. Но тем чаще работник напоминает капиталисту, что он все-таки в отличие от орудия — оду­шевленная вещь и даже более — такой же свободный гражданин-товаровладелец, как и сам капиталист. Чем более, од­нако, работник заявляет о своем праве свободно распоря­жаться своей рабочей силой, тем больше он обнаруживает фактическую несвободу являющуюся столь же мало данной от природы, сколь свойство быть капиталистом не является особым природным даром. Товарно-капиталистические клас­совые отношения тем самым разворачиваются как противо­речивое переплетение абстрактного и конкретного. Конкрет­но тождественное (общественный процесс как целостность) одновременно выступает абстрактным отношением богатства ибедности. Общественноецелой приобретает поэтому чудо­вищные черты вампира: «Капитал – это мертвый труд, который как вампир, оживает лишь тогда, когда всасывает живой труд и живет тем полнее, чем больше живого труда он поглощает» (там же, е. 244).

С развитием, углублением конкретно тождественного процесса самоизменения стоимости как результата целого об­щественного процесса усиливается абстрактное различие то­варовладельцев, приобретшее форму классовойполяризации. Рассматривая рабочий день на капиталистическомпредприя­тии, К. Маркс подчеркивает: «Таким образом, в истории ка­питалистического производства нормирование рабочего дня выступает как борьба за пределы рабочего дня, борьба между совокупные капиталистом, т. е. классом капиталистов, и совокупным рабочим, т. е. рабочим классом» (там же, с. 246). Анализ К. Маркса показывает, как в классовых от­ношениях зарождается и развивается момент конкретного тождества и связанное с этим классовое самосознание про­летариата.

Чем более ранняя фаза капитализма, тем более заражены пролетарии абстрактной иллюзией быть товаровладель­цем, тем е большим нежеланием нанимаются они к капиталисту.»Понадобились века, — пишет К. Маркс, — для того, чтобы рабочий вследствие развития капиталистического производства добровольно согласился, т. е.был вынужден общественными условиями, продавать за цену привычных жизненных средств все активное время своей жизни, самую свою жизнедеятельность - продавать свое первородство за блюдо чечевичной похлебки» (там же, с. 280\ Низкий уровень производительных сил XVI—XVII вв., неразвитая степень отрыва производителя от средств производства, невысокая норма прибавочной стоимости – все это требовало первоначального принуждения к труду. Говоря о лишениях, испытываемых рабочими, особенно детьми и женщина ми, в спичечной мануфактуре Англии в XIX в., К Маркс пишет: «Данте нашел бы, что все самые ужасные кашмары ада, нарисованные его фантазией, превзойдены в этой отрасли мануфактуры» (там же, с. 258). К. Маркс подчеркивает, что капиталистическое производство, являющееся про­изводством прибавочной стоимости (т. е. общественным про­цессом, разворачивающимся в рамках частной собственности), уродует рабочего, лишая его моральных и физических усло­вий для развития. «Оно ведет к преждевременному истощению и уничтожению самой рабочей силы» (там же, с. 275).

Чем менее пролетарий (точнее, еще полупролетарий) стремится наняться в кабалу к капиталисту, тем жестче было принуждение капиталиста и тем (продолжительнее был рабочий день. Но чем сильнее эксплуатировался работник, тем сильнее становилась классовая борьба. С 30-х гг. XIX в. в Англии начинается принудительное ограничение рабочего дня. Однако это не означало ослабления эксплуатации, на­против, норма прибавочной стоимости, выражающая классо­вый антагонизм, выросла. Усиление целостности обществен­ного производства (в логическом аспекте — усиление конкрет­ного тождества и различия) одновременно ведет к углубле­нию классовой поляризации (развитию абстрактного раз­личия). Причем капиталистический класс объединяет дей­ствительных товаровладельцев, товары которых приносят им богатство. Поэтому абстрактное отношение товаровладе­ния лежит на стороне буржуазии. Все капиталисты абстракт­но тождественны друг другу в смысле владения богатством.

Абстрактное ;же различие их заключается лишь в том, что их товары в различной степени обладают способностью «откладывать золотые яйца». Тем самым преобладание мо­мента абстрактного тождества капиталистов служит еще одним объективным моментом, обусловливающим существо­вание буржуазной апологетической политэкономии. Напро­тив, отношение буржуазии и пролетариата, взятое со сто­роны простого капиталистичеакого товаровладения (сле­довательно, со стороны буржуа), есть отношение абстрактно­го различия, так как бедность и богатство— противополож­ные полюсы в буржуазном мире. Это абстрактное различие углубляется пропорционально развитию конкретно тождест­венного общественного процесса самоизмснсния стоимости (капитала, взятого со своей общественной стороны).

Носителем диалектики конкретного тождества и разли­чия является непосредственно работник. За саморазличающейся стоимостью (противоречивым единством постоянного и переменного капитала) стоит рабочая сила пролетария, т. е. работник не как товаровладелец, а как рабочая сила, как момент капитала. И овеществленный в средствах производства труд и живой функционирующий труд есть ре­зультат действия рабочей силы. Носителем общественного процесса самовозрастания стоимости выступает класс наем­ных рабочих. Капиталист же <лишь-косвенно способствует это­му общественному процессу — точно так же, как выступает товаровладельцем пролетарий. Следовательно, развитие капи­тала как развитие отношений конкретного тождества и раз­личия внутри абстрактного различия связано с классовой поляризацией и сплочением '.пролетариата. Рабочий, как за­мечает К. Маркс, выходит из процесса (производства иным, чем вступает в него. Оказалось, что он не является «свободным агентом» сделки. «Чтобы «защитить» себя от «змеи своих мучений», рабочие должны объединиться и, как класс, за­ставить издать государственный закон, мощное общественное препятствие, которое бы метало им самим (курсив наш. — С. Р.) по добровольному контракту с капиталом (продавать на смерть и рабство себя и свое потомство» (там же, с. 311).

§3. Противоречия относительной прибавочной стоимости как зрелой      формы сущности.

Открытие К. Марксом прибавочной стоимости.

Противоположность диалектико-материалистической и буржуазнойпозитивистской методологии.

Производство прибавочной стоимости, как отмечалось, с логической точки зрения является стадией разности в раз­витии капитала как сущности. Разность отличается безраз­личием, внешним отношением сторон сущности друг к другу, так что отношение как .бы совладает с одним полюсом. Внеш­ность самоизменения стоимости, конечно, отличается от внешности товара, воплощенной в его потребительной стои­мости. Она проявляется в том, 'что стоимость как само- изменяющаяся субстанция выступает прежде всего в образе переменного капитала. Постоянный капитал, хотя и явля­ется необходимым моментом сущностного, внутреннего раз­личия стоимости, не изменяется, что и образует момент внешности в самом внутреннем. Средства производства как фактор производства являются, с одной стороны, веществен­ным элементом производства, а с другой — простой неизменяющейся стоимостью.

Форма абсолютной прибавочной стоимости есть первая, начальная стадия сущности как разности. Средства производства и как вещественный элемент, и как просто стоимость берутся неизменными. Следовательно, сущность (самовоз­растающая стоимость) предстает как изменение одной, пе­ременной своей части, а вторая ее сторона (постоянная) не изменяется и со стороны вещественного своего содержания. Соответственно этому не изменяется и стоимость рабочей силы, потребляющей товары для своего восстановления, из­готавливаемые [при одних и тех же средствах производства. Самоизменение стоимости как тождество противоположнос­тей поэтому предстает, с одной стороны, .преходящим истори­ческим процессом, ибо уже вскрыты сущность эксплуатации и непримиримость классовых интересов пролетариата и бур­жуазии, а, с другой стороны, этот процесс бесконечен, так как в самоизменении стоимости не видно еще перехода в свою 'противоположность ((нестоимостные отношения). Кон­кретное тождество здесь существует лишь на начальной стадии. Сущность только начинает разворачиваться.

Производство относительной прибавочной стоимости предполагает изменение стоимости рабочей силы как резуль­тат изменения в постоянной части капитала. Точнее, изме­няется не постоянная часть капитала, а потребительная стои­мость и стоимость средств производства, с помощью кото­рых удешевляются необходимые для рабочей силы предметы потребления. Та же самая стоимость средств производства приходится теперь на большее количество товаров. Стадия разности в развитии сущности получает здесь развернутое су­ществование. Изменение средств производства как товара и изменение стоимости рабочей силы как капитала — эти два полюса не просто внешни друг другу, но эта внешность развивается, так что полюсы воздействуют друг на друга, оставаясь внешними. Изменение стоимости средств произ­водства, проявляющееся в том, что они воплощаются теперь в большем количестве новых товаров, так воздействует на стоимость рабочей силы, что юна производит больше приба­вочной стоимости (больше самоизменяется).

Если в форме абсолютной прибавочной стоимости вза­имодействие сторон капитала только намечается, то в фор­ме относительной прибавочной стоимости оно становится дей­ствительным фактом. Сущность (самовозрастающая стои­мость) обнаруживает свой изменяющийся, исторический характер. Адекватной технической основой относительной прибавочной стоимости является машинное производство. Характеризуя машинную промышленность, К. Маркс писал: «Современная промышленность никогда не рассматривает и не трактует существующую форму производственного про­цесса как окончательную. Поэтому ее технический базис революционен, .между тем как у всех прежних способов про­изводства базис был по «существу консервативен» |(там же, с. 497—498). Машины, выступая адекватной материальной основой производства прибавочной стоимости, оказываются в то же время и пределом капитала. Усложняющаяся техника ведет к вытеснению рабочей силы из процесса труда и тем самым к вытеснению самого носителя прибавочной стои­мости.

Таким образом, зрелое внутреннее самоопределение стоимости, противоположные стороны которой в своей внеш­ней существенности начинают друг на друга воздействовать, предстает исторически определенной, а не !вечной, неизменной сущностью. Как таковая фор.ма относительной прибавочной стоимости логически и исторически соответствует вступлению капитализма в зрелый период развития на адекватном ему техническом базисе. Таким базисом, по К- Марксу, явля­ется производство, в котором сами машины производятся машинами.

Как машинное производство отрицает формальное под­чинение труда капиталу, так и анализ в «Капитале» отно­сительной прибавочной стоимости как зрелой формы сущ­ности выступает логическим отрицанием формы абсолютной прибавочной стоимости, так как отрицается вещественная и стоимостная неизменность средств производства. Абсолют­ная прибавочная стоимость и относительная прибавочная стоимость имеют под собой одну основу. В обеих формах выявляется внутреннее различие в стоимости (капитал как единство постоянной и переменной частей), и в то же вре­мя процесс самоизменения стоимости совпадает только с пе­ременным капиталом. Поэтому анализ и абсолютной приба­вочной стоимости, и относительной образует стадию разности сущности в логике «Капитала». Вместе с тем между третьим и четвертым отделами, посвященным двум формам прибавоч­ной стоимости, существует и отношение отрицания. Если при рассмотрении абсолютной прибавочной стоимости изменения процесса труда брались только как простое увеличение вре­мени функционирования капиталистических средств произ­водства и рабочей силы, то производство относительной при­бавочной стоимости связано с изменениями в процессе про­изводства товара. Технологические улучшения даже в рам­ках того же самого рабочего дня увеличивают прибавочную стоимость.

Качественные изменения в средствах производства харак­теризуют процесс производства товара, а не процесс воз­растания стоимости. Тем самым при рассмотрении относи­тельной прибавочной стоимости как разности капитала уси­ливается тот момент, что самоизменение стоимости, внутрен­нее ее отталкивание от самой себя связано с переменной частью капитала. Изменение же постоянного капитала фик­сируется лишь со стороны процесса производства товара, но не процесса самовозрастания стоимости. Следовательно, самоопределившаяся сущность как производство прибавочной стоимости содержит в себе момент внешности. Сущность дана через отвлечение от внешнего, от своей предпосылки— от процесса производства товара. Сущность внутри себя раз­двоена, как постоянный и переменный капитал, или капитал как общественное единство, и в то же время это раздвое­ние дано >через отвлечение от единичности и процесса его производства, так что само это отвлечение образует момент в развертывании сущности. При переходе от абсолютной прибавочной стоимости к относительной происходит, с од­ной стороны, углубление сущности, зрелое ее раздвоение, а с другой — разворачивание ее отрицательности в отноше­нии к внешнему процессу производства товара. Последнее означает, что сама эта отрицательность играет все более значительную роль в определении сущности. Действительно, изменения в процессе труда опосредованно влияют на сам процесс возрастания стоимости. Норма прибавочной стои­мости увеличивается при той же величине и интенсивности рабочего дня.

Чем больше растет зависимость производства приба­вочной стоимости от процесса производства товара, тем бо­лее выявляется, что первое является внутренним содержанием второго, первое подрывает второе, отрицает его. Капитал как конкретное тождество, как общественный процесс под­рывает себя же как частную собственность, как отношение товаровладения. Но при этом само конкретное тождество разворачивается благодаря абстрактной связи, ибо оно лишь созревает. Производство прибавочной стоимости, самоизме­нение стоимости возможны лишь благодаря этому отрица­тельному отношению к товару, так как оно не может не раз­ворачиваться как процесс производства товара. Чем более разворачивается процесс производства товара, тем более носит он капиталистически характер, и наоборот: чем более развито движение капитала, тем в большей степени оно принимает товарную форму. Чем большебуржуа авансируют свои деньги на средства производства и рабочую силу, тем отчетливее выступает специфика живого товара «рабочая сила», который способен создать больше, чем стоит сам.

Анализ производства относительной прибавочной стои­мостиуглубляет связь диалектики тождества иразличия и природы классовых капиталистических отношенийФорма от­носительной прибавочной стоимости как зрелая формасамоизменяющейся стоимости одновременно означаем зрелость классового антагонизма пролетариата и буржуазии. Целост­ность общественного производства, которая проявилась в машинной технологии и субъектом которой является проле­тариат, обнаружила свою непримиримость с частной собственностью капиталистов. Не случайно именно в середине XIX в., когда капиталистическое производство начинает раз­виваться на адекватной ему материальной основе, наступает эпоха пролетарских революций. Реальное подчинение труда капиталу обнаружило внутренние противоречия труда и ка­питала.

Логика зрелой формы саморазвития стоимости (отно­сительной прибавочной стоимости) соответствует и зрелому уровню истории марксистской экономической мысли. Анализ относительной прибавочной стоимости и последующих раз­делов Iтома «Капитала», где рассматриваются единство аб­солютной и относительной прибавочной стоимости, зарплата и накопление, соответствует идеям «Экономических рукопи­сей 1&57—1859 гг.» как первоначального варианта «Капита­ла». Важнейшим этапом этого периода исследований К Марк­са, как известно, была разработка теории прибавочной стои­мости¹⁵¹. К- Маркс в «Рукописях» обнаруживает, что про­летарий как товаровладелец распоряжается особым товаром «рабочая сила».

Однако теория К. Маркса в этом первомварианте была еще далека от завершения. Так, К Марксотождествлял еще меновую стоимость и стоимость, невыделил в самостоя­тельный логический раздел формустоимости, неясно тракто­вал различие основного и оборотногокапитала¹⁵². Лишь вконце работы над «Рукописями»приподготовке первогопе­чатного варианта «Ккритике «Политической экономии» К. Маркс приходит к убеждению, что исходной «клеточкой» должно стать рассмотрение товара, а не капитала вообщеи не стоимости, как он полагал в процессе работы над «Руко­писями». Тот факт, что в 1857—1858 гг. К. Маркс вскрыл механизм самовозрастания стоимости, а, с другой стороны, не до конца осмыслил товар как исходное экономическое отношение, свидетельствует о том, что в самом капиталисти­ческом .производстве К. Маркс недостаточно ясно различал процесс производства прибавочной стоимости и процесс про­изводства товара. Это различие не до конца отделялось им от различия процесса производства прибавочной стоимости и процесса труда. Поэтому существовала еще видимость, что исходным отношением является стоимость. Это соответствует неразвернутости логики капиталистических отношений на уровне производства прибавочной стоимости. Капитал здесь дан и внутренним двуединством, и внешностью процесса производства товара (со стороны капиталиста) в единстве с процессом производства (прибавочной стоимости (со сторо­ны пролетариата).

В логическом аспекте сказанное означает, что конкрет­ное тождество разворачивается как внутреннее содержание абстрактного процесса, замутняющего истинное внутреннее содержание. Тем самым так же, как внутренней логике ре­ального подчинения труда капиталу в I томе «Капитала» присущ момент внешности, так и первоначальному варианту «Капитала» присуща определенная незрелость. Последующий анализ 'К. Маркса лишь отчетливее выявляет объектив­ную неразвернутость экономических отношений на данном уровне.

Логика зрелого самоопределения сущности с одновре­менным усилением иллюзорности товарного производства со­ответствует вступлению капитализма в зрелую фазу своего развития в середине XIX в., когда марксистская теория ста­ла сосуществовать с буржуазной политэкономией, которая, делая некоторые шаги вперед в осмыслении социальных 'про­тиворечий, в целом вульгаризировала классическую теорию стоимости.

Н. Г. Чернышевский верно фиксировал существенное изменение буржуазной политэкономии, начиная с 1848 г.: «Политическая экономия заразилась социализмофобией и коммунизмофобией (разумеется, в тех странах, которые подвергались перевороту, и в странах, повторяющих все с голоса тех стран. Англичане сохранили некоторое хладно­кровие)»¹⁵³. (Вступление буржуазной политэкономии в нис­ходящую полосу развития сопровождалось таким же сущест­венным изменением и ее философской методологии, что хо­рошо видно на примере Д. С. Милля. Если классическая буржуазная философия в своих противоположностях, какими были метафизический материализм и диалектический объек­тивный идеализм, двигалась в направлении соединения диа­лектики и материализма, то со вступлением капитализма в зрелое состояние появляется позитивизм, который не пре­одолел трудностей домарксистской диалектики и домарксист­ского материализма и свел философию к плоской эмпиричес­кой системе фактов вне рамок извечного вопроса о первич­ном и вторичном. А. В. Аникин верно подчеркивает: «Фило­софия позитивизма стала основой для экономической теории самого Милля и его времени (середина XIX в.), а также и для последующего развития буржуазной политической эко­номии» ¹⁵⁴.

Д. С. Милль, впитавший в себя влияние утилитаризма И. Бентама, позитивистской философии О. (Конта, субъектив­ного идеализма И. |Канта, в своих политэкономических воз­зрениях встает как бы над антагонизмом труда и капитала. Если классики буржуазной политэкономии с объективных на­учных позиций фиксировали противоположность интересов буржуазии и пролетариата, но не могли видеть всей глубины классовых противоречий в период мануфактурного развития, то Д. С. Милль, видя антагонизм труда и капитала и даже симпатизируя рабочим, пытался примирить этот антагонизм. «Он даже интересовался социализмом, разумеется, эволю­ционным, без потрясений, без классовой борьбы. Милль ока­зался, однако, в конечном счете носителем идей «презренной середины», мастером компромиссов и эклектики. Он старался согласовать политическую экономию капитала с притязания­ми рабочего класса, которые уже нельзя было игнориро­вать»¹⁵⁵,— пишет А. Б. Аникин. Зрелое состояние товарного производства превращает капиталистическое товаровладение в абстрактное различие .богатства и бедности, которое не может теперь не фиксировать буржуазный экономист. Но последний, оставаясь на абстрактной точке зрения, субъек­тивистски искажает классовый антагонизм, предлагая вместо его разрешения занять надклассовую, объективистскую по­зицию.

Двойственность Д. С. Милля отчетливо проявилась в его трактовке стоимости и капитала. То, что в его лице буржу­азная политэкономия начала свое нисходящее развитие, про­явилось в подходе Д. С. Милля к теории стоимости. Он считал завершенной ее разработку: «К. счастью, в законах стои­мости нет ничего, что осталось бы [1848 г.] выяснить со­временному или любому будущему автору; теория этого предмета является завершенной. Единственная трудность, которую нужно преодолеть, состоит в том, чтобы, формули­руя теорию, заранее разрешить главные затруднения, воз­никающие при ее применении...»¹⁵⁶. Однако такое примене­ние теории стоимости вело его к существенным отступлениям от теории Д. Рикардо.

Д. С. Милль, с одной стороны, исходит из трудовой теории стоимости. Так, он связывает цену с издержками про­изводства. Несмотря на вульгарный момент, восходящий к А. Смиту, Д. С. Милль следует здесь рикардовскому на­правлению, сводившему стоимость товара к труду. Но, с дру­гой стороны, стоимость для него есть точка, в которой урав­новешиваются спрос и предложение, а цена соответствует ес­тественной стоимости. «... Спрос и предложение всегда стре­мятся к равновесию, но состояние устойчивого равновесия наступает только тогда, когда предметы обмениваются друг на друга соразмерно их издержкам производства или— по выражению, к которому мы уже прибегали, — тогда, когда цены предметов находятся на уровне их естественной стои­мости» ¹⁵⁷.

Двойственность Д. С. Милля в понимании стоимости восходит к дуализму А. Смита, который одновременно сво­дит стоимость товара и к количеству труда, затраченного на товар, и к количеству товаров, которые можно купить на данный товар. У А. Смита стоимость товара предстает не­познаваемой вещью-в-себе; она и существует, и в то же время дана неадекватно индивиду, который не может опре­деленно говорить о ней. То есть у А. Смита конкуренция, реальный рынок затемняют внутреннюю субстанцию товаров, равно как у Д. Рикардо идея стоимости уживается со своим непримиримым антагонистическим инобытием — конкуренци­ей. В отличие от классиков, дуализм Д. С. Милля — пози­тивистского толка. Для него стоимость не есть нечто запре­дельное, в себе скрытое. Она (проявляется в реальных това­рах и их реальных отношениях так, что сама конкуренция, связанная с отношениями спроса и предложения, находится в гармоничном, равновесном состоянии, когда товары прода­ются в соответствии с их издержками производства. Кон­куренция тем самым не противоречит стоимости, они вполне гармонично соответствуют друг другу. Правда, цены все-таки могут не соответствовать- издержкам 'производства, и тогда гармония нарушается. Почему это происходит — оста­ется тайной позитивистской политэкономии. Рынок выявляет внутреннюю стоимость в случае спроса и предложения, и в то же время непонятно, почему такое соответствие может не наступать. В основе этой позиции было усиление субъек­тивизма в методологии.

Если субъективный идеализм И. Канта признает хотя и непознаваемую, но существующую вне нас вещь-в-себе, то субъективный идеализм позитивизма все более уклоняется вправо (вспомним ленинскую характеристику критики И. Канта слева и справа), отказываясь от материалистичес­ких моментов в философии. Так, Д. С. Милль писал: «Есть ли предел деления для материи или же она бесконечно дели­ма,— это больше того, что мы когда-нибудь можем узнать. Действительно, прежде всего материя, может быть, не су­ществует ни в каком другом смысле, кроме как в качестве явления; а тогда едва ли можно сказать, что не-бытие дол­жно быть либо бесконечно делимо, либо иметь предел дели­мости. А, во-вторых, хотя бы материя, в качестве скрытой причины наших ощущений, и существовала реально, однако, то, что мы называем делимостью, может оказаться атрибу­том только наших зрительных и осязательных ощущений, а не их непознаваемой причины. <...> Я очень доволен тем, что получил в этом вопросе полную поддержку от м-ра Гер­берта Спенсера...» ¹⁵⁸.

Если И. Кант в своей трансцендентальной диалектике нащупывал объективную диалектику мира, равно как А. Смит уловил стоимостное тождество различных товаров, позити­вистской субъективный идеализм саму внутреннюю субстан­цию стоимости делает чем-то случайным, зависящим от мно­гих внешних факторов. Позитивизм делает шаг назад от диа­лектики к эклектике. И. С. Кон справедливо подчеркивал: «Пытаясь встать выше «односторонности» как материализма, так и идеализма, социологи-позитивисты, начиная уже с Кон­та и Спенсера, были принципиальными эклектиками. Этот эклектизм особенно полно выражался в пресловутой «теории факторов». Собственно говоря «теории» факторов как таковой никогда не существовало. Просто социологи, стараясь понять целостность общественной жизни и не умея это сделать (для этого необходима диалектика), пытались свести целост­ность к определенной совокупности элементов» ¹⁵⁹.

С этих эклектических позиций легко было описать фак­ты социальной дисгармонии на -какие-то внешние факторы и апологетически утверждать о внутренней гармонии буржу­азных отношений. Чем отчетливее замечаются шротиворечия позитивистами, тем сильнее проявляется стремление буржу­азных экономистов встать над противоречием, выводя со­циальную динамику от социальной статики. Позитивизм есть поэтому господствующая (форма буржуазного мышления в период зрелого капиталистического общества, характеризую­щаяся объективизмом, суть которого в свое время раскрыл В. И. Ленин. Критикуя ТТ. Струве, В. И. Ленин писал: «Объективист говорит о необходимости данного историчес­кого процесса; материалист констатирует с точностью дан­ную общественно-экономическую формацию и порождаемые ею антагонистические отношения. Объективист, доказывая необходимость данного ряда фактов, всегда рискует сбить­ся на точку зрения апологета этих фактов; материалист вскрывает классовые противоречия и тем самым определяет свою точку зрения. Объективист говорит о «непреодолимых исторических тенденциях»; материалист говорит о том клас­се, который «заведует» данным экономическим порядком, создавая такие-то формы противодействия других классов. Таким образом, материалист... последовательнее объективис­та и глубже, полнее проводит свой объективизм» ¹⁶°. Имен­но с такой объективистской позиции, при которой конкурен­ция гармонично соединяется со стоимостной природой то­варов, Д. С. Милль, с одной стороны, более четко фикси­рует проявления антагонистических противоречий буржуаз­ного общества, а с другой — усиливает апологетику буржуаз­ных порядков.

Еще сильнее, чем у Д. С. Милля, апологетика буржуазно­го общества проявилась у других вульгаризаторов теории Д. Рикардо, в частности у французского экономиста Ф. Бастиа, труд которого так и назывался «Экономические гармо­нии». Согласно Ф. Бастиа, социалисты, раздувая те проти­воречия, которые зафиксированы экономистами '(имеются в виду классики буржуазной политэкономии), не понимают, что несовершенное современное общество далеко от того, чтобы в нем проявилась естественная природа человека. На самом деле «великие законы Провидения не толкают общества ко злу»¹⁶¹, а «все законные интересы гармоничны» ¹⁶². При этом Ф. Бастиа нападает и на буржуазных классиков: «... Хотя экономисты вообще и пришли к свободе, однако, к не­счастью, -нельзя утверждать, чтобы они прочно установили свою точку отправления—гармонию интересов»¹⁶³.

На примере Ф. Бастиа видно, что вопреки тому, как капитализм выявил неустранимое противоречие труда и ка­питала, буржуазная экономическая наука встала на путь абсолютизации гармонии буржуазных общественных отноше­ний. Это не было простым обманом экономистами читателя. Абсолютизация гармонии соответствовала тому, что товар, аб­страктное, простейшее отношение буржуазного общества, к середине XIX в. достигает своей зрелости. Более того, как предпосылка капитала, он в зрелом буржуазном обществе превращается в закономерный 'процесс производства капи­талистического товара, который укрепляет иллюзию, что ка­питал— это вещественные элементы производства и что все товаровладельцы в буржуазном обществе равноправны. Ос­таваясь на абстрактной позиции производства товара при ана­лизе капиталистических производственных отношений, нель­зя избежать фетишизации экономических отношений, так как в социальную характеристику товара как стоимости приме­шивается его внеисторическое свойство быть потребительной стоимостью. И так как товар как предпосылка капитала в зрелом капитализме становится господствующим (чему в логике «Капитала» соответствует переход от обращения ка­питалистического товара к его производству), то и внеисто- рическая апология товарно-капиталистических отношений приобретает зрелую форму.

Апология гармонии капиталистических отношений бур­жуазными экономистами, современниками К. Маркса, своей методологической основой имела позитивистское толкование диалектики развития. Отцы позитивизма — О. Конт, Г. Спен­сер, Д. С. Милль — рассматривали покой, равновесие как нормальное состояние системы. Развитие характеризовалось как постепенное, эволюционное изменение. Так, О. Конт писал: «В каком бы то ни было вопросе положительное мышление всегда приводит к установлению точной элементарной гар­монии между идеями существования и идеями движения, от­куда, в частности относительно живых тел, вытекает посто­янное соотношение идей организации с идеями жизни и, затем, при еще большем ограничении этого понятия в при­менении его к социальному организму — постоянное единство между идеями порядка и идеями прогресса. Для новой философии порядок составляет всегда основное условие про­гресса (курсив наш. — С. Р.), и, обратно, прогресс является необходимой целью порядка: подобно тому, как в животной механике равновесие и поступательное движение взаимно не­обходимы в качестве основы или цели» ¹⁶⁴.

Если у И. Канта отношение покоя и движения есть диа­лектическая антиномия, то позитивизм, вульгаризируя клас­сическую домарксистскую диалектику субъективного идеа­лизма, превращает эту антиномию в гармоническое сосущест­вование, когда одно сменяется другим. Развитие общества и для О. Конта, и для Д. С. Милля представлялось гармонией социальной статики и социальной динамики¹⁶⁵. Даже у Г. Спенсера, пессимизм которого относительно равновесия буржуазного общества к концу жизни усиливался и у кото­рого равновесие в определенном смысле конфронтирует с разложением, гибелью системы, последнее не столько выте­кает из состояния устойчивости, сколько просто сменяет его. Дело в том, что определяющим фактором, разрушающим рав­новесие системы, в позитивистской методологии признаются внешние противоречия. По Г. Спенсеру, устойчивая, равно­весная в себе однородность нарушается лишь из-за «неоди­наковой доступности ее частей действиям внешних сил» ¹⁶⁶. В результате, хотя общество и достигает гармонического равно­весия индивидуального и общественного, когда «во всех про­мышленных процессах спрос и предложение постоянно стре­мятся приспособиться друг к другу»¹⁶⁷, эта гармония в конце концов разрушается внешним воздействием, таким, например, как война или революция в соседней стране. Тем самым лишь внешние обстоятельства способны разрушить внутрен­нюю устойчивость буржуазной системы.

В последнее время в нашей философской литературе появились толкования диалектики противоречия, допускаю­щие, на наш взгляд, определенную уступку позитивистской концепции противоречия. Отчетливо это проявилось, в част­ности, в позиции А. Н. Аверьянова. Он исходит из крити­ческого отношения к положениям В. И. Ленина о тождестве противоположностей как ядре диалектики и об относитель­ности единства и абсолютности борьбы противоположностей. По мнению А. Н. Аверьянова, «абсолютизация борьбы в фи­лософии приводит к однобокому, одностороннему развитию диалектики. В ней начинает преобладать отрицательный ас­пект. ^!Все процессы, все отношения сводятся в основном к борьбе, к противоречию. Единство упоминается вскользь, как нечто временное, относительное и потому не заслуживаю­щее внимания»¹⁶⁸. На самом же деле, как утверждает ав­тор, противоречие является лишь одной из форм взаимо­действия и может не только стимулировать 'развитие, но и тормозить его. Другой фундаментальной формой взаимодей­ствия наряду с борьбой и противоречием выдвигается содей­ствие: «Содействие есть такой вид взаимодействия, в про­цессе которого две и более взаимодействующие системы спо­собствуют обоюдному сохранению»¹⁶⁹. Автор ссылается на утверждение П. Кропоткина о том, что «взаимная помощь — настолько же закон природы, как и взаимная борьба» ¹⁷°. По сути он поддерживает его: «Борьба и содействие — два ба­лансира в гомеостазе природы, способствующие ее динами­ческому равновесию и развитию»¹⁷¹. А. Н. Аверьянов ут­верждает, что устойчивость системы или ассоциации систем есть результат преобладания содействия над всеми другими взаимодействиями. Как же в таком случае идет развитие? Здесь А. Н. Аверьянову ничего не остается, как прибегнуть к внешним противоречиям: «Рост содействия внутри мета­системы (системы) усиливает рост борьбы вне метасистемы (системы) по тем же параметрам, факторам, по каким ук­репляется внутреннее единство»¹⁷². В конце концов внешнее воздействие нарушает внутреннее содействие в системе. А. Н. Аверьянов приходит к выводу, что единство как атрибут взаимодействия, хотя и относительно в смысле временного существования всякого содействия и всякой борьбы, в то же время абсолютно, так как нет взаимодействия без про­тивоположных сторон, нет борьбы без содействия.

Такая позиция содержит в себе существенный шаг назад от достижений советской диалектической мысли, в частности от идеи конкретного тождества Э. В. Ильенкова. А. Н. Аверьянов вульгаризирует диалектику тождества и разли­чия, помещая их рядом друг с другом и вне друг друга. На самом же деле диалектически развивающаяся система внут­ри себя есть тождество различного. Этому тождеству раз­личного нельзя придавать абстрактный внеисторический ха­рактер. Оно само изменяется с изменением типов материаль­ной действительности, что и должно отражаться всеобщими категориями. Но именно внутренне тождественная система одновременно и различна в себе, что и составляет внутрен­ний источник ее развития. Конечно, с материалистической точки зрения необходимо подчеркнуть, что всякое внутреннее противоречие обусловлено и внешним противоречием, ибо развивающаяся система в своем развитии вышла из чего- то, что сохраняет свое воздействие на нее. Так, капитал вы­ходит из недр натурального хозяйства и простого обращения товара, и как -момент это простое обращение сохраняется и в зрелом капитале, что заставляет его все больше разви­ваться, чтобы общественный характер производства достиг завершенной формы. Внешнее воздействие на систему суще­ствует, «но, с другой стороны, сама внутренняя диалектика развивающейся системы есть выход из этой внешности и конституирование ее как таковой. В практическом отношении такая 'позиция рядоположенного рассмотрения содействия и борьбы ведет к отказу от поисков внутренней динамики об­щества и конструированию некоей абстрактной человеческой точки зрения, возвышающейся над социальными системами. Между тем позитивистская методология в буржуазной по­литэкономии XIX в. уже продемонстрировала, к чему ведет затушевывание 'внутренних противоречий.

Позитивистская методология в политэкономии середи­ны и второй половины XIX 1в. вела к эклектическому пони­манию внутренней диалектики труда и капитала. /Д. С. Милль, отталкиваясь от своего противоречивого понимания стоимости, столь же непоследователен 'был и в вопросе о сущности капи­тала. С одной стороны, он верно отмечал, что прибыль капи­талиста обратно пропорциональна зарплате рабочего, а с дру­гой— поддерживал вульгарный взгляд буржуазного эконо­миста периода разложения рикардианской школы Н. Сениора, рассматривавшего прибыль как плату капиталисту за его воз­держание. Тем самым, Д. С. Милль сбивался все на то же вещ­ное понимание капитала как совокупности орудий, сырья, мате­риалов. «Непонятно, — писал К. Маркс, — каким образом та­кие экономисты, как Джон Стюарт Милль, которые явля­ются рикардианцами и которые то .положение, что прибыль просто равна прибавочной стоимости, прибавочному труду, высказывают даже в такой форме, что норма прибыли и заработная плата находятся в обратном отношении друг к другу и что норма заработной платы определяет норму прибыли (что в этой форме неверно), каким образом эти экономисты внезапно превращают промышленную прибыль не в прибавочный труд рабочих, а в собственный труд капита­листа,— разве только они функции эксплуатации чужого труда называют трудом...» )(т. 26, ч. 3, с. 532).

Шаг назад от диалектики Д. Рикардо, сделанный Д. С. Миллем, проявился и в его трактовке стоимости труда. Если Д. Рикардо непоследовательно утверждал, что стои­мость труда определяется издержками по ее воспроизводству и одновременно конкуренцией, то для Д. С. Милля она за­висит целиком от спроса и предложения. Такая вульгариза­ция трудовой теории стоимости затушевывает классовый ан­тагонизм труда и капитала. Пролетарий предстает .равно­правным товаровладельцем. Однако есть в этой вульгариза­ции и позитивный момент. Чем апологетичнее становится бур­жуазная политэкономия, тем отчетливее в то же время она фиксирует 'фактическое неравенство труда и капитала, проти­воречащее абстрактному принципу равенства. Однако это не­равенство списывается на несовершенство искусственного порядка, господствующего в обществе, а не на природу то­варных отношений.

Суть позитивистской методологии Д. С. Милля с ее мо­ментом агностицизма уловил Н. Г. Чернышевский, который писал: «Мы совершенно согласны с Миллем, что нельзя ждать скорого заменения нынешней коренной институции экономи­ческого быта порядком дел, основанным «на ином принципе. Но следует ли из этого, что «политико-эконом долго должен будет заниматься условиями быта и прогресса», принадле­жащими нынешнему господствующему принципу? (под ко­торым Н. Г. Чернышевский понимает принцип соперничества, т. е. принцип частной собственности. — С. Р.). Оно так, толь­ко не в том смысле, какой дает этому Милль» ¹⁷³. Н. Г. Чер­нышевский подчеркивает, что как бы далека ни была цель, ее надо постоянно иметь в виду, чтобы ей подчинять текущие поступки. «Разумеется, не доедете вы в один день ни до Казани, ни до Берлина, но ведь на самом первом шагу путь разветвляется: в Казань одна дорога, а в Берлин — совер­шенно другая» ¹⁷⁴. Д. ‘С. Милль же «не надеется на возмож­ность формы экономического расчета, которая заменила бы собою соперничество»¹'⁵.

Таким образом, с позитивистской точки зрения все то­варовладельцы равны друг другу настолько, что продажа товаров по ценам, равным издержкам производства, ведет к гармонии спроса и предложения, тогда как у А. Смита, напротив, спрос и предложение отклоняют йену от истинной стоимости товаров. В то же время какие-то необъяснимые внешние влияния разрушают опять эту гармонию рынка. Если в классической субъективно-идеалистической методо­логии А. Смита стоимость оказывается хотя и неуловимой, но все-таки объективной вещью-в-себе, от которой зависит товарный рынок, то в позитивистской методологии субъек­тивный идеализм наряду с тягой к реализму, когда внутренняя стоимость и конкуренция соединяются .(субстанция стои­мости перестает быть неуловимой Идеей), приобретает мо­мент иррационализма, который с развитием позитивизма все более усиливается. Необъяснимые внешние силы нарушают естественный ход товарных отношений. Так, рассмотрение товара в его зрелости, когда он предстал уже абстрактным различием богатства и бедности, затрудняет апологетику ка­питализма, которая чем сильнее становится, тем больше вы­нуждена прибегать к субъективизму и иррационализму.К. Маркс же рассматривает процесс капиталистического производства не только как процесс производства товара, но п как единство процесса производства товара и процесса производства прибавочной стоимости. С одной стороны, объ­ективно сохраняются (и даже укореняются) все иллюзии то­варных отношений, а с другой — раскрытие прибавочной стоимости обнажает абстрактный характер отношений то­варовладения, что закономерно рождает антагонизм. Все иллюзии гармонии, загадки дисгармонии буржуазных произ­водственных отношений К. Маркс сводит к реальным проти­воречиям материальной жизни, не пытаясь апеллировать к не­познаваемому. Чем больше он проникает во внутренний меха­низм капитала, тем больше выявляется объективная иллю­зорность товарных отношений.

Так, в шестом отделе К. Маркс анализирует заработную плату как превращенную форму стоимости товара «рабочая сила». Если не различать сущность (процесс производства прибавочной стоимости) и ее сохраняющуюся предпосылку (процесс производства товара), то зарплата рабочего будет представляться оплатой труда, а не оплатой товара «рабочая сила» и соответственно капиталистическое отношение — про­стой обмен овеществленного и живого труда. (Вскрывая сущ­ность зарплаты, К. Маркс показывает, что чем более про­летарий выступает владельцем своей рабочей силы, тем меньше он является владельцем вещественных факторов про­изводства. И соответственно, чем больше капиталист высту­пает владельцем средств производства, тем больше он об­ладает капиталом как общественным процессом самовозрастания стоимости. В итоге, чем сильнее пролетарий стре­мится предстать на 'рынке частным товаропроизводителем, тем активнее он втягивается в водоворот общественного целого в качестве его главного действующего лица. Напротив, буржуа все больше распоряжается общественным целым как своей собственностью, хотя все опосредованнее участвует в этом процессе.

Единство абсолютной и относительной прибавочной стоимости, включающее в себя как момент и зарплату, вы­ступает завершающей фазой развертывания сущности как разности ее сторон. Вернемся к ходу мысли К. Маркса. Анализ производства прибавочной стоимости представляется развертыванием существенного тождества, выступившего пер­воначально в поверхностной сфере простого обращения капи­талистического товара. Как существенное тождество произ­водство прибавочной стоимости выступило в формуле Д—Т—Д и затем в формуле Д—Т («рабочая сила») —Д. Прибавочная стоимость как неоплаченный, прибавочный труд зафиксирована 'этой формулой непосредственно. Капитал от­части предстает еще внешней непосредственной товарной связью, а не внутри себя различенной сущностью. Конкрет­ное тождество выступило, но еще не обнаружило в себе конкретное различие. Таково первое проявление сущности в поверхностной сфере товарного обращения. Переход к соб­ственно сущности — к производству абсолютной прибавочной стоимости—связан с отрицанием непосредственной товарной связи, отделением ее от собственно сущности. Рассмотрение абсолютной прибавочной стоимости -как бы замыкает це­почку Д—Т—Д (всеобщая формула капитала) —Д—Т—Д (противоречия всеобщей формулы капитала) —Д—Т («рабо­чая сила»)—Д'. Тем самым, начинается внутреннее раз­ворачивание сущности, непосредственная же товарная связь (теперь уже как процесс производства товара) отодвигается на второй план, отрицается. Следовательно, сбрасывается обо­лочка непосредственности, в которую заключено существен­ное тождество.

Анализ сущности как разности — различенного в себе тождества постоянного и переменного капитала — отрицает непосредственную оболочку товарности, но это не значит, что последняя как момент не присутствует здесь. Момент непосредственности содержится в «снятом» виде и в самой сущности, он дан как сторона неразвернутого существенного тождества в сущности. Существенное тождество наиболее ярко представлено в формуле Д—Т («рабочая сила») —Д. В ней окончательно выступило выделение внутреннего (самоизменение стоимости) из внешнего ((простая капиталисти­ческая товарность). В то же время это внутреннее самоизменение стоимости дано как бы наряду с внешним движе­нием денег. Существенное тождество здесь достигает вер­шины: оно готово к переходу в собственно сущность (раз­ность сущности), оставаясь в то же время еще в сфере не­посредственного.

Переход к сущности сохраняет момент неразвернутого существенного тождества, состоящий в том, что движение стоимости связывается только с той частью денег, которые авансированы на рабочую силу. От движения же -постоян­ного капитала исследователь отвлекается, так что историчес­кий предел капитала не определяется движением капитала как целого, но лишь движением наемного труда. В соответ­ствии с этим движение стоимости находится в тесной зави­симости от процесса производства товара, что особенно на­глядно проявляется при анализе относительной прибавочной стоимости. Развитие 'Машинного производства и увеличение нормы прибавочной стоимости, с одной стороны, усиливают не­примиримость пролетариата и буржуазии, а с другой — по­скольку постоянная часть капитала не движется, увеличи­вается иллюзия, будто прибавочный продукт есть следствие применения рабочей силы в той же степени, в какой и при­менение средств производства, которые технологически со­вершенствуются и как товары принадлежат капиталисту. Тем самым антиномичность сферы простого товарного обра­щения как момент сохраняется в сфере производства приба­вочной стоимости. В той степени, в какой процесс производ­ства предстает процессом производства товара, самовозрастание стоимости и возможно, и невозможно. И в то же время эта антиномичность теперь является лишь подчиненным мо­ментом— сущность как самоотталкивание стоимости, произ­водство прибавочной стоимости выявилась.

Рассмотрение единства относительной и абсолютной при­бавочной стоимости замыкает логическую цепочку: (Д—Т «рабочая сила» — Д') — (производство абсолютной прибавоч­ной стоимости) — (производство относительной прибавочной стоимости). На этой завершающей стадии разворачивания сущности как разности в ясном виде предстает суть всей фа­зы разности сущности и намечается выход в новую фазу ее развития, когда противоположные стороны стоимости не равнодушны друг другу, несмотря на свою существенность, а начинают взаимопорождать, переходить друг в друга в своей существенности.

§4. Переход К. Маркса к новому уровню анализа внутренних противоречий сущности.

Процесс накопления капитала

Анализ накопления капитала означает в логике I тома «Капитала» превращение сущности как разности сторон в их противоположность. Капитал перестает быть односторон­ним соотношением постоянной 'части и изменчивости пере­менной части капитала. Изменяться начинает весь капитал. Противоположности оказываются не просто разведенными в разные стороны, они начинают взаимопереходить друг в друга, взаимопорождать и отталкивать друг друга. Вместе с тем процесс накопления капитала в I томе рассматривается К- Марксом абстрактно, т. е. просто как момент непосред­ственного процесса производства. Тем самым изменение все­го капитала дано пока непосредственно, ибо К. Маркс не рассматривает обращение прибавочной стоимости. Изменение всего капитала дано как бы в рамках рассмотрения процес­са производства, когда, несмотря на неразрывность противо­положностей, излишек капитала связывается прежде всего с переменной частью. Логика накопления капитала по-своему двойственна, переходна. С одной стороны, и постоянный ка­питал предстает величиной возрастающей, а с другой — это возрастание (целиком еще заключено в рамках процесса про­изводства, когда капиталистический процесс предстает од­носторонним процессом движения переменного капитала.

Отдел седьмой «Процесс накопления капитала» логичес­ки замыкает цепочку «производство абсолютной прибавочной стоимости — производство относительной прибавочной стои­мости— производство абсолютной и относительной прибавоч­ной стоимости — процесс накопления капитала». Раскрытие К. Марксом общей природы абсолютной и относительной прибавочной стоимости, а также сути зарплаты как превра­щенной формы стоимости и пены товара «рабочая сила» яв­ляется развитием идеи продажи пролетарием своей рабочей силы, высказанной К. Марксом в «Капитале» первоначаль­но в конце второго отдела «Превращение денег в капитал».

Развитие отношений купли и продажи, в которые вклю­чен наемный рабочий, связано с усилением отрицания мо­мента производства товара существенным содержанием — производством прибавочной стоимости. Однако сама эта отрицательность привходит в диалектическое содержание. Поскольку производство прибавочной стоимости есть одно­временно производство товаров, то, несмотря на открытие прибавочной стоимости как неоплаченного труда, еще су­ществует видимость, будто и пролетарий является в опреде­ленной степени совладельцем капитала. Соответственно пред­ставляется, будто прибавочная стоимость создается не толь­ко живым трудом, но и средствами производства, принадле­жащими капиталисту. Но существование зарплаты как пре­вращенной формы стоимости 'рабочей силы подвело исследо­вателя к выводу, что чем больше развивается товарное про­изводство, тем более, следовательно, пролетарий отчуждает свою рабочую силу, становясь товаровладельцем, и приковы­вается к капиталу, в качестве его живого орудия. Так К- Маркс подходит к следующему витку своей .мысли. Выявление вну­тренней структуры капитала подвело к необходимости рас­смотреть динамику капиталистического отношения (см. 23, с. 581).

Важнейшей особенностью, обнаруживающейся при рас­смотрении процесса воспроизводства, является то, что пере­менный капитал утрачивал характер стоимости, авансирован­ной из собственного фонда капиталиста. «Если даже капитал при своем вступлении в процесс производства был лично за­работанной собственностью лица, которое его применяет, все же рано или поздно он становится стоимостью, присвоенной без всякого эквивалента, материализацией — в денежной или в иной форме — чужого неоплаченного труда» (там же, с. 582). Воспроизводство укореняет исходное отношение: капиталист — владелец средств производства и пролетарий — владелец сво­ей рабочей силы. С развитием капиталистического произ­водства продукт рабочего непрерывно превращается не толь­ко в товар, но и в капитал, «в стоимость, которая всасы­вает силу, создающую стоимость, в жизненные средства, ко­торые покупают людей, в средства производства, которые применяют производителей» |(там же, с. 583).

На первый план выступило взаимопорождение сущест­венными противоположностями друг друга. Постоянный ка­питал и переменный капитал не даны так, что первый есть нечто пассивное, а второй — активное. Противоположности взаимодействуют: пассивная сторона в свою очередь начи­нает влиять на активную. Изменяется весь капитал в целом. В результате намечается более глубокое, органическое вза­имопроникновение сторон капиталистического отношения. К- Маркс пишет: «Таким образом, рабочий сам постоянно производит объективное богатство как капитал, как чуждую ему, господствующую над ним и эксплуатирующую его си­лу, а капиталист столь же постоянно производит рабочую силу как субъективный источник богатства, отделенный от средств ее собственного овеществления и осуществления, абстрактный, существующий лишь в самом организме рабо­чего,—короче говоря, производит рабочего как наемного ра­бочего. Это постоянное воспроизводство или увековечение рабочего есть непременное условие капиталистического производства» (там же, с. '583).

Внутреннее самораздвоение стоимости на постоянный и переменный капитал углубляется. Причем если конкретное тождество и различие усиливаются, то, наоборот, тождество абстрактное (пролетарий и капиталист как товаровладельцы) все более вытесняется абстрактным различием. Действитель­ным товаровладельцем, т. е. владельцем средств производства, выступает капиталист. Пролетарий же, чем более развивает­ся он как субъект рабочей силы, тем более попадает в за­висимость от капиталиста. Изменение всего капитала при вос­производстве проливает новый свет на отношения пролета­риата и буржуазии как абстрактно различающихся товаро­владельцев. Рабочий отчуждает свою рабочую силу, и по­следняя потребляется капиталистом. Это — его производи­тельное потребление. С другой стороны, он, покупая на за­работанные деньги необходимые ему жизненные средства, является субъектом индивидуального потребления¹⁷⁶.

С поверхностной, абстрактной точки зрения представля­ется, что рабочий получает денежный эквивалент своего труда и использует его на потребление жизненных средств, являясь полноправным субъектом товарных отношений. Иначе выгля­дит дело, если рассматривать не отдельного капиталиста и отдельного рабочего, а класс капиталистов и класс наемных рабочих. Рабочий, потребляя жизненные средства, лишь восстанавливает свою рабочую силу. Капиталист же не прос­то присваивает себе труд рабочего, а извлекает выгоду из того, что дает рабочему. К- Маркс пишет: «Таким образом, индивидуальное потребление рабочего составляет момент в производстве и воспроизводстве капитала независимо от то­го, совершается ли оно внутри или вне мастерской, фабрики и т. д., внутри или вне процесса труда...» (там же, с. 585).

Капиталистический процесс производства как процесс воспроизводства характерен тем, что индивидуальное потреб­ление рабочего оказывается лишь моментом воспроизводства капитала, владельцем которого является буржуа. Пролетарий как товаровладелец все более свободен, но эта абстрактная свобода делает его наемным рабом владельца средств про­изводства. В процессе воспроизводства рабочий обречен на эксплуатацию капиталом. К. Маркс подчеркивает: «В дей­ствительности рабочий принадлежит капиталу еще раньше, чем он продал себя капиталисту» (т. 29, с. 590). Так усили­вается, углубляется абстрактное различие буржуазии и про­летариата как двух противоположных классов товаровла­дельцев. Чем больше развиваются товарные отношения, тем отчетливее 'видно, что действительным владельцем товарного богатства является капиталист. С другой стороны, развитие абстрактной товарной связи внутренне связано с углубле­нием конкретного тождества и различия, или капитала как общественного процесса. Накопление характеризует новый этап зрелости капиталистического целого. К. Маркс отмечал: «Следовательно, капиталистический процесс производства, рассматриваемый в общей связи, или как процесс воспро­изводства, производит не только товары, не только при­бавочную стоимость, он производит и воспроизводит само капиталистическое отношение — капиталиста на одной сто­роне, наемного рабочего — на другой» (т. 23, с. 591).

Отдел седьмой, замыкая логическую цепочку, начинаю­щуюся рассмотрением абсолютной прибавочной стоимости, намечает отрицание стадии сущности как разности. Та­кое отрицание является отрицанием отрицания. Отрицание сферы товарно-денежного обращения при рассмотрении при­бавочной стоимости, когда капитал выступает единством пас­сивного постоянного капитала и активного переменного капи­тала, теперь в свою очередь начинает отрицаться. Если при раскрытии сущности капитала К. Маркс отвлекается от то­варно-денежного обращения, подчеркивая, что за послед­ним необходимо видеть внутреннее содержание капиталис­тической эксплуатации, то анализ накопления намечает возвращение к обращению, понятому теперь как определен­ная сфера движения капиталиста, т. е. движения не только переменного, но и постоянного капитала.

До тех пор, пока капитал представал соотношением ак­тивной переменной части и пассивной постоянной части и изменение средств производства характеризовалось лишь со стороны процесса производства товара, существует иллюзия, будто производство прибавочной стоимости рабочим противо­речит законам товарного производства. Правда, раскрытие сути прибавочной стоимости одновременно разоблачает та­кую иллюзию. Однако на этапе отрицания сущностью как разностью своей предпосылки (товара) существует опреде­ленная рядоположенность сущности и предпосылки, рождаю­щая подобную иллюзорность. Эта рядоположенность харак­терна для первого отрицания предпосылки сущностью, когда объективно создается видимость случайной связи между сущ­ностью и ее предпосылкой, между процессом создания при­бавочной стоимости и товарным производством, между экс­плуатацией и товарностью.

Постепенное развертывание сущности как непредпосылки, т. е. первого отрицания сущностью товара (в логике «Ка­питала»— это анализ производства прибавочной стоимости), подводит к противоположному результату. Чем больше сущ­ность разворачивается как внутреннее тождество противо­положностей, тем отчетливее выступает тот факт, что про­изводство прибавочной стоимости не только не противоречит товарному производству, но возможно лишь на базе товар­ного производства. Сущность, впервые выступившая развер­нуто, как изменение всего капитала обнаруживает, что про­изводство прибавочной стоимости находится в полном соот­ветствии с законами товарного производства. Процесс на­копления капитала показывает, что рабочий не свободен да­же в индивидуальном потреблении. Он прикован к капиталу. Он сам есть товар-вещь, которую можно продать на рынке. И чем более развивается отношение эксплуатации, тем бо­лее всеобщий характер носит товарность производства. К. Маркс подчеркивает: «Лишь тогда, когда наемный труд становится базисом товарного производства, это последнее навязывает себя всему обществу; но лишь тогда оно может развернуть также все скрытые в нем потенции. Сказать, что появление наемного труда искажает истинный характер то­варного производства — все равно, что сказать: для того (что­бы истинный характер товарного производства остался не­искаженным, оно не должно развиваться. В той самой ме­ре, в какой товарное производство развивается сообразно своим собственным имманентным законам в производство капиталистическое, в той же самой мере законы собствен­ности, свойственные товарному производству, переходят в за­коны капиталистического присвоения» (т. 23, с. 601).

Обозначившееся возвращение к сфере обращения на­правлено на выявление внутреннего единства поверхностного товарно-денежного обращения и сферы капиталистического производства прибавочной стоимости. Анализ производства прибавочной 'стоимости, когда отношение противоположностей предстало внешней разностью динамичного переменного ка­питала и статичного постоянного капитала, (был сопряжен с видимостью, что нещадная эксплуатация рабочего — резуль­тат произвола капиталиста, нарушающего договор о справедливом пользовании рабочей силы пролетария. Изучение же изменений капитала в целом показывает, что капита­листическая эксплуатация есть необходимая форма разви­тия общественного производства, основанного на частной собственности. Накопление как более зрелая форма самоизменения стоимости, капитала, как противоречивого единства конкретного и абстрактного, отчетливо обнаруживает ис­торически положительные моменты деятельности капиталиста. К. Маркс пишет: «Как фанатик увеличения стоимости, он (капиталист. — С. Р.) безудержно понуждает человечество к производству ради производства, следовательно к разви­тию общественных производительных сил и к созданию тех материальных условий производства, которые одни толь­ко могут стать реальным базисом более высокой обществен­ной формы, основным принципом которой является полное и свободное развитие каждого индивидуума. Лишь как пер­сонификация капитала капиталист пользуется почетом» (там же, с. 605).

К. Маркс рассматривает капиталиста, с одной стороны, как товаровладельца, стремящегося к наслаждениям и про­тивопоставляющего себя всему остальному <миру, и в пер­вую очередь миру босяков-пролетариев. С другой сторо­ны, поскольку буржуа владеет самовозрастающей стоимостью, капиталом и стремится к умножению своего богатства и тем самым косвенно к развитию общественных производительных сил, он объективно содействует прогрессу. Так как обществен­ная буржуазная связь развивается на почве частного вла­дения товарами, она не может не приобретать более зрелые формы через свою противоположность — через подчинение общественной связи частному лицу. «Накопление есть за­воевание мира общественного богатства» (там же, с. 606),— пишет К. Маркс.

Позитивная роль буржуазии в развитии производитель­ных сил внутренне связана с тем, что само конкретное тож­дество противоположностей — постоянного и переменного ка­питала — возможно как внутреннее содержание внешней товарной связи. Без последней нет первой. Точно так же внутри себя различенное отношение постоянного и перемен­ного капитала, носителем которого является пролетариат, выступает товаром, т. е. собственностью капиталиста. Капи­тал, следовательно, есть нечто такое, что, как конкретное тождество общественной связи, и не может быть частной соб­ственностью, и одновременно не может и не быть ею. Как таковой капитал есть противоречивое единство целостного общественного процесса производства и частнособственничес­кого присвоения. Капиталист, на стороне которого преиму­щественно частнособственническое присвоение, тем не менее содействует общественному прогрессу производства. «Если пролетарий в глазах классической политэкономии представ­ляет собой лишь машину для производства прибавочной стоимости, то и капиталист в ее глазах есть лишь машина для превращения этой прибавочной стоимости в добавочный капитал. Она относится к его исторической функции со всей серьезностью» (там же, с. 609). Двойственность буржуа как товаровладельца и как владельца общественной силы рож­дает в его благородной груди, по словам К. Маркса, «фа­устовский конфликт между страстью к накоплению и жаж­дой наслаждений» (там же. с. 607). Расширение накопле­ния ведет к расточительству и роскоши капиталистов, кото­рые, однако, всегда отличаются «самым грязным скряжни­чеством и мелочной расчетливостью» (там же) ¹⁷⁶.

Накопление, приковывая пролетария к капиталисту, од­новременно возводит между ними все более высокую стену отчуждения. Чем более развивается общественный процесс про­изводства, тождественно-различный по своей сути, тем более углубляется абстрактное различие наемных рабочих и капи­талистов как товаровладельцев. Чем больше растет центра­лизация и концентрация капитала, тем острее становится противоречие общественного и частнособственнического в ка­питале. Наконец, обобществление производства достигает та­кого состояния, когда оно не способно далее развиваться на основе товарного производства. «Бьет час капиталистической частной собственности» )(т. 23, с. 773).

С логической точки зрения разрешение противоречия между трудом и капиталом означает разрешение конкретно­исторического противоречия абстрактного и конкретного. Кон­кретно-тождественное общественное содержание, вызревающее внутри абстрактной товарной связи, рано или поздно должно разрушить эту абстрактную оболочку частной собственности и открыть путь новому типу социальной диалектики, характе­ризующемуся иным соотношением абстрактного и конкретного. Если в данной работе мысль автора так тесно перепле­тает всеобщие философские категории с особенным экономи­ческим материалом, то лишь для того, чтобы показать измен­чивость, историзм самого всеобщего, в частности механизма диалектической противоречивости. Как товар, развиваясь в капитал, внутри себя подготавливает свое собственное отрица­ние, которое уже будет впоследствии по-иному отрицаться, так н механизм противоречивости товара рождает внутри себя качественно иную диалектику тождества и различия, (более сложную и богатую. Нельзя открыть эту новую диалектику неантагонистического общества, не зная диалектики капита­листического товара. Но нельзя и буквально применить метод «Капитала» в политэкономии социализма, что было бы грубым искажением его историзма. Отсюда следует, что неправомерно упрощать диалектику социализма до утверждения якобы пре­обладающей роли в .неантагонистическом обществе единства, а не борьбы противоположностей. Это было бы вульгарным историцизмом, искажающим метод «Капитала» и идею про­тиворечия как тождества противоположностей. Столь же не­правомерно и некритическое перенесение методов «Капитала» на социалистическую действительность, а равно и на другие предметы исследования, отличающиеся от капитала. Разви­вать метод «Капитала» в соответствии с его же внутренними перспективами — таков, стало быть, вывод, к которому под­водит сравнительное рассмотрение действия принципа проти­воречия в методологии буржуазной и марксистской полит­экономии.

Итак, сделана попытка сквозь призму действия диалек­тического противоречия в методологии классической полит­экономии проследить, как логика «Капитала» в преобразо­ванном виде удерживает в себе диалектические особенности        основных исторических этапов становления и развития теории стоимости. Подобное историко-философское видение «Капитала» про­ливает новый свет на саму сущность диалектического проти­воречия вообще. Марксово понимание диалектики тождества иразличия, как оно проявляется в ткани экономических кате­горий, не несет на себе печати абсолютной завершенности, оно открыто в себе, ибо следует за изменяющейся объективной реальностью. В этом К. Маркс принципиально отличается от Гегеля, который стремился раскрыть универсальный, вне­временной механизм противоречия, подчиняющийся в сво­ей структуре такой же вневременной триаде.

Эволюция противоречия в логике «Капитала», во-первых, не сводится к пресловутой триаде, а во-вторых, категории абстрактное тождество и абстрактное различие, .конкретное тождество и различие, обозначая определенные экономичес­кие реалии, сами приобретают исторически специфический характер. То есть само всеобщее начинает пониматься в развитии. С .переходом к новым социально-экономическим отношениям изменяется и объективная диалектика их, что должно найти отражение в логическом аппарате. Если идею конкретного тождества как тождества в различии трактовать внеисторнчески, то нельзя выразить усложняющийся меха­низм диалектической противоречивости с (развитием общест­ва. К такому выводу приводит анализ логики «Капитала» К. Маркса, в котором диалектика капитала существенно от­личается от диалектики товара. Логические скачки мысли К. Маркса, обусловленные диалектическими скачками объ­ективных экономических отношений, прямо указывают на необходимость развития логики противоречия с изменением объективной реальности.

Последовательно «снимая» историю экономической мыс­ли, в том числе и свою собственную историю, Марксова ло­гика «Капитала» в своем предельном пункте развития обоз­начает перспективу «снятия» самой себя и превращения в логику другого предмета. Вот почему следует вновь и вновь обращаться к «Капиталу», чтобы не догматизировать марк­сизм, а творчески его развивать.

                     Библиографические ссылки и примечания

1. Ом.:Ленин В. И. Полн. собр. соч. Т. 29. С. 162.
2. См. об этом подробнее: Вазюлин В. А. Логика «Капитала» К. Маркса. М., 1968. С. 16—28.
3. Маркс К., ЭнгельсФ. Соч. 2-е изд. Т. 23. С. 44. В даль­нейшем,, ссылаясь в тексте на это издание, указываем в скобках том и страницу.
4. Об идее преобразования обществом своей природной основы см.: Валюзин В. А. Логика истории: Вопросы теории и методологии. М.. 1988. С. 272—290.
5. Э. В. Ильенков писал: «... Любая конкретная категория «Капи­тала» предстает как одна из форм взаимопревращениястоимости и по­требительной стоимости, т. е. тех двух взаимоисключающих полюсов, которые были выявлены в начале исследования, при анализе «кле­точки» исследуемого организма, тех двух полюсов, которые в своем антагонистическом единстве составляют содержание исходной, всеобщей (Категории, лежащей в основании всей дальнейшей дедукции категорий. Вся дедукция категорий предстает с этой стороны как процесс услож­нения той це)пи опосредующих звеньев, через которые должны про­ходить оба полюса стоимости в процессе их взаимного превращения» (Ильенков Э. В. Диалектика абстрактного и конкретного в «Ка­питале» Маркса. М., 1960. С. 268). Э. В. Ильенков все противоречия капитала пытается вывести непосредственно из антиномии потребительной стоимости и стоимости, что имеет другой своей стороной рассмотрение в качестве '«клеточки» капитала стоимости вообще, или товарной формы как таковой, двумя полюсами которой являются потребительная стоимость и единичная товарная стоимость. В таком подходе есть элемент абс­трактного гегелевского мышления. На самом деле «клеточкой» капиталис­тических отношений является не стоимость вообще, а реальный товар.
6. Речь идет о логических категориях в «Капитале» К. Маркса. При этом, естественно, подразумевается, что логика категорий соответ­ствует объективным отношениям.
7. Аникин А. В. Юность науки. М., 1975. С. 49.
8. Меркантилизм. Л., 1935. С. 155.
9. Так, Т. Мэи писал: «Если же кто-нибудь сошлется на голланд­скую поговорку: «живи и дай жить «другим», — то я отвечу, что гол­ландцы, несмотря на свою собственную поговорку, не только в нашем королевстве вырывают у нас средства к существованию, но и в на­шей внешней торговле они мешают нам в наших законных способах до­бывания средств к существованию (где только они имеют силу), отнимая у нас кусок хлеба изо рта, чему мы никогда не будем подражать, вырывая горшок из-под их носа, как за последние годы слишком мно­гие из нас практикуют к великому 1ущербу и бесчестию нашей славной нации» (Там же. 159—160).
10. «Всем известна пословица, — писал Т. Мэн, — что обилие или недостаток денег делают все вещи дорогими или дешевыми» (Там же. С. 165).
11. БэконФ. Соч. в 2 т. Т. 2. М., 1972. С. 70.
12. Там же. С. (84.
13. Там же. С. 90—91.
14. Там же. С. 24.
15. Меркантилизм. С. 223.
16. Там же. С. 230.
17. «Ведь они, — пишет В. Петти, — собственно говоря, самостоя­тельно ничего не доставляют государству: они вроде игроков в карты, которые играют друг с другом за счет работы бедняков» (Мерканти­лизм. С. 213).
18. Там же. С. 224.
19. В. Петти писал, что разница .между странами и народами воз­никает главным образом в результате разницы в их положении, тор­говле и политике. Он преисполнен пафоса с целью «только убедить людей спокойно переносить столько налогов, сколько необходимо, и не брыкаться против их взыскания, поскольку целью этого, равно как много другого, что нам следует выполнять, является сохранение общест­венного спокойствия,— я думаю, что не был чрезмерно назойлив, включив это маленькое предупреждение, имеющее такое значение для мира нашего Иерусалима (так автор называет Англию. — С. Р.)» (Меркантилизм. С. 250).
20. Любопытно замечание И. Плотникова во вступительной статье к сборнику «Меркантилизм» (с. 63): «Издатель собрания экономических произведений Петти в предисловии, посвященном характеристике экономических воззрений Петти, считает возможным указать на Гоббса как на автора, натолкнувшего Петти на теорию трудовой стоимости». Хотя И. Плотников и защищает оригинальность В. Петти, параллель между Т. Гоббсом и В. Петти нам представляется не случайной.
21. Гоббс Т. Иэбр. произв.: В '2 т. М., 1964. М., Т. I. С. 161.
22. Там же. С. 161.
23. Меркантилизм. С. 283.
24. Там же. С. 282.
25. Там же. С. 284.
26. Л е й б н и ц Г. Соч.: В 4 т. М., 1983. |Т. 2. С. 231.
27. Там же. С. 233.
28. ГегельГ. В.Ф. Энциклопедия философских наук. М., 1974. Т. 1. С. 275.
29. Меркантилизм. С. 1300.
30. Там же. С. 300.
31. Там же. С. 310.
32. Там же. С. 317.
33. Нельзя говорить о методе Б. Опииозы вообще, вне конкретного историко-гносеологического контекста, как это делал Э. В. Ильенков, противопоставляя эмпиризм Д. Локка и субстанциональный подход Б. Спи­нозы. Ом.: Ильенков Э. В. Диалектика абстрактного и конкрет­ного в «Капитале» Маркса. С. 161, 165.
34. С п и н о з а Б. Избр. произв. М., 1957. Т. 1. С. 376.
35. Совпадение логического и исторического в познании не является буквальным. История всегда богаче частностями. Так, последний крупный представитель меркантилизма Джемс Стюарт Милль жил и творил уже в XVIII в., когда меркантилизм в целом перестал играть определяющую роль в экономической политике. Мы отвлекаемся от подобных «част­ностей». В айнштейнИ. Я. Гегель, Маркс, Ленин. М.; Л.. 1930. С. 216,
36. Розен блюм О. К вопросу о логике «Капитала» Маркса//Под знаменем марксизма. 1935. № 2. С. 93.
37. Вазюлин В. А. Логика «Капитала» К. Маркса. С. 77.

^:»я Имеется в виду то абстрактное различие, которое выявилось в самой стоимости, а не то различие субстанции (стоимость) и внешней формы потребительной стоимости, которое с развитием самой субстанции усиливается.

1. Обратим внимание на различие трактовок предмета первого от­дела. Э. В. Ильенков полагал, что (К. Маркс начинает свой анализ с рассмотрения «простого обмена товара на товар», общего и капиталис­тическому (крайне редко встречаюшемуся) и докапиталистическому об­ществам. Напротив, В. А. Вазюлин, В. П. Шкредов (если не детализи­ровать различия их позиций) считают, что предметом первого отдела является обращение капиталистического товара. Позиция Э. В. Ильенкова приводит к трудностям обоснования логики перехода от стоимости к прибавочной стоимости.
2. Кенэ Ф. Выбранные места. М., 1896. Вып. VI. С. 70. близко к этому писал Д. Дидро: «Человек не имеет никакой ценности без земли, и земля не имеет никакой ценности без человека» (Ди'дро Д. Собр. соч.: В 10 т. М.; Л. 1939. Т. 7. С. 199).
3. К. Маркс прямо сравнивает физиократов и философов-энциклопедистов. См. Маркс К., Энгельс Ф. Т. 26, ч. 1. С. 38.

^4:1Дидро Д. Соч.: В 2 т. М., 1986. Т. 1. С. 448.

⁴⁴ Правда, следует подчеркнуть, что физиократы, (хотя и сотруд­ничали с философами-материалистами в Энциклопедии, в целом не под­нялись до того последовательного материализма, который разрабаты­вался Д. Дидро и его единомышленниками. См. подробнее об этом: Казарин А. И. Экономические воззрения Дени Дидро. М., 1950.

^4,;КенэФ. Выбранные места. С. 75.

1. Тюрго А. Р. Избр. экономические произведения. М., 1961. С. 164.
2. А. Тюрго пишет: «... Отсюда видно, что цена есть всегда выраже­ние ценности, и, таким образом, для приобретателя выразить ценность — это значит объявить цену приобретенной вещи». Ом.: Там же. С. 185.
3. Там же. С. 110.
4. Тюрго А. Р. Избранные экономические произведения. С. 113.

⁶⁰ Этот этап истории и логики теории стоимости соответствует, как

нам кажется, периоду мануфактурного становления капитализма. Однако онтологический аспект проблемы не является предметом данной работы.

1. Тюрго А. Р. Избранные экономические произведения. С. 68. Среди энциклопедистов особенно резко против пережитков феодализма выступал Д. Дидро ((ом. об этом: КазаринА. И. Указ. соч. С. 185).
2. Тюрго А. Р. Указ. соч. С. 98.
3. Гольбах Г1. А. Избр. произв.: В 2 т. М., 1963. Т. 1. С. >108.
4. Ленин В. И. Т. 29. С. 317.
5. Близкие Д. Локку позиции по французской философской лите­ратуре XVIII в. отстаивал Э. Кондильяк. См.: Кондильяк Э. Б. Соч. в 3 т. Т. 3. М., 1983.
6. Локк Д. Соч.: В 2 т. М., 1985. Т. 1. С. 382.
7. Там же. С. 384.
8. Там же. С. 387.

Там же. С. 384.

1. К о н д и л ь я « Э. Б. Т. 3. С. 244.
2. Там же. М., 1980. Т. 1. С. 159—160.
3. Розенталь М. М. Диалектика «Капитала» К. Маркса. М., 1968. С. 216—217.
4. Ш т р а к с Г. М. Диалектика борьбы противоположностей в пер­вом томе «Капитала» К. Мавкса. Дис. ... канд. философ, наук. М., 1947. С. 47.
5. Смит А. Исследование о природе и причинах богатства народов. М., 1962. С. 38.
6. Там же,
7. Ю(М Д. Соч.: В 2 т. 14., 1965. Т. 1, С. 104.
8. Кант И. Соч.: В 6 т. М., 1964. Т. 3. С. 404, 405.
9. Там |же. С. 459.
10. Юм Д. Соч. Т. 1. С. 370—371.
11. Ильенков Э. В. Диалектика абстрактного и конкретного в «Капитале» Маркса. С. 222.
12. Смит А. Указ. соч. 'С. 40.
13. Такую же позицию занимал и Д. Юм, писавший, что «все в при­роде индивидуально и совершенно абсурдно предполагать реально сущест­вующим треугольник, стороны и углы которого не находились бы в оп­ределенном отношении друг к другу» (Юм Д. Соч. Т. 1. С. 109).
14. Смешение стоимости и потребительной стоимости выразилось и в значительных уступках А. Омита идеям физиократов. Он, например, считал хлеб более адекватной мерой одинаковых количеств труда в разные зпохи, чем золото и серебро. Ом.: Смит А. Указ. соч. С. 41—43.
15. Там же. С. 51.
16. А. Смит пишет: «Возрастание капитала, увеличивающее зара­ботную плату, ведет (к понижению прибыли». Ом.: Там же. С. 80.
17. К. Маркс подчеркивал двойственность эзотерического и экзоте­рического понимания экономических категорий у А. Смита: «Сам Смит с большой наивностью движется в постоянном ^противоречии. С одной сто­роны, он прослеживает внутреннюю связь экономических категорий, или скрытую структуру буржуазной экономической системы. С другой стороны, он ставит рядом с этим связь, как она дана видимым образом в явлениях конкуренции...» (т. 26, ч. 2, с. 177). Соответственно этой двойственности, А. Смит, с одной стороны, стоимость товара сводит к труду, а с другой — слагает ее из трех частей — прибыли, зарплаты и ренты (знаменитая «догма Смита»),
18. С м и т А. Указ. соч. С. 51. К. Маркс, приводя эти слова А. Смита, так оценивает их: «Здесь прибыль объясняется уже не природой прибавочной стоимости, а «интересом» капиталиста. А это пошло и нелепо» (т. 26, ч. 1, с. 66).
19. Н а р с к и й И. С. К вопросу о субъективных и объективных противоречиях движения//Философские науки. 1964. № 1. С. 118—119.
20. Н а р с к и й И. С. Проблема противоречия в диалектической логике. М., 1969. С. 9.
21. Там же. С. 26.
22. Здесь термин «противоположность» обозначает не сторону про­тиворечия, а логическую стадию в развитии противоречия, следующую за становлением противоречия и разностью.
23. Отметим здесь, что логическая стадия противоположности, с на­шей точки зрения, равнопорядкова стадии явления. Сущность же то­вара (не капитала пока), т. е. стоимость в чистом виде, взятая сама по себе, совпадает со стадией разности.
    1. Рикардо Д. Начала политической экономии и податного обложения. М.; Л., 1929. С. 1.
    2. Там же. С. 202.
    3. Рикардо Д. Указ. соч. С. 54.
    4. Там же. С. 1208.
    5. Г егель Г. В. Ф. Указ. соч. С. 258.
    6. К. Маркс, разбирая противоречия Д. Рикардо в вопросе о стоимости труда, подчеркивает еще более глубокую двойственность п сравнении с А. Смитам: «А. Смит ошибается, когда он из того об­стоятельства, что определенное количество труда может (быть обме­нено на определенное количество потребительных стоимостей, заклю­чает, что это определенное количество труда служит мерой стоимости, всегда имеет одну и ту же стоимость, тогда как одно и то же ко­личество потребительных стоимостей может представлять весьма различ-

От редактора ……………………………………………….3

Предисловие …………………………………………………………………..4

Глава I. Становление капитала. Противоречия товара и де­нег. Принцип противоречия в методологии домарксистской теории стоимости.................................................................................. ……………7

§ 1. Диалектика товара как меновой стоимости. Отражение противоречий обмена меркантилистской школой …….. …………………………….7

§ 2. Товар как стоимость, взятая сама по себе. Метафизика

физиократов................................................................................................. 21.

§3. Противоречия формы стоимости. Классическая домарк­систская диалектика и трудовая теория стоимости ... …………………………………………………………39

§ 4. Антиномии процесса обмена в целом. Разложение клас­сической буржуазной политэкономии и философской методологии……………………………………… 89

§ 5. Деньги как высшая ступень становления капитала. Пролетарская школа в домарксистской политэкономии и мето­дологии ………………………………….105

Глава II. Внутренние противоречия стоимости. Принцип про­тиворечия в марксистской политэкономии……………………………………………………………….130

§ 1. Переход к внутренним противоречиям капитала. Прин­цип противоречия в первых зрелых произведениях марксизма ……………………………………….130

§ 2. Диалектика абсолютной прибавочной стоимости. Разрыв К. Маркса с количественной теорией Д. Рикардо . . . …………………….151

§3. Противоречия относительной прибавочной стоимости как зрелой формы сущности. Открытие К. Марксом прибавочной стоимости. Противоположность диалектико-материалистической и

буржуазной позитивистской методологии………………………………………..164

§ 4. Переход К. Маркса к новому уровню анализа внутрен­них противоречий сущности. Процесс накопления капитала . . ………………………………………………….182

Библиографические ссылки и примечания………………………………………..191

Научное издание

Рудаков Сергей Иванович

ДИАЛЕКТИЧЕСКОЕ ПРОТИВОРЕЧИЕ В МЕТОДОЛОГИИ ТЕОРИИ СТОИМОСТИ

(Историко-философский аспект классической политэкономии)

Редактор В. Ф. 'Бухвалов Художественный редактор А. Б. Козлов Технический редактор О. В. Нагаева Корректор Г. И. Старухина

ИБ № 2049

Сдано в набор 20.04.92. Подп. в печ 10.08.92. Форм. бум.60x84/16. Бумага типографская '№ 2. Литературная гарнитура. Высокая печать. Уел. п. л. 11,6. Уел. кр.-отт. П_ц8. Уч.-изд. л. 12,3. Тираж        500. За­каз 359. Издательство Воронежского университета. 394000.    Воронеж, ул. Ф. Энгельса, 8. Типография ВГУ. 394000. Воронеж, ул.                                                                                                                 Пушкин­ская, 3.